Но вот и галерея. Здесь должна быть дверь. Но Инес, конечно, не собиралась входить. Ночь выдалась темная и теплая. Разносился аромат цветущего мирта. Девушка притаилась на галерее у окна.

Было совсем темно. Она поставила свечу так, чтобы огонек не был виден.

Слышались звуки гитары, смех, пение. Сердце Инес билось так сильно, что она сначала не могла понять, о чем говорят молодые придворные.

Но постепенно она стала различать голоса.

– Ну хватит, хватит играть и петь, Хосе! – Инес узнала веселый и чуть капризный голосок Исабель.

– Да, да, – поддержали ее еще несколько девичьих голосов. – Пусть лучше Октавио прочтет!

– Прочти, прочти, Октавио!

Услышав дорогое имя, Инес вздрогнула. Сейчас ей предстояло услышать и голос любимого. Что он будет читать? Должно быть, стихи о любви. Наверное, он хорошо читает, если его просят об этом.

Раздался юношеский голос. Инес испугалась. Голос звучал издевательски-насмешливо.

– «Октавио, любимый и неведомый!» – начал читать Октавио.

«Мое письмо!» – в ужасе подумала Инес.

Сила воли, унаследованная от горделивых предков, поддержала ее. Девушка не заплакала, не упала в обморок. Она спокойно дослушала издевательское чтение Октавио до конца. Все смеялись.

– А теперь, теперь, – командовала Исабель, – будем сочинять ответ.

– Инес, свет моего сердца! – издевательски произнес Октавио.

– Нет, лучше так: «Инес, моя белоперая голубка», – перебил его Хосе.

Снова раздался смех.

Инес схватила подсвечник и быстро пошла прочь.

Она ступала спокойно и твердо. Вошла в свою комнату и села за стол, поставив свечу.

Инес не плакала, не ужасалась. Сердце ее было разбито. Душа, казалось, оделась в холодную броню. Больше никогда не будет она безоглядно влюбляться и верить. Даже мысли о мести были спокойны и просты. Она должна отомстить. Она не станет покорно терпеть это издевательство. И за что? За что Исабель и Октавио так поступили с ней? В чем она виновата? Только лишь в том, что наивна, чиста и неопытна. Так вот какая награда ждет в этом мире чистоту помыслов и чувств!

Донья Инес прекратила свой рассказ. Ее впалые щеки пылали.

– Что же дальше? – невольно воскликнула я. Донья Инес вздохнула и завершила быстро, словно бы чего-то недоговаривая. Супруг смотрел на нее с грустью и сочувствием.

Юная Инес рассказала донье Элеоноре о том, что группа молодых придворных тайно собирается по ночам и позорит ее, Инес, честь, выдумав глупую переписку между ней и одним из кавалеров в свите младшего брата короля.

Инес проводила донью Элеонору тайком к покоям Марии. Все это время Инес скрывала от Исабель, что знает все. Гнев возмущенной доньи Элеоноры обрушился на юношей и девушек. Исабель пыталась утверждать, будто свои письма Инес написала сама (так оно и было), но ей не верили. Молодые придворные и их родные подверглись опале. Однако донья Элеонора пожелала, чтобы и Инес удалилась из дворца.

– Вот тогда-то отец и решил увезти нас всех на Ямайку.

– Здесь я и встретил Инес, – добавил граф Мейн.

– И эта счастливая встреча заставила меня забыть о перенесенном в юности унижении, – сказала Инес.

Я подумала, что эта женщина в состоянии испытывать сильные чувства.

Но как можно было оценить ее поступок? Донос, конечно, дело некрасивое. Но ведь и Исабель и Октавио предали ее, оскорбили незаслуженно. Впрочем, я чувствовала, что донья Инес чего-то не договаривает.

Несколько раз я пыталась спрашивать о донье Инес мою черную горничную Сесилью. Я задавала вопросы о семье доньи Инес, о ее матери, которую Сесилья еще застала в живых. Но негритянка уверяла, что была слишком мала и ничего особенного не помнит.

Глава тридцать первая

Рассказ доньи Инес сильно подействовал на всех нас.

– Вы просто волшебница, Эмбер, – сказала Коринна, когда мы беседовали наедине. – Обычно мама очень мало говорит, а чтобы она подробно рассказывала о своем прошлом, такого я даже не помню.

– Да, – ответила я, – мне всегда казалось, что рассказ о прошлом облегчает душу человеку.

– Это прекрасная мысль, – поддержала меня Коринна.

– Это не ново, – улыбнулась я.

– Но это ново для нашей семьи. Я думаю, будет хорошо, если мы сумеем разговорить отца. Мне всегда казалось, что он очень нуждается в подобном облегчении души.

– Что ж, попытаемся. А не кажется ли вам, Коринна, что ваш отец пережил что-то очень печальное?

– Да, у меня есть такое ощущение.

– А мне все время кажется, что я встречала в Англии кого-то схожего с ним. Но не могу припомнить, кого именно.

– Странно, но и у меня с некоторых пор такое ощущение.

– Но в этом, Коринна, нет ничего удивительного. Ведь в Лондоне вы вполне могли столкнуться с кем-либо из родственников вашего отца.

