— В понедельник я точно дам свой ответ, — вынес вердикт я, встав со своего места и надевая куртку. Хватит с меня информации. Достаточно. Вряд ли меня интересовало, как она выследила меня и сфотографировала нас с Викой. Или случайно проходила? Хотя теперь, учитывая ее слова, я больше склонялся к первому.

— Смотрите сами, потом может быть поздно, — предупредила женщина, как только я взял портмоне и направился к выходу, услышав вдогонку: — Я слежу за вами, Станислав Родионович, — «Это я уже понял, старая маразматичка» — хотелось мне ответить, но я всего лишь шел прямо к цели, закрыв за собой дверь.

«Я влип» — твердило сердце. «Не ссы — выкрутимся» — твердил разум. Кому именно мне сейчас верить? Вот и я не знал. Никаких мыслей по этому поводу не пришло и через час, когда я забрал дочь из садика, и через два, когда она позвала меня играть в «Xbox», и через четыре, когда мы укладывались спать. Точнее укладывалась Анюта, а я прочитал ей сказку на ночь. За это время не так и не придумал, с чего начать, как убрать подальше от себя заносчивую училку, и что делать, если она попробует причинить Вике или Анюте вред. Я не прощу себе этого. Не переживу.

Я долго ворочался в кровати не в состоянии сомкнуть хотя бы один глаз. Только под утро, когда понял, что сон ко мне сегодня не явится, я начал трезво размышлять о сложившейся ситуации и, надо сказать, придуманный план мне не особо понравился.

Утро началось так же дебильно, как и закончился вчерашний день. Мне не хотелось вставать с кровати, не хотелось собираться на работу, не хотелось видеть печальное лицо моей малышки. Но есть слово «надо». Единственное, на что у меня хватило желание — выйти покурить на балкон, пока дочка спит. Табачный дым будто пропитал меня насквозь из-за большого количества выкуренных сигарет. Сколько ушло за этим пятнадцать минут? Пять? Десять штук? Если честно, я не считал. От этого легче не станет ни мне, ни окружающим, хотя кое-кто не на шутку разволновался, наблюдая за мной за стеклянной дверью балкона. Вряд ли Анюта понимала что-то во вреде табачного дыма, но все же ее детское личико уже не казалось таким уж невинным. Она выглядела очень важно, несмотря на сонливость и не конца открывшиеся глазки после пробуждения, но сейчас я почему-то видел уже не свою маленькую дочурку, а женщину, которая переживала за меня не хуже матери.

— Пап, а почему ты такой серьезный? — спросила малышка, как только я докурил последнюю сигарету в пачке и вернулся в комнату, где меня поджидала моя контролерша, угрюмо смотревшая мне в глаза. В руках она держала плюшевого медведя, с которым обычно засыпала в своей кроватке, но на любимую игрушку обращала сейчас меньше внимания, полностью зациклившись на мне.

— С чего ты взяла? — поинтересовался я и, стараясь выдавить из себя непринужденную улыбку, встал на колени напротив нее. Мордашка все еще сонная, губки вот-вот готовы надуться, но взгляд, которым она смотрела на меня, выдавал явное волнение за меня. Только вряд ли я что-то ей расскажу. Ребенку не нужно знать о моих проблемах в столь раннем возрасте, хотя мне почему-то казалось, что она все понимала без каких-либо слов. Как Тася когда-то давно.

— Ты какой-то странный сегодня, — пройдясь маленькой ладошкой по моей небритой щеке, пояснила Анюта. Такая хрупкая и ранимая, но уже чувствует диссонанс в моей голове. Она так жаждет хоть на секунду войти в мое положение, только я нарочно ограждал ее от этого ада. Слишком мала для взрослых игр, особенно, когда в них участвовала та сумасшедшей ведьма, пытающаяся выбить меня из колеи. — Я ведь женщина и вижу все насквозь, — гордо заявила малышка, заставив меня по-настоящему улыбнуться без какой-либо фальши. Все-таки еще совсем ребенок. Совсем маленькая. Пусть и остается такой.

— Собирайся в садик, женщина моя, — подтолкнул я Анюту к своей комнате, слыша на выходе заливистый детский смех. Хоть кому-то сегодня весело.

Мне почему-то было не до шуток и не до улыбок, хотя по пути в детский сад я старался не показывать свою загруженность дочери и поддерживать темы разговоров. Но это состояние продлилось до тех пор, пока я не высадил и не проводил ее в садик. А затем… словно не замечал ничего вокруг. Не заметил, как доехал до школы, не увидел рядом с собой толпу школьниц, на которых, как всегда, мало обращал свое внимание, не почувствовал, как прошли уроки. Если честно, я был не в состоянии разбирать новый материал и в итоге исполнил мечту всех своих учеников — включил интернет и позволил делать все, что угодно, лишь бы не шумели и мне не мешали. Я считал, что дополнительные заказы отвлекут от морального упадка, но все попытки сесть за «Мак» не подбодрили меня и вернули в жестокую реальность.

