– О, это нетрудно! Знаком ли вам крокодил, написавший капитальный богословский труд?

Коринна откинулась в кресле. Смех ее звенел, словно колокольчик. Не в силах сдержаться, я вторила ей.

– А встречались вы когда-нибудь с козлом, исследующим нравы диких кабанов? – в голосе Санчо звучало воодушевление; он совершенно справедливо чувствовал, что мы поощряем его своим смехом.

– Если ты намекаешь на меня, – улыбаясь, произнес Этторе, – то в моем лице наши дамы встретились именно с таким козлом.

– Я не хочу обидеть тебя, Этторе, – повернулся к нему Санчо. – Но согласись, что твое поведение, твои действия не могут быть свойственны ни одному животному в мире. Что же сказать о тебе? Следуешь ли ты законам природы? И какова та природа, законам которой ты следуешь? Это не природа коровы или виноградной лозы, это совсем особенная природа – природа человека. Это природа существа, которое должно постоянно и активно вмешиваться во все окружающее, изменяя это окружающее. Человек теснит лес, потому что ему нужны дома, селения, города. Одно животное убивает других животных только для того, чтобы их съесть и утолить свой голод; но человек должен уничтожать много животных, их шкуры нужны ему для изготовления одежды, он заготавливает мясо впрок. Суть человека – в борьбе с окружающими его явлениями природы, с животными и растениями. Если человек начнет щадить их, он тем самым может обречь себя на уничтожение, исчезновение…

Коринна захлопала в ладоши. Ее нежные щеки раскраснелись. Она с восхищением смотрела на Санчо. Затем она обернулась к Этторе.

– Ну, попытайтесь-ка возразить! – бросила она озорно.

Этторе задумался и произнес:

– Думаю, в конце концов люди объединятся для того, чтобы защищать растения, животных и даже воздух.

– О! – воскликнул Санчо. – Тогда их действия будут направлены против им же подобных, против людей же! Поскольку, защищая курицу и оставляя ей ее яйца, мы лишаем человеческих детей полезной и вкусной пищи. Не надо забывать о том, что природа человека и животного – различна. Курица – не человеческая мать, и она не может тосковать о своих яйцах так же, как мать, потерявшая ребенка, тоскует о нем.

Мы с Коринной представили себе курицу в черном крепе, утирающую слезы крылом, и снова невольно рассмеялись. Этторе посмотрел на нас. Чувствовалось, что наше озорное настроение доставляет ему искреннее удовольствие. Я, в свою очередь, ощущала, что спор Санчо и Этторе отнюдь не делает их врагами, не нарушает их доброго отношения друг к другу.

– И все же, природа человека и животного не столь уж разнится, – Этторе улыбнулся. – Об этом говорят, например, приключения, которые испытала моя приятельница Диана.

Мы с Коринной были в том настроении, когда хочется услышать нечто занимательное и даже немного страшное. Мы почувствовали, что история Дианы именно такова, и наперебой начали просить Этторе поведать нам эту историю. Санчо также заинтересовался и присоединился к нам.

– Мне и самому хочется обо всем этом рассказать, – согласился Этторе.

И он начал свой рассказ, который я сейчас в меру моих способностей вспомню и передам.

Глава семьдесят шестая

История Дианы и вправду была интересной и даже в чем-то грустной и трагической.

Отец Дианы был английским матросом. Он служил на разных кораблях и побывал в самых далеких уголках Земли – в Африке, в Америке. Томас Флосс родился и вырос в Лондоне, в бедном квартале, родителей он рано потерял, учиться ремеслу казалось ему слишком скучным, и вот он сделался матросом. Конечно, это в определенной степени ожесточило его нрав, ведь жизнь моряка не располагает к мягкости и доброте. Но он был по-своему обаятелен, его веселье и бесшабашность могли пленить женское сердце. В конце концов ведь и меня в лорде Карлтоне пленяли именно эти его свойства.

Однажды корабль, на котором плавал Томас Флосс, стоял на якоре в порту Неаполя. Корабль плыл из Африки, и Томас вез с собой обезьяну. Скорее всего, он намеревался продать животное. На корабле платили не так уж много; а на портовые развлечения, то есть на женщин и выпивку, нужны были деньги. Впрочем, право собственности на обезьяну оспаривал у Томаса другой матрос. Он первым заметил ее в листве пальмы близ негритянского поселка. Но поймал ее все же Томас. На корабле решили, что обезьяна будет принадлежать Томасу, но когда он продаст ее, то небольшую часть денег он обязан выплатить Джону, тому, кто первым увидел обезьяну. Это решение было, в сущности, справедливым, и Томас согласился. Он вообще не отличался мелочностью.

В Неаполе матросы сошли на берег, жадные до женщин и вина, до вкусной пищи и твердой земли под ногами. Обезьянка сидела у Томаса на плече. Джон все советовал привязать ее, чтобы не сбежала, но Томас лишь отмахивался. Джона он воспринимал как человека мелочного и докучного. Шумной ватагой переходили английские моряки из трактира в трактир. Речь их делалась все более несвязной, а походка – все более нетвердой. Они задирали хозяев трактиров и питейных заведений, вступали в драки из-за женщин, которых на самом деле можно было купить за полушку, и служили для проституток и трактирщиков отличным источником дохода.

