Он как-то ловко вывернул из ее рук куклу и забросил под парту.

— Достала уже! — рявкнул в лицо. — Кикимора болотная!

— Сам ты болотный!

Эля смотрела на задранную юбку игрушки, на испачканную ткань, на беспомощно приподнятую ногу.

— Держи, — Алка подала порванный парик. — Не надо было в школу приносить.

— Ой! Влюбленные ругаются, только тешатся, — фыркнул Лешка.

За два года он не вырос, зато раздался в плечах — шел уже на первый разряд по плаванию.

— Дурак! — погрозила кулаком Эля.

Подхватила куклу и побежала из класса.

Ирина Александровна! Где вы? Почему не пришли? Почему не разняли? Почему не сказали свое заветное — от любви до ненависти один шаг. Сейчас она сделает шаг в противоположную сторону. К ненависти. К ярости.

Кажется, это была Сашкина куртка. Чувствуя, как от рывка через руки вытекает обида, дернула. Раз, другой. Загудела потревоженная труба вешалки. Полетела соседская куртка.

— Эттто что такое?

«Ттттт» прозвучало в унисон дрожащей трубе.

Какие у них, оказывается, бдительные нянечки. Или у Эли удача такая хромоногая?

Ее повели в знакомый кабинет.

Стол и директор еще больше срослись. Оба улыбались. Эля шмыгала после истерики носом, косилась на фикус около окна. Он был с ней солидарен. Вздыхал, жмурился.

— Что же вы все время деретесь? Большие уже… — печально сутулилась классная руководительница. — Учитесь объяснять все словами, а не кулаками.

— Он первый…

И еще не договорив, поняла — не то, надо по-другому. Вот только как?

«Не провоцировать», — учил папа. «Ццццц», — холодно-жужжащий, как муха, звук. Неприятно. И слово неприятное. Выплюнуть его хочется и уйти. Уйти навсегда. Чтобы искали, чтобы волновались. А она бы не вернулась. Дошла бы до края света, устроилась бы там под горой. Вокруг цвели бы цветы. И никого. Голубое, до горизонта, небо. В небе парит орел. Ну, или стрижи. Они еще свистят, когда крыло режет воздух…

Куклу выбросила в ближайшую помойку. Долго сопела, сдерживая последние слезы.

— Я ему тоже что-нибудь сломаю! — прошептала видневшейся над мусорным баком голове.

Алка хмурилась. Весна, авитаминоз — она теперь постоянно сводила брови, уже и морщинки укоренились над переносицей.

— Пошли ко мне, — шмыгнула носом Эля. — Заедим расстройство пирогами. У меня фильм есть хороший, про лошадей.

— Не. — Дронова вздохнула. — Не могу. Доклад надо писать.

— Какой доклад? — От удивления, что Алка отказалась, Эля забыла про свое горе. — Нам же ничего не задали!

— Надо, — многозначительно ответила Дронова.

Кукла торчала из помойки. Дронова демонстрировала свою спину. Удаляющуюся спину. На Алке был новый костюм — серые брючки и пиджачок. Симпатично. Чего это она стала в школу так расфуфыриваться? День рождения, что ли? Вроде у нее в сентябре. В начале. Они обычно в парк ходят. Родители в кафе, они на каруселях. До одурения. А потом мороженое. Красота. К чему это она все вспомнила? Непонятно.

Фильм был хороший, а настроение плохое. Пришла мама, стала ругать за куклу. Последнее время она непременно выплескивала свое недовольство если не на папу, так на Элю. Папа терпит, он привык, они давно ругаются, а вот Эле терпеть не хочется. Хочется убежать на край света. Обязательно взять с собой Алку. Больше никого не надо.

— Ты как с Луны свалилась, — устало бродила по кухне мама. — Как будто не знаешь, что дорогие вещи в школу носить не надо. Их вообще на улицу брать не стоит. Что за фантазии тебя посетили?

— На английский велели принести любимую игрушку. Все принесли. Я тоже. Я не виновата, что Максимихин заметил.

Перед ней стояло какао. Вкусное. Минут десять назад было таким. Успело покрыться пленочкой. Если коснуться ложкой, пенка жадно облепит блестящий металл. Забудешь ложку в воду положить, высохнет — не отмоешь. Мама опять же будет ругаться. Она последнее время ходит уставшая, недовольная. С папой постоянно ссорится, а на следующий день словно специально приходит еще позже, и они уже кричат в своей комнате, но их слышно. Между комнатами тонкая перегородка.

— Вот и брала бы мишку какого-нибудь или из своих барбишек. Эту-то зачем потащила? Ее еще мне покупали!

— Говорили же, любимую.

Если какао начать пить сейчас, то пленочка прилипнет к губе, будет неприятно.

— Ты прямо как не родная. Все готова вынести.

— Может, я и правда не родная?

Мысль была неожиданная. Многое оправдывающая. Значит, где-то есть родные, другая школа с нормальными людьми. Можно даже Алку туда взять. Она тоже ходит все время недовольная. Наверное, и ее в роддоме подменили? Вот в чем дело! У них совсем другие имена, не Элина и Алла, а…

Додумать не получилось. Мама тяжело села рядом, поставила перед собой чашку с чаем.

— Что ты несешь! — спросила устало.

