– Нас не могут подслушать? – спросила я одними губами.

– Нет, я знаю точно, – тихо ответила Анхелита.

– Как ты узнала, что это не мои дети? – Я укутала малыша, уложила рядом с сестренкой и принялась тихонько пошлепывать по заднюшке, чтобы он скорее заснул.

– Сама не знаю, госпожа. Я это чувствую, но не могу объяснить.

– Да, это дети моей младшей сестры. Она умерла. Анхелита сочувственно вздохнула.

– Но если ты чувствуешь, что это не мои дети, – продолжала тревожиться я, – значит, и старуха может догадаться.

– Может, конечно. Но ведь покуда не догадалась. Старуха – злой человек. Она не видит доброго в людях. Если бы вы задумали злое, например, украли бы этих детей, она бы догадалась. Но о добром, я думаю, ей догадаться трудно. А ведь вы сделали доброе дело – спасли детей своей сестры.

– Ты так уверенно говоришь…

– Не нужно большого ума, чтобы увидеть, что вы спасаетесь.

– Не обижайся, но я позднее расскажу тебе мою историю…

– А хоть и вовсе не рассказывайте! Я обещала вам помочь и помогу. Ведь вы помогаете моей госпоже!

Ребенок уснул. Марика уснула еще раньше братишки. Я поднялась с кровати и подошла к столу, у которого на стуле сидела Анхелита. На комоде слабо светился огонек свечи.

– Давай сядем в кресла, – предложила я, – так нам будет удобнее.

Оба кресла стояли у комода. Мы сели. Я посмотрела на перевязанный палец Анхелиты.

– Болит? – спросила я.

– Уже гораздо меньше.

– Ты очень мужественная, Анхелита. И я вижу, что ты очень привязана к своей госпоже, к этой неведомой мне Ане де Монтойя…

Анхелита помолчала.

– Да, я и вправду привязана к ней, – задумчиво сказала она, – хотя это странная история. Я чувствую доверие к вам. Я расскажу вам о себе. Но начать придется с истории Аны де Монтойя.

– Что же, я с нетерпением жду. Ведь, насколько я поняла, некоторое время мне самой придется пробыть Аной де Монтойя. Значит, лучше мне знать о ней подробнее.

– Слушайте тогда. – Анхелита чуть пригнулась и обхватила пальцами заострившиеся под юбкой коленки. Теперь в ней было что-то совсем детское. Она казалась мне все более привлекательной и доброй. Глубоко вздохнув, она начала свой рассказ, который я сейчас по мере сил перескажу.

Глава девяносто вторая

Это случилось давно. Тот, кому было суждено править испанцами, принадлежал к старой династии Габсбургов. Высокого роста, хрупкий и утонченный, одетый всегда в черное, обремененный неискоренимым благородством происхождения, юноша казался увядающей виноградной лозой среди чопорной атмосферы двора.

Всем известно, что королевские браки заключаются соображений высокой политики, но отнюдь не по любви. Юного Филиппа женили тринадцатилетним мальчиком на десятилетней французской принцессе. Казалось, новобрачные еще не вышли из детского возраста, однако старшие настаивали на том, чтобы этот брак, освященный церковью, как и положено, превратился как можно скорее в телесную реальность.

Так дети очутились на огромной парадной постели под бархатным балдахином. Перед этим воспитатели побеседовали с каждым в отдельности. Девочке было велено не сопротивляться, а мальчику было сказано, что он должен делать. Телесно он уже был мужчиной, хотя душа его еще оставалась душой ребенка.

Брак был совершен. Но то, что они сделали, наполнило детей отвращением. Теперь они всякий раз, когда им приказывали взрослые, соединялись, не испытывая друг к другу никаких чувств. Более того, яркие воспоминания о том, что они делали ночью, не давали им подружиться днем, они избегали друг друга, никогда не оставались наедине, не прогуливались по саду или по широким галереям дворца, служившего королевской резиденцией.

Так прошло немногим более двух лет. Юная принцесса забеременела. Она выглядела несчастной и растерянной. Теперь молодой супруг мог с полным облегчением не бывать с ней по ночам, ведь совокупление могло повредить здоровью будущего ребенка. Во дворце сплетничали и перешептывались. Многие придворные полагали, что вдовствующая королева, мать молодого короля, намеревается посредством интриг передать престол будущему внуку. Было ли это действительно так, осталось неизвестным. Принцесса так и не стала матерью, она скончалась за месяц до родов от какого-то недуга. Разумеется, тут же пошли слухи об отравлении, хотя причиной смерти безусловно явился ее чрезмерно юный для материнства возраст, а также хрупкое здоровье.

