— Ты считаешь, что я был слишком суров с тобой?

— Чудовищно суров, — шепотом ответила она. — Отныне я постараюсь почаще плохо себя вести, чтобы заслужить такое наказание.

— Боюсь, мое бедное сердце не выдержит подобной нагрузки.

Однако сердце здесь было совсем ни при чем, мучительно страдал иной орган, каждое движение давалось с трудом и следовало соблюдать крайнюю осторожность. Джастин не мог позволить себе поправить сбившиеся чулки Эмили, вернуть на место нижние юбки. Он боялся даже взглянуть на нее, осторожно отодвинулся, вернулся на свое сиденье, отдернул занавеску и молча уставился в оконце. Сквозь темные тучи пробивался тонкий желтый луч. Мимо проплыли ярко освещенные витрины дорогих магазинов.

Эмили села, кутаясь в плащ герцога, сдунула пряди, упавшие на лоб, и выступила с крайне необычным заявлением:

— Видимо, Тэнси упустила нечто очень важное в моем воспитании, и обучение нельзя считать полноценным. Мне раньше казалось, что мы не должны на этом останавливаться и что должно последовать нечто большее. — Она робко перевела взгляд с колен Джастина на его лицо и с надеждой в голосе добавила: — Значительно большее.

И тут Джастин осознал, что какие бы он ни воздвигал барьеры, исходя из неписаных правил и соблюдая приличия, они никогда не могут стать достаточно прочными и способны рухнуть в любую минуту под напором его собственной эгоистичной страсти. Если продолжать жить в Лондоне, единственное, что ему остается, — это возвести новую непреодолимую стену, вызвав отвращение и ненависть Эмили. И скорее он решится на то, чтобы больше никогда не видеть ее, чем поймать на себе однажды взгляд, преисполненный презрения, за то, что допустил он в минуту слабости. Значит, нужно все сказать как есть, пускай резко, но честно.

— Мне не следовало задерживаться в Лондоне, это была ошибка с моей стороны. Нужно было вернуться в Новую Зеландию, как только я нашел тебя.

— Мы были там счастливы, не так ли? — радостно вскричала Эмили. — Мы снова можем быть счастливы, я уверена. Представляешь, как обрадуется Трини, когда увидит нас вместе? А уж Дани...

— Я возвращусь туда один.

Карета замедлила ход перед въездом на Оксфорд-стрит, где движение было особенно интенсивным. Кучер злобно выругался, пытаясь опередить омнибус, неожиданно взявший вправо, отъезжая от остановки.

— Почему один? — шепотом спросила Эмили.

— Я нужен туземцам, — ответил Джастин, сознавая, что звучит это жалко и малоубедительно.

Эмили опустилась на колени, оказавшись между ног герцога. Плащ соскользнул на пол, обнажив покатые алебастровые плечи.

— А тебе что нужно? Чего ты сам хочешь, Джастин? — настаивала на ответе Эмили, и негде было спрятаться от ее пытливого взгляда.

Доведенный до исступления ее близостью, герцог схватил девушку за плечи, приподнял и повалил на себя, крепко прижал, чтобы она почувствовала твердую упругость внизу.

— Вот чего я хочу, — прохрипел Джастин. Откровенная грубость не произвела на Эмили никакого впечатления. Губы тронула тонкая печальная улыбка.

— За пару звонких монет ты можешь получить это у любой женщины, — мягко сказала Эмили и ласково провела пальцем по щеке герцога. — А где ты найдешь нежность? Где найдешь любовь, Джастин?

С огромным усилием он подавил рвавшийся из горла тяжкий стон. Эмили не откажешь в мужестве. Она отвечает столь же пылкой страстью и не стесняется в этом признаться. Однако ни в коем случае нельзя слепо следовать своим желаниям, нельзя позволить взять у нее то, что ему не принадлежит, на что он не имеет никакого права.

Джастин поднял с пола плащ, накинул его Эмили на плечи и застегнул ворот под обиженно вздрагивавшим подбородком.

— Однажды ты сама это сказала, и лучше не скажешь. Я не имею права.

— Права на что, Джастин? Не имеешь права быть счастливым?

Герцог боялся открыть рот, чтобы не вымолвить что-нибудь лишнее, в чем позже он будет горько раскаиваться, и молча отвернулся к оконцу кареты, испытывая отвращение к холодному лицу, отражавшемуся в толстом стекле.

Эмили вернулась на свое место. В ее глазах плясали грозные огоньки, предвещавшие бурю.

— Значит, ты возвращаешься в Новую Зеландию, а я остаюсь в Гримуайлде и буду пользоваться твоей благотворительностью?

— Это не благотворительность, это моя обязанность.

— Ты обязан? Кому? Моему отцу? Убил его и теперь считаешь себя обязанным содержать его дочь?

Джастин отшатнулся, как от удара. Ее слова жестоко ранили, будто в живот воткнули раскаленный добела нож. Он ничего не мог возразить и лишь тупо смотрел на Эмили.