Под глазами круги, на лице морщинки. Самые глубокие от уголков губ вниз.

— Откуда такие мысли?

— Сама только что сказала.

Мама махнула на нее полотенцем.

Подумаешь, Эля может не ужинать. И какао ваше пить не будет.

— Увижу Максимихина — убью.

— Так ты все с ним воюешь?

Мамина ладонь легла на затылок. Была она влажная после мытья посуды и тяжелая.

— Ни с кем я не воюю, — вывернулась из-под руки. — Нужен он мне больно! Сам пойдет, споткнется и башкой в колодец свалится.

Мама умильно улыбалась. Это вывело из себя.

— И не надо говорить, что я в кого-то влюбилась! Это чушь!

— Да я не говорю, — засмеялась мама и посмотрела на нее так, словно Эля вдруг превратилась в младенца из песочницы.

Точно! Подменили! В роддоме!

Эля вылетела с кухни, шарахнула дверью. Что-то посыпалось с полочек в ванной.

«Его можно убить презрением», — решила Эля.

Примчалась в школу с новым, неожиданным планом. Должен был сработать.

— Слушай, — жарко шептала она Алке на перемене. — Давай делать вид, что мы его не знаем. Он первый не выдержит.

— Чего не выдержит? — отстранилась Дронова.

Покачнулся на шее кулончик в виде кувшинчика. Эля хлопнула ресницами. На Алке были джинсы и белая блузка с глубоким вырезом. Подчеркивать там, правда, было еще нечего, но все старания к этому уже приложены. Цепочка блестящая, желтенькая. Неужели золотая?

— Ну… — так далеко Эля не думала. — Пощады попросит.

— Ой, Сухова, — скривила губы Алка. — Что-то ты мудришь. Не лезь к нему, он тебя и трогать не будет.

Ушла. Больше ничего не сказала. Встала и потопала по проходу к доске. Задержалась у первой парты, бросила пару фраз Минаевой и двинула дальше, свернула к ряду у стены, где в томной задумчивости сидела Вероника.

У Доспеховой мать была, кажется, бывшая манекенщица. Она как-то появлялась в школе. Физрук присел от неожиданности. Высокая, очень худая и очень ухоженная. Густые рыже-каштановые волосы уложены в летящую укладку, тонкое лицо с холодными глазами. Вероника уже сейчас рекламировала одежду, снималась в журналах. У нее были огромные, невероятно огромные глаза. В началке над этим смеялись. А сейчас, к концу шестого, вдруг все признали, что это красиво, что длинные темно-русые волосы это стильно, что не улыбаться, — а Ничка почему-то редко выражала эмоции, могла только сухо потянуть губы, — это модно. Словом, без особых напряжений Доспехову зачислили в звезды.

Эля с Алкой были далеки от нее, как пингвины от Арктики. А тут выходит, что льдина раскололась, и одинокий обитатель южных широт перебрался к белым медведям.

Дронова остановилась около Доспеховой. Много они не говорили. Алка обронила пару слов. Ничка качнула головой. Прядь волос сползла с плеча, закрыла лицо.

— Вы дружите?

Эля была поражена. Выходит, она теперь тоже может запросто подойти к Доспеховой и, хлопнув ее по плечу, что-нибудь сказать. Ладно, обойдемся без хлопаний, но сказать что-нибудь надо будет обязательно.

— Ой, не выдумывай, — уже знакомо сморщилась Алка. — Мне тебя хватает. Журнал попросила. И вообще — смени эту дурацкую толстовку на что-нибудь другое. Ты со своими лошадьми скоро сама ржать начнешь.

Эля натянула на груди свою любимую кофту. Ну да, ей очень нравятся лошади, она даже подумывает на конюшню сходить, в секцию записаться. Вот и здесь у нее летящая над травой коняшка на сером фоне. На что она ее поменяет? Уж блузку с глубоким вырезом точно не наденет.

На этом разговор закончился, но Эля из вредности еще неделю ходила в толстовке, пока мама вечером не бросила кофту в стирку, и пришлось надевать зеленый блейзер.

Пролетел еще один год, и Эля поняла, что все разваливается.

— А что вы делаете летом?

Они сидели на качелях. Дул холодный ветер. Солнце слепило, но было зябко. Заканчивался седьмой класс.

— Мы едем в Махачкалу! — торжественно произнесла Алка, выпрямляя ноги в красных сапожках на низком каблуке.

Красивые. Новые совсем. Вон как блестят.

— Три недели! Представляешь? У отца там какие-то дела.

— Круто!

Эля откинулась назад на вытянутых руках. Мир перевернулся. Вверх тормашками пробежала собака.

— А я в деревню.

Она резко выпрямилась, заставив двор раскачиваться.

— Ты мне напишешь, как в прошлом году?

Тогда от Дроновой пришло два письма. Настоящих. По почте.

— Ну что ты такая отсталая… — протянула Алка. — Купи себе флешку, сделай Интернет. Вот я буду бегать по Махачкале, искать почту?

Эля подобрала ноги, прислушиваясь к скрежету уставших суставов качелей. Можно попросить папу. Наверняка недорого. И несложно. Если он позволит взять ноут в деревню.

— Хорошо, — остановила она и скрип, и раскачивание, и мельтешение двора. — Я тебе буду каждый день писать.