Почему она ни разу не напомнила о себе?

Именно этот вопрос интересовал меня больше других даже после того, как я вспомнил практически все детали наших отношений. Как я познакомился с ней, чуть не сбив на пешеходом переходе в первый официальный рабочий день, как наша неприязнь переросла в симпатию после прогулки в парке Горького, как я бегал от нее, стараясь заглушить свои чувства, и как мы затем, сдавшись, начали строить отношения, наплевав на общественное мнение.

Я вспомнил, как любил ее…

Эти моменты, прожитые год назад, некоторое время до следующего приема у психотерапевта служили мне мотивацией двигаться дальше, больше работать над собой, дабы вернуться поскорее домой, больше уделять время своему прошлому, стараясь выстроить хотя бы логическую цепочку тех или иных произошедших событий. Больше я не задавался вопросом о своей адекватности, не интересовался, где же был здравый смысл, когда я подумал о Вике не как об ученице, а как о привлекательной девушке, к которой меня неимоверно тянуло мощными магнитами. Все это уже в прошлом и вряд ли можно что-то изменить. А пытался ли я? В прошлом — да, но сейчас я в принципе на это не способен. Мне нечего менять, ибо многое оставалось загадкой. Хоть я и вспомнил основную часть утерянной жизни, однако некоторые пробелы не оставляли меня в покое даже на приеме у психотерапевта, к которому я пришел на днях в назначенный час с хорошими для него новостями.

— Вы молодец, Станислав. Своевременно выполняете мои задания, — похвалил меня херр Нейфельд, однако я не ощущал какого-то превосходства, наоборот некую досаду и беспомощность. Или это просто-напросто иллюзия, которой я намеренно придерживаюсь?

— Спасибо, — тихо, даже скованно поблагодарил я. — Знаете, у меня складывается ощущение, что это не вся история, — выложил я мысли, крутящиеся в голове довольно долгое время.

— У нас все еще впереди, — ответил доктор Нейфельд. — Прописанные медикаменты и наши сеансы идут вам на пользу. Вы вспомнили три с половиной года своей жизни. Думаю, в скором времени вас можно считать официально здоровым человеком, — произнес он с восторгом, только я его не разделял. По сей день я ощущал себя инвалидом. Каким-то беспомощным, будто часть моих сил, использованных в прошлом, куда-то пропала. Исчезла. И больше не напоминала о себе. Возможно, это связано с Викой, но я не могу в этом окончательно убедиться. Или просто боюсь себе в этом признаться? Нет. Рано паниковать. Как сказал доктор, у нас все еще впереди.

— Что мне делать дальше, чтобы вспомнить остальное? — поинтересовался я, надеясь, что мне назначат какие-то упражнения, как в прошлый раз, однако ответ врача меня сильно удивил, хоть он и был предсказуем.

— Попробуйте еще раз поговорить с вашими родственниками. Как вы поняли, фотографии не полностью спасли ситуацию, однако продвинули на достаточно широкий шаг, — вынес вердикт психотерапевт, но у меня имелось свое мнение на этот счет.

— Если они не захотят делиться со мной? — спросил я, вновь затаив надежду на изменение «домашнего задания».

— Хотя бы сделайте попытку. Если не получится — попробуем другие методы, — окончательно поставив точку в нашем разговоре, проговорил мужчина. Эти слова мне не особо нравились, и почему-то я хотел сразу предложить воспользоваться другими вариантами, однако херр Нейфельд настоял на своем. Возможно, он прав в своих умозаключениях, только я вновь не разделял с ним данную точку зрения. Родители не станут разговаривать со мной, в особенности мать. Отец и так занят делами и неизвестно, когда именно прилетит в Германию. Но попытаться стоит, правда? И я использую этот шанс, по крайней мере постараюсь. До этого мы разговаривали лишь намеками, но сейчас настало время прямых вопросов и таких же ответов. Нужно надеяться, что родные вновь не отвернутся от меня.

Надежда умирает последней, так? Только в моем случае она сгнила заживо в тот момента, когда мать вошла в мою палату на следующий день. Как я и предполагал, отец находился в Москве по своим делам, однако обещал приехать уже на следующей неделе. Это и к лучшему. Сначала нужно поговорить с матерью, а потом переключаться на отца, если не сработает первоначальный план. Надо сказать, я готовился к этому разговору, старался придумать доводы, которые помогли бы маме открыться и ничего от меня не утаивать. Но все напрасно. Зря только надеялся и тратил время.

— Кто такая Виктория Сафронова? — спросил я, наблюдая, как довольное и немного сияющее выражение лица матери постепенно изменялось и превращалось в серьезное. Даже немного настороженное. Я помнил эту физиономию, когда совершал проступок в детстве. Порой она смотрела так на собственных учеников, выясняя отношения и причины плохого поведения. Давно я не чувствовал себя повинившимся мальчишкой. Однако это чувство быстро прошло, стоило мне вспомнить о нашем разговоре. Ведь это не я провинился перед матерью, а она передо мной за сокрытие любимой девушки.

— Что ты вспомнил? — тут же поинтересовалась она, присев рядом со мной на кровать. На вид она выглядела очень заботливой, но, смотря в такие же голубые глаза, как и у меня, я заметил предательское волнение. Значит, ей есть, что скрывать. Но что именно — вопрос.