Рослый Томас с обезьянкой на плече привлекал внимание. Он был еще молод и, несмотря на трудную, жестокую и буйную жизнь, лицо его сохранило совершенно юношескую красоту – по-мальчишески припухлые губы и какая-то ребяческая наивная серьезность в глазах.

В одном портовом заведении, где на попечении толстой хозяйки проживали семь или восемь девиц, матросы задержались. Они были уже порядочно пьяны. Худенькая, не старше четырнадцати лет, черноволосая девчонка так и вилась вокруг Томаса. Джон почему-то тоже решил взять ее. Он было схватил ее за руку, но она бросилась под защиту понравившегося ей Томаса. Девочка пристроилась на широких коленях моряка, играла с обезьянкой, а Томас, обнимая девчонку за худенькие плечи рукой, в пальцах которой был крепко зажат стакан вина, свободной рукой расстегнул легонький корсаж и мял маленькие смуглые груди. Это зрелище еще более раздражило уже опьяневшего Джона. Глядя на Томаса, завладевшего и зверьком, и девчонкой, Джон почувствовал себя обделенным и обиженным. А его пьяное воображение во много раз преувеличило размеры этой пустячной обиды.

Покачиваясь, Джон приблизился к Томасу, вырвал из его руки стакан вина и резко выплеснул ему в лицо. Нетрудно догадаться, что последовало за этим. Томас тоже был порядком пьян. Он вскочил. Девчонка, прижав к обнаженной груди перепуганного зверька, отпрыгнула в угол комнаты. Началась драка. Зазвенела разбитая посуда. Опрокинулся стол. Завизжали женщины. Блеснули лезвия ножей. Хозяйка ломала руки и причитала, однако бежать за стражниками, конечно, не спешила. В сущности, нападал Джон, Томас лишь защищался. Но защищался он весьма удачно. Когда Джон повалил его, и прямо у своего горла Томас ощутил лезвие ножа, глаза Джона засверкали злобным огнем. Но он недооценил Томаса. Тот ухитрился перехватить нож и, поскольку не было времени особенно раздумывать, вонзил его в горло своему противнику. Джон мешком свалился на грязный пол, корчась в агонии. Томас машинально рванул нож из раны. Хлынула кровь. Томас протрезвел и понял, что надо бежать. Он выскочил из трактира и кинулся куда глаза глядят. Никто ему не препятствовал. Томас пробежал несколько темных извилистых улочек. Холодный ночной ветер с моря окончательно протрезвил его.

Надо было что-то срочно придумывать. На корабль нельзя было возвращаться. У Джона есть приятели, они не простят Томасу убийства. А двое или трое из команды видели, что он убил Джона. Конечно, он убил его, защищаясь, но этот довод не заставит приятелей Джона отказаться от мести. Сундучок Томаса остался на корабле. В нем были бритва и несколько сорочек голландского полотна. Все это можно было бы продать. Денег у Томаса Флосса не осталось. О том, чтобы пробраться на корабль, не стоило и думать. Впрочем, Томас по-прежнему обладал молодостью, телесной силой и обаянием, и это заставляло его смело глядеть в будущее, ожидая не только неприятностей, но и приключений и удач.

Матрос пошел чуть медленнее. Но тут ему показалось, что за ним кто-то следует. Он крепко сжал нож и припал к стене. Но он был уже трезв. Он понял, что слышит шаги не мужчины, но женщины, почти детские шаги.

– Это я! – произнес тихий тонкий голосок. – Дзанетта. Постойте! Чувствовалось, что девочка очень запыхалась. Томас узнал свою давешнюю подружку. Растрепанная девчонка прижимала к груди обезьянку. Ноздри юноши ощутили мускусный терпкий и острый запах зверька, смешанный с мягким и чистым дыханием маленьких грудей, смуглое тело виднелось в прорехи корсажа. Томас невольно усмехнулся. Он, в сущности, был человеком незлым и способным любить и даже жалеть женщину, особенно такую хрупкую девочку.

– Я – Дзанетта! – повторила она. – Я принесла вам вашу обезьянку. Не бойтесь. Я убежала тайком. Никто не следил за мной…

Томас не впервые попадал в Италию и умел довольно прилично объясняться на неаполитанском диалекте.

Он понял, что девочка понимает грозящую ему опасность и искренне хочет помочь ему. Он пошел за ней.

– Идемте, – тараторила она, – я знаю, здесь можно незаметно спуститься к морю. Вам надо умыться. Не бойтесь. Вы можете продать обезьянку. И на другой корабль вы можете наняться…

Томас порадовался тому, что она так хорошо понимает ситуацию. Кроме того, все это уже начинало казаться ему забавным.

По крутой, осыпающейся тропинке он спустился следом за девочкой к воде. Присев, он вымыл нож и смыл кровь со своей одежды. Тут он почувствовал страшную усталость после ночи, столь богатой событиями. Недолго думая, он обернулся к своей растрепанной спутнице:

– Здесь можно спать? – спросил он, указав на берег.

– Да, да! – прижимая к себе зверька, она мотала черноволосой головой. Томас прилег подальше от медленно накатывающихся волн и мгновенно уснул.