— Я знаю, что ты винишь себя в его смерти, — сказала она. — Я знаю, что именно ты и твой сладкоголосый приятель Ники убедили моего отца вложить в вашу дурацкую затею все деньги, которые он получил по завещанию после смерти матушки. Но вины вашей здесь нет, папенька всегда был мечтателем, неисправимым оптимистом, твердо убежденным в том, что удача подстерегает его за ближайшим углом. Если бы его не вовлекли в поиски золота в Новой Зеландии, он бы непременно ввязался в аферу с алмазами в Африке или занялся бы выращиванием каучука в Индии. Такой уж он человек, и не твоя вина, что мой отец по-дурацки погиб в каком-то захолустье. Выходит, так ему было на роду написано.

Джастин прикрыл глаза, горько размышляя над тем, что Эмили не могла дать ему то единственное, в чем он действительно нуждался, — отпущения грехов.

— А после твоего отъезда передо мной откроются воистину блестящие перспективы, ничего не скажешь, — саркастически заметила Эмили. — Будущее, можно сказать, обеспечено. Я стану тихо зарастать плесенью рядом с Лили, Милли и Эдит в громадном замшелом доме, со временем выйду замуж за какого-нибудь тупого болвана по имени Горацио или Хамфри, он будет надевать на голову перед сном шутовской ночной колпак. Лучше просто не придумаешь.

Ей следовало возразить, попытаться убедить ее, что все не так страшно, как она себе представляет, и Джастин заговорил, стараясь выдержать спокойный и бесстрастный тон:

— Если хочешь, могу нарисовать иную картину твоего будущего. Допустим, по возвращении домой мы ляжем в одну кровать. На следующее утро, естественно, тебе придется упаковать вещи и искать новое пристанище, потому что моя любовница не может жить под одной крышей с такими порядочными женщинами, как моя матушка и сестры. — Герцог видел, как при этих словах Эмили мертвенно побледнела, но продолжал, как бы не замечая ее реакции: — Ты этого хочешь? Хочешь жить, как не так давно жил я, отшельником и парией? Ты хочешь, чтобы я тебя сегодня обесчестил и тем самым приговорил к одинокой старости? Ведь ни один порядочный мужчина никогда не предложит тебе руку и сердце!

— А ты? — жалобно всхлипнула Эмили. Она прилагала все усилия, чтобы не разрыдаться, но на глазах ее помимо воли набухли крупные слезы. Ей стоило огромного труда сохранить внешнее спокойствие и говорить. — Почему ты считаешь, что я могу быть только твоей любовницей? Почему не женой?

Может быть, открыться ей? Но если она узнает всю правду, они никогда не смогут быть вместе! И Джастин не проронил ни слова. Его молчание было красноречивее любых пылких речей. На лицо Эмили набежала тень, и, глядя на нее, герцог мрачно подумал, что они сейчас поменялись местами. Было время, когда он сам беспомощно наблюдал за тем, как рушились его собственные мечты в зловонной струе порохового дыма.

— Будь ты трижды проклят, Джастин Коннор, и к черту твою благотворительность! На этот раз я не позволю, чтобы меня снова бросали. Если кому-то суждено уехать, теперь это буду я.

И прежде чем герцог успел опомниться и понять, что происходит, Эмили швырнула ему в лицо плащ и рванулась к ручке дверцы. Джастин не сразу сумел высвободиться из складок плаща, а потом уже было слишком поздно. Дверца распахнулась, в лицо ударила струя морозного воздуха, Эмили на ходу выпрыгнула наружу и розовым облачком полетела по улице, увертываясь от лошадей и колес экипажей с ловкостью мальчишки, родившегося и выросшего на улице.

Не задумываясь ни на секунду, Джастин бросился вслед за ней, и застигнутый врасплох кучер не сразу осадил лошадей. Герцог едва не попал под колеса, не глядя по сторонам и видя перед собой только одну цель — тонкую девичью фигурку, которая в любую минуту могла затеряться среди массы экипажей. К этому часу закончились представления в театрах, и из всех прилегающих улиц и переулков на центральную магистраль устремились сверкающие лаком кареты.

— Поберегись! Поехали! — прогремел добродушный голос. Предупредив окружающих, великан-кучер омнибуса поднял длинный кнут и сильно стегнул лошадей. Они рванули вперед и затоптали бы Джастина копытами, не увернись он вовремя. Упряжка проскакала мимо, а кучер насмешливо приветствовал своих коллег, осыпавших его проклятиями.

Джастин лихорадочно огляделся. По-прежнему сыпал снег, застилая глаза. Эмили нигде не было видно. Оставалось только крепко выругаться. Он прошел до конца улицы, заметил вдали розовое пятно, подбежал и поднял туфельку, раздавленную тяжелыми колесами омнибуса. «Неужели дерзкая девчонка полагает, что я позволю ей снова исчезнуть из моей жизни? Нет, ни за что! Все равно найду, из-под земли достану!» — обещал себе герцог.



В холодный зимний вечер, когда за окнами мело и прохожие зябко кутались в теплые пальто, гостиная в борделе миссис Роуз казалась оазисом в пустыне. Хозяйка дома ставила перед собой в жизни лишь одну цель — услаждать мужчин; это доставляло ей самой удовольствие и одновременно приносило хороший доход. Ее гостиная внешне ничем не напоминала публичный дом, поскольку миссис Роуз с самого начала поняла, что мужчины посещают ее заведение не только и не столько ради удовлетворения своих физических потребностей.