— Эмили права, не только она во всем виновата, — подхватил Джастин. — Пышка, — и он ткнул вилкой в сторону первоящера, истуканом сидевшего на груде книг, — видимо, снова разыскала каплю рома и позволила себе лишнее. А ты, Пенфелд, сам знаешь, в какое буйство впадает эта негодница, когда хлебнет спиртного.

Эмили, Пенфелд и незаслуженно обиженная гаттерия изумленно уставились на говорившего. Джастин воздел руки и взмолился:

— Не судите меня строго. Виноват, каюсь. Да, именно я лишил жизни невинные чашки и погубил сахарницу. Я убийца и душегуб, но прошу принять во внимание чистосердечное раскаяние. К тому же обещаю возместить ущерб. При первой же возможности куплю новый сервиз, клянусь. Вы снова будете пить чай из чашек, даже если мне придется добираться вплавь до магазина.

Пенфелд вздохнул так горестно, что Эмили чуть не расплакалась от жалости.

— Вы не можете себе этого позволить, сэр, — напомнил слуга. — У вас на счету каждый пенс, вы обязаны экономить, чтобы оплатить содержание мисс...

Джастин прервал его жестом руки. Если бы у Пышки были уши, ящерица наверняка бы их навострила, а Пенфелд поспешно захлопнул рот и занялся своими подтяжками. «Любопытно, о какой мисс идет речь? — задумалась Эмили. — Небось шлюха из Окленда? Или жадная любовница с голубыми глазами и безупречно белым телом?» Трудно предположить, что огромное состояние Джастина целиком уходит на содержание дочери погибшего компаньона, судя по мизерным суммам, которые получала мисс Винтерс. Скорее всего где-то в Новой Зеландии живет красотка, способная выкачать из него всю наличность. Вполне можно допустить, что у него на стороне спрятаны ненасытная требовательная содержанка и минимум пятеро сопливых, вечно орущих детей. Так ему и надо! Он заслужил такую долю после случившегося с его товарищами. Одно непонятно: куда подевался аппетит? Ведь только что у нее сводило живот от голода.

Тарелки разделили судьбу чайного сервиза, и еду пришлось подавать на пальмовых листьях. Джастин присел у своей постели и принялся фантазировать:

— Не горюй, Пенфелд. Представь себе, что перед нами изящная веджвудская посуда и сверкающие бокалы из знаменитого уотерфордского хрусталя, а рядом с приборами высятся крахмальные белоснежные салфетки, подобно белым шапкам на вершинах Альп.

— Только такой самонадеянный болван, как я, мог надеяться, что удастся сохранить уголок цивилизации в этой бездушной пустыне, только я, глупый, верил, что среди этой дикости можно жить в условиях, достойных представителей великой Британской империи, — горестно бил себя в грудь безутешный слуга.

Джастин хотел было возразить, но Эмили подала знак, чтобы он не мешал Пенфелду излить душу. Его причитания прервал пронзительный вопль за стенами хижины. В окно просунулась длинная загорелая нога, а за ней последовала татуированная рука с бутылкой рома.

— Приветствую вас, о благородные рыцари и прекрасная леди. Прошу принять мое скромное подношение. Надеюсь, оно не будет лишним на праздничном столе.

— Почему ты не научил Трини изъясняться простыми словами? — зло прошипела Эмили, глядя на Джастина. Она до сих пор не могла простить ему того, что сама придумала, — голубоглазой наложницы в окружении белокожих детишек с золотистыми глазами.

— Как это не научил? — притворно удивился Джастин. — Он знает все простые слова, но предпочитает выражать свои мысли так, чтобы мне польстить.

— Теперь понятно, почему он так важничает.

Джастин хмуро взглянул на девушку, за обе щеки уплетавшую оладьи, будто ничего важнее в жизни не было, принял у Трини бутылку и плеснул немного рома себе в чай. Эмили тоже потянулась было к рому, но Джастин отодвинул бутылку подальше. Смесь рома с нравом Эмили может оказаться взрывоопасной, и ему не хотелось оказаться вблизи, когда произойдет вспышка; жизнь дороже, не говоря уже о душевном спокойствии.

Трини присел рядом на корточки, и Эмили предложила ему отведать оладьи, предназначавшиеся Пенфелду. Возражения слуги она игнорировала — он ведь не людоед, а вот голод туземца следовало утолить как можно быстрее и любым способом. Трини проглотил оладьи, почти не прожевывая, облизнулся и выжидающе уставился на девушку. Она оглядела скудный стол в поисках съестного.

— Э-э, нет, мое останется при мне, — запротестовал Джастин, загораживая ладонью тарелку. — Можешь отдать свой ужин.

— Но мне же есть хочется, — жалобно заскулила Эмили.