— Это неважно, — тут же отрезал я. — Ты расскажешь, кто она? — на самом деле я и так знал, кто она такая, сколько наши отношения длились, и как сильно она мне была дорога. Я вспомнил практически все, за некоторым исключением, включая день аварии, однако мне хотелось услышать правду от матери. Мне нужно понять, готова ли она со мной откровенничать, или придется действовать нажимом.

— Я не буду разговаривать с тобой о Сафроновой, — уверенно произнесла мать, разрезая воздух палаты металлическим тоном. Вот и ответ на мой вопрос. Кажется, я говорил, что надежда сгнила заживо? Так и случилось. Она не расскажет мне ничего, как я и предполагал ранее. Только почему? — Она и без того принесла тебе и всем нам много проблем, — ответила мать на немой вопрос, который, видимо, читался на моем лице. Возможно, она не заметила, как проговорилась и подкинула мне пищу для размышлений. Только почему Вика вредила нам? Мы были счастливы с ней, строили планы на будущее. Любили друг друга. Что могло произойти?

— Каких? — зацепившись за слова матери, поинтересовался я.

— Это уже не имеет значения, — не выдержав моего пристального взгляда, мать подошла к окну, делая вид, что внимательно рассматривала не самый красочный пейзаж за окном. Уходит от ответа. Вновь. Как и всегда. Как на протяжении всех этих месяцев заточения в этой немецкой тюрьме. А я до сих пор не знаю, куда пропала моя малышка, что с ней стало и почему она до сих пор не навестила меня. Конечно, я предполагал о высокой цене билета и проживания в Германии. Эти затраты моя семья могла позволить, но не маленькая девочка, недавно окончившая школу. Почему тогда отец не позаботился об этом? Как же все это бесит. Эта несговорчивость и молчаливость. Это сокрытие тайны от меня, словно я маленький мальчишка, способный совершить необдуманные поступки. Мне нужно знать, куда делать моя девочка и что с ней случилось. Разве это так сложно?

— Да расскажи ты мне о ней! — вспылил я и, резко встав с кровати, подошел к матери, заставляя посмотреть мне в глаза. — Я знаю, что между нами зародились далеко не деловые отношения. Я знаю, что мы крутили тайный роман. Скорее всего, ты тоже об этом догадалась, — я раскрывал свои карты одну за другой, однако на лице матери ничего не менялось. Такой же лед в глазах и камень на сердце. — Почему ты все это время молчала? — выкрикнул я. Дыхание от злости стало рваным, внутри все скручивалось от злости и ярости. От обиды. Мне нужна правда. Чистая и открытая правда без капельки лжи. Только в глубине души я осознавал, что эту самую правду мне никто не предоставит кроме себя самого.

— Послушай меня внимательно, — так же яростно начала мать, испепеляя меня стальным взглядом. — Твоя Сафронова принесла в нашу семью кучу проблем. И я очень рада, что после аварии она их больше не доставляет, — закончила гневную тираду мать, вновь подкидывая мне новую информацию.

«И я очень рада, что после аварии она их больше не доставляет»

Эти слова то и дело прокручивались в моей голове повтором, заставляя вникнуть в них с разных ракурсов, однако на ум ничего не приходило. Почему я прицепился именно к этим словам, а не узнал о проблемах, с которыми пришлось столкнуться моей семье, по словам матери? Почему она не желала отвечать на этот вопрос, вновь уйдя от ответа? Может, все это выдумка? А если нет?

— В каком смысле не доставляет? — спустя время, которое тянулось, словно резина, опять начал давить на мать вопросом, на который уже не надеялся услышать ответ, только постоянное:

— Я не буду больше говорить о ней! — что и требовалось доказать. Увильнула от ответа, не желая обсуждать со мной любимую девушку. Но это лишь поджигало интерес узнать правду в разы. Понимала ли это мать? Видимо, нет.

— Ты же понимаешь, что рано или поздно я все равно узнаю правду, а доктор Нейфельд поможет мне в этом, — пригрозил я, вернувшись обратно на кровать. Бесполезно сейчас что-то обсуждать, что-то спрашивать. Я не услышу ничего о своей девочке. Ни нового, ни старого. Но кто сказал, что я все оставлю и сложу руки?

— Это твой психотерапевт? Он знает о твоих отношениях со школьницей? — крикнула мать мне в спину. Я больше не смотрел на нее. Противно. Возможно, у нее были свои причины на такой поступок, только я их не особо понимал, да и не желал, если честно.

— Да, знает, — подтвердил опасения матери.

— А если он заявит в органы после твоего рассказа и тебя отправят в тюрьму? — высказала она совершенно бредовую мысль. Хотя бы потому что я находился в другой стране, и законы не нарушал, разве что этические нормы, которые не караются уголовно.

— Я не в России, чтобы меня судить, а Вике уже исполнилось восемнадцать лет, когда мы начали встречаться, — ответил я на вопрос матери, слыша за своей спиной шорохи. Видимо, начала собираться уходить отсюда. Так даже лучше. Наш разговор ни к чему не приведет, только рассорит нас окончательно и бесповоротно. Интересно, какие отношения нас ждут после того, как я узнаю всю правду о Вике? Все зависело от того, насколько она горька, насколько тяжела и какие последствия понесла за собой.