Филипп остался вдовцом. Он не был злым по природе. Но во время пышных похорон супруги откровенно признавался себе, что испытывает лишь чувство облегчения. Наконец-то он был свободен. Теперь он мог спокойно спать по ночам, проводить целые дни в дворцовой библиотеке и не думать о том, что он является чьим-то супругом. Вскоре скончалась и его мать. Филипп остался полновластным правителем. Канцлер, который был некогда любовником королевы-матери, несмотря на строгие нравы испанского двора, несколько раз деликатно напоминал молодому королю о необходимости женитьбы. Сначала король, хмуро выслушав советчика, коротко отказывался; затем стал отказывать ему грубо. Канцлер призадумался. Он был заинтересован по многим соображениям в браке Филиппа. Наилучшей кандидатурой ему представлялась двоюродная сестра Филиппа, австрийская герцогиня Маргарита. Ей уже минуло шестнадцать лет. Для королевской невесты она считалась даже староватой, но по крайней мере можно было не опасаться, что она скончается от первой же беременности. В этом браке были заинтересованы многие политики. Но как уговорить Филиппа?

Наконец канцлер решил обратиться за помощью к старому воспитателю молодого короля, герцогу Лерма. В детстве Филипп был очень привязан к своему воспитателю, да и теперь благоволил к нему. Герцог также любил Филиппа и от души желал ему добра.

Итак, однажды канцлер пригласил герцога в свои покои, на ужин. Естественно, разговор зашел о Филиппе. Канцлер сожалел о юном короле, лишенном радостей брака; еще более сожалел о династии, которая может пресечься, и, наконец, более всего сожалел о несчастной стране, которой, в свою очередь, предстоит остаться без короля в будущем и попасть бог знает в чьи руки.

Герцог Лерма внимательно выслушал собеседника. Затем поднял на него свои темные, чуть выпуклые близорукие глаза, повертел в длинных аристократических пальцах золотой бокал, и заговорил:

– Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы радеете о благе государства. И мне бы хотелось видеть нашего Филиппа счастливым отцом семейства, окруженным красивыми здоровыми детьми, и нежно привязанным к любящей супруге. Но, пожалуй, еще более мне хочется, чтобы юноша узнал, что же такое любовь. Как тяжело видеть молодого человека, которого судьба щедро одарила богатством, властью, благородным происхождением, но, увы, он лишен тех простых радостей, которые доступны самому бедному пастуху.

– Я тоже так полагаю, – на всякий случай согласился канцлер. – Но что вы могли бы предложить? Можем ли мы вдвоем выработать какой-либо план действий? Как женить Филиппа на принцессе Маргарите?

– Вы можете начать переговоры, – герцог лукаво прищурился, – королевская женитьба – дело мешкотное. А остальное предоставьте мне. Поверьте, к тому моменту, когда понадобится вести невесту к алтарю, король согласится сделать это.

– Тогда действуйте! – Канцлер залпом осушил свой бокал. Разумеется, он решил приставить к герцогу и королю шпионов, которые должны будут неотступно следить за ними.

Но герцог Лерма был не менее опытным царедворцем, нежели канцлер. Он все предусмотрел и в будущем намеревался обвести канцлера вокруг пальца. Впрочем, герцог был по-настоящему добрым, хотя и несколько безалаберным человеком, и вовсе не стремился к власти.

Король частенько удостаивал герцога беседой. Особенно они любили беседовать в библиотеке, в обширном помещении со сводчатым потолком, где стены были увешаны портретами знаменитых ученых, богословов и философов, написанными прекрасными художниками. Здесь, среди фолиантов, переплетенных в сафьян, Филипп чувствовал себя легко и свободно. Он, ссутулясь, изучал какую-то книгу, когда в библиотеку вошел герцог Лерма. Король, который был раздосадован, услышав чьи-то шаги, улыбнулся при виде своего старого воспитателя.

– А, это вы, – произнес Филипп почти радостно. – А я было решил, что это наш канцлер снова собирается досаждать мне бесконечными разговорами о женитьбе. Кстати, у меня к вам настоятельная просьба: если он вам случайно встретится, скажите ему, что меня не интересует продолжение династии, еще меньше интересует благо страны; и что я не такой дурак, чтобы воображать, будто канцлер не озабочен единственно своим собственным благом. Поэтому я желаю лишь одного: чтобы меня оставили в покое и позволили мне жить так, как мне самому хочется. Что же касается всевозможных благ, то я и слышать о них не желаю!

Закончив эту гневную тираду, юноша стукнул кулаком по инкрустированной флорентийской мозаикой столешнице. Щеки его разрумянились, он выглядел привлекательным.

Герцог улыбнулся и заметил:

– Кажется, сегодня все сговорились досаждать вашему величеству никчемными советами. Вот и я туда же! Весна! Погода прекрасная. Не пройтись ли нам по саду?

– Нет, – насупился Филипп. – Вам известно, что я не люблю прогулок на воздухе.

– Да, мне это известно. Но отчего, ваше величество? Если что-либо мешает вам, мы устраним препятствие.

– Мешает? – переспросил Филипп и задумался. – Да нет, я не могу сказать, что мне что-либо мешает. Нет. Меня просто раздражает вся эта суматоха, царящая в природе; все эти беспорядочные солнечные блики, хаос зеленой листвы, крики птиц, множественность насекомых. И с какой страстью все это поедает друг друга, уничтожает…

Герцог хотел было что-то возразить, но передумал и продолжал внимательно слушать.

– И как удивительно совокупление в природе походит на убийство, на поедание. Взгляните на птиц и насекомых! Порою невозможно понять, что же они делают – совокупляются или поедают друг друга.