Сегодня я принял важное и одновременно болезненное решение — оставить все, как есть. Не мириться с Викой, не обращать внимания на рыжую историчку и не принимать скоропостижных решений. Звучит немного странно и непонятно, однако это единственное, что на данный момент я смогу сделать до наступления выходных и дня рождения матери. Наверное, впервые в жизни я радовался, что мы поссорились с Викой, несмотря на пустяк, в котором провинились оба. Я знал, она обязательно придет мириться, да и я поступил бы так же. Забыл бы о том недоразумении и жил дальше, просыпаясь с мыслью о своей девочке. Но этому не бывать. Так будет лучше для нее. А для меня? Вряд ли. Мне будет больно видеть ее грустное лицо, наблюдать за ее буднями и знать, что в ее планы больше не вхожу. Больно. Но это для ее безопасности. По крайней мере, пока. Да, я мог бы рассказать все Вике, объяснить, что мы сейчас находимся в затруднительном положении, не наступая на вчерашние грабли с ссорой. Но зачем? Зная свою малышку, она бы вряд ли осталась в стороне и выдержала бы все это, не навесив люлей историчке. Лучше ей быть подальше от поля действий, тем более, когда начнутся серьезные атаки на эту женщину. Лишь бы поскорее дождаться выходных без каких-либо происшествий. Поскорее.

Под конец четвертого урока я будто совсем вымотался, хотя не сделал за сегодня толком ничего, просто сидел в своем шикарном кресле и смотрел в одну точку. Как ебанная телка во время депрессии. И какого хуя я раскисаю? Последний раз я чувствовал себя так пять лет назад, когда умерла Тася, а сейчас… умирают мои отношения, которые придется на время разрушить. Сука! Как же это злило! Но ничего поделать нельзя, нужно действовать.

Урок у моего класса идет уже минут десять. Вроде такие же ребята, как и все остальные, обрадовались, когда я дал им доступ в интернет, но только одна из учениц никак на это не отреагировала. Вика. Она волновалась, переживала из-за нашей ссоры, да и выглядела не лучшим образом: тусклый взгляд мраморных глаз периодически сталкивался с моим, вместо привычного платья на ней сегодня был надет свитер и джинсы, а отсутствие косметики явно дали понять, что не я один страдал сегодня бессонницей. Возможно, даже плакала, раз появились впалые круги под глазами. Ты бы знала, малышка, как я не в восторге от этой ситуации. Ты бы знала, как я хочу после урока обнять тебя, прижать к себе и поцеловать твои сладкие губки. Как хочу показать тебе о свою любовь всеми возможными способами. Но это невозможно. Вряд ли историчка следит за мной во время и после уроков, но осторожность не помешала бы первое время.

Звонок прозвенел как гром среди ясного неба, оповещая меня об окончании дня. И я хотел подняться, выпроводить по-быстрому детей и свалить домой, дабы больше не видеть ничего, напоминающее мне о Вике и чертовой рыжей ведьме.

Но этого не произошло. Стоило двери за последним учеником закрыться, а мне полностью собрать сумку с ноутбуком, я уже хотел выйти из класса, прихватив ключи, но увидел сидящую за последней партой малышку, выжидающе смотрящую мне в глаза. С надеждой. С досадой. С любовью, которая не угасла. Милая, зачем ты все портишь? Зачем усложняешь и так не самое удачное наше положение? Зачем заставляешь меня говорить неприятные вещи? Зачем?

— Стас, — тихо произнесла она, все так же смотря мне в глаза. — Пожалуйста, не уходи, — попросила Вика, хотя в ее голосе слышалась мольба. Мольба не просто не покидать класс, но и ее саму. Я видел, как в знакомых, до боли родных глазах скапливались капельки слез, как они готовы вот-вот вырваться наружу. Но я лишь молча наблюдал за ней не силах что-либо сделать. Не в состоянии дать ложную надежду, а затем отобрать ее самым наглым образом. Так станет лишь больнее нам обоим. Она будет страдать от неразделенной любви, показывая день ото дня свое угрюмое лицо, а я — от ее поникшего самочувствия, наблюдая со стороны, как она морально умирает буквально на глазах.

— Сафронова, — нарочито строго, как во время урока, окликнул ее по фамилии, завидев удивление в тусклом взгляде. — У меня и без тебя много дел, — вашу ж мать, как это сложно! Сложно вновь называть ее по фамилии и сравнивать с остальными учениками, которые для меня ни имели никакого значения, сложно стоять и смотреть, как мои слова причиняли ей боль, словно резали без ножа прямо в сердце. Сложно взять и уйти в закат, оставив ее в полном одиночестве. Сука!

— Стас, я… — начала она, но я перебил ее. Почему? Хотя бы потому, что этот разговор может затянуться на долгие минуты, а затем часы. Столько времени я не выдержу рядом с ней, не сломавшись и не поддавшись на провокации в виде красивых глаз, мягких пухлых губок и хрупкого тела, которое хотелось уберечь от бед. Я сдамся, выскажу ей все, что накопилось у меня за последние двадцать четыре часа. Я бы хотел так поступить, лишь здравый смысл не давал мне расслабиться.

— Я не хочу с тобой разговаривать, — излишне грубо ответил я, буквально выплевывая эту горькую ложь. Прости. Прости меня, малышка, но это все для твоего блага. Все для того, чтобы ты находилась в безопасности. Чтобы эта рыжая ведьма не добралась до тебя. Как же я не хотел, чтобы так все получилось. Не хотел, чтобы ты смотрела на меня с разочарованием, чтобы слышала мои слова, заставляющие думать о нелюбви к тебе. Мне нужно время, малышка. Нам нужно время. Мы справимся. Обязательно. Будь сильно. Ты же умная девочка. Ты все сможешь.