– Да, пожалуй…

Когда после ужина мы, как обычно, собрались в гостиной, Коринна заговорила первой:

– В прошлый раз, – начала она, – нас глубоко взволновал откровенный рассказ мамы. Как жаль, что она не говорила так с нами прежде. А ведь откровенный рассказ о своем прошлом облегчает душу. И мне кажется, что мамина откровенность вызвана любезностью и вниманием нашей гостьи, ее светлости герцогини Райвенспер.

– Да, я должна поблагодарить ее светлость за то облегчение моей души, коему она способствовала, – произнесла донья Инес.

И снова мне показалось, что она чего-то не договаривает и что душа ее все еще очень многими страшными воспоминаниями отягощена. Но в конце концов человек не может и не должен открываться весь, что-то должно остаться в тайне от всех.

– Райвенспер, – задумчиво произнес отец Коринны. – Я так давно покинул Англию, многое забыл. К стыду своему я забыл и герцогов Райвенспер. – Он потер лоб кончиками пальцев. – Надеюсь, ее светлость простит меня? – он улыбнулся, и эта улыбка снова показалась мне странно знакомой.

В комнате воцарилось напряженное молчание. Я поняла, что Коринна и Брюс полагают меня обиженной. Но я видела искренность старого графа и ни в коей мере не считала, что он хотел обидеть меня, упомянув о том, что забыл герцогов Райвенспер. Нет, он вовсе не желал уколоть меня, я это сразу поняла.

– Герцогский титул пожаловал мне король, – спокойно ответила я. – Титул герцогов Райвенспер учрежден специально для меня и для моего сына Чарльза.

– А вашему супругу титул не был пожалован? – настороженно спросила меня донья Инес.

– Мой супруг к тому времени уже скончался. Я была замужем за графом Рэтклифом.

– О! Графа я помню, – воскликнул отец Коринны. – Я был еще молод, но слышал о нем и даже несколько раз встречался в обществе. Чудак, он коллекционировал предметы искусства, картины.

– Должно быть, вы и сегодня владеете его прекрасными коллекциями, – сказала донья Инес.

– Нет, – ответила я, – у графа был сын от первого брака, он также умер молодым, оставив вдову и двоих детей. Все наследство я передала им. Я не считала себя вправе оставить себе хоть что-то.

– Как? – донья Инес была поражена. – Ни одной картины, ни одной безделушки!

– Да, ничего, – я улыбнулась.

На родителей Коринны мое бескорыстие явно произвело впечатление. Брюс и Коринна улыбались с некоторой гордостью, словно бы и они были причастны к этому бескорыстию. Никто не знал всей правды. Впрочем, умри граф Рэтклиф своей смертью, и даже будь он моим верным обожаемым супругом, я все равно отказалась бы от наследства в пользу его потомков. Иногда бескорыстие может доставить удовольствие и облегчить душу не меньше, чем откровенный рассказ о своем прошлом.

– Не соизволите ли вы рассказать о своем семействе, ваша светлость, – голос доньи Инес звучал почтительно. – Судя по вашему благородству, вы должны принадлежать к знатнейшим и старейшим родам Англии.

– Я давно не рассказывала о своем прошлом, – я чуть пожала плечами, – особенно о детстве. Но уж если я буду сегодня занимать вас, то предпочитаю двигаться постепенно к самому началу. Когда я вышла замуж за графа Рэтклифа, я была вдовой с маленькой дочерью. Моим первым супругом был один из самых состоятельных в Лондоне торговцев и один из самых богатых в Англии людей, Сэмюэль Дейнджерфилд. (Свой брак с Карлтоном я, разумеется, скрыла от родителей Коринны. Они считали маленького Брюса сыном Карлтона от его первой, рано умершей жены.) Я знатного происхождения, но родилась я и выросла в деревне, в простом фермерском доме.

Я почувствовала, что в гостиной повисло напряженное молчание. Я не могла понять, в чем дело. Неужели обстоятельства моей жизни так шокировали родителей Коринны? Но нет, это было не презрительное, но напряженное, и даже какое-то мучительное молчание. Но я решила закончить свой рассказ. Этого требовало мое чувство собственного достоинства.

– Мои приемные родители, простые фермеры, были добрыми и нравственными людьми. Не скрою от вас, что я обучена не только чтению, письму, изящному рукоделию, но и обычным домашним хозяйственным делам. И эти мои простые умения, случалось, выручали меня в трудное время; например, когда в Лондоне бушевала страшная чума.

– Но… Вам известны имена ваших родителей? – голос доньи Инес дрогнул.

Этот, казалось бы, заурядный вопрос тоже показался мне странным. Что она имеет в виду? Неужели подозревает, что я какая-нибудь безродная выскочка, и презирает меня?

– Да, разумеется, – я продолжала держаться спокойно. Но Брюс и Коринна смотрели на меня с явным беспокойством. – Разумеется, мне известны имена моих родителей. Хотя я никогда не видела их обоих – ни отца, ни мать. Я – урожденная Эмбер Майноуринг, графиня Росвуд, мать моя – Джудит Марш.

Донья Инес откинулась в своем кресле, лишившись чувств. Коринна бросилась к ней с флаконом нюхательных солей. Раздался громкий удар, словно об пол ударилось что-то тяжелое. Это граф Мейн выпустил из рук свою трость. Он привстал в кресле и впился в меня взглядом.