Джастин неожиданно схватил ее за ногу, провел пальцем по щиколотке, от чего девушку бросило в жар, и весело спросил:

— Тебе никто не говорил, что у тебя удивительно аппетитные пальцы?

Эмили затаила дыхание, глядя на него, как кролик на удава, и настолько растерялась, что отдала Трини свою тарелку.

— О благородные и великодушные, вы позволили разделить с вами трапезу, — пророкотал сочным басом Трини. — В таком случае разрешите и мне внести свой скромный вклад в общее дело.

Он выпрыгнул в окно и вернулся с блюдом глазированного мяса. В нос ударил одуряющий аромат меда, корицы и пассифлоры, Эмили сглотнула набежавшую слюну. Не терпелось впиться зубами в аппетитный кусок, но девушка вспомнила, что рассказывали о гастрономических пристрастиях туземцев, дернула Джастина за руку и тихо спросила:

— Что это? Пожалуйста, скажи, это не?..

— Не волнуйся, это самая обычная свинина, которую ты не раз едала в Англии, но приготовленная особым способом и у маори считается деликатесом.

Эмили облегченно вздохнула. Даже Пенфелд оживился при виде блюда с мясом и бутылки рома. За ужином и беседой время летело незаметно, подкрался вечер, и Пенфелд встал, чтобы зажечь керосиновую лампу, а Эмили откинулась спиной к стене, наблюдая за хозяином хижины. В противоположность своим соотечественникам, никогда не позволяющим себе жестикулировать во время застольной беседы, руки и пальцы, мимика лица Джастина — все принимало активное участие в разговоре. Потом он что-то сказал Трини на напевном языке маори, и туземец вновь скрылся за окном.

— Он появляется и исчезает с такой быстротой, что голова идет ходуном, — хмуро пожаловался Пенфелд, щедро плеснув из бутылки в раковину с чаем.

Трини вскоре вернулся и протянул Эмили сверток, запеленатый в кусок ситца.

— Это мне? — обрадовалась девушка.

— Для самой элегантной представительницы прекрасного пола, прекраснейшей из прекрасных, — торжественно провозгласил Трини.

— О чем это он? — удивилась Эмили.

— Он пытается описать твою внешность, — пояснил Джастин, с трудом сдерживая смех. — Он хочет сказать, что ты отлично выглядишь.

Джастин смотрел на Эмили с таким теплом, что можно было подумать, будто он разделяет точку зрения туземца. Девушка развернула сверток и обнаружила, что стала обладательницей юбки из плетеного льна и цветастого шарфа из тонкого ситца.

— Потрясающе! — воскликнула Эмили, любовно разглядывая юбку и поражаясь великолепной работе. — Большое спасибо, Трини, но я не могу принять твой подарок. Ты же сам видишь, что я тут натворила, да и сюртук Пенфелда теперь можно просто выбросить.

Слуга тут же предложил выпить за это и высоко поднял раковину, откуда тонкая струйка пролилась на его тщательно выглаженные брюки. Трини обменялся с Джастином несколькими фразами на языке маори и снова обратился к Эмили, на этот раз излагая свои мысли просто и доступно:

— Это твое, подарок от Трини. Пожалуйста, возьми, Эм.

«Как он меня назвал? Эм. Как здорово! И какая чудесная вещь! Не обноски с плеча слуги и не старое платье учительницы, а бесценный дар для Эм, мягкая плетеная льняная ткань, ласкающая кожу», — размышляла Эмили. Она обвела взглядом лица сидевших за ужином и подивилась тому, какими близкими и дорогими стали ей эти люди за столь короткое время. Джастин в ответ мягко улыбнулся. В знак благодарности Эмили протянула руку Трини, но чуть не отдернула в испуге, когда он прижал ее ладонь к губам.

— Благодарю тебя от всего сердца, Трини Те Вана, — с чувством сказала девушка.

Туземец приложился губами к ее руке, как завзятый лондонский ловелас, а потом Эмили удалилась с подарком в дальний конец хижины. Ей казалось, что Джастин слышит, как тихо потрескивают льдинки в ее некогда замерзшем сердце, начавшем постепенно оттаивать.

Джастин опрокинул в рот остатки рома из бутылки, ощутил, как по жилам растеклась обжигающая жидкость, и неспешно огляделся. Пенфелд тихо похрапывал во сне. Помнится, в последний раз он не стал разбавлять чай, а налил в раковину чистого рома, после чего отключился. Трини не спал. Туземец крутил над лампой часы на цепочке и завороженно наблюдал за плясавшими по стенам зайчиками света. Все плотно набили животы, крепко выпили, спиртного не осталось, и застольная беседа увяла.

Тяжко вздохнув, Джастин перевел взгляд на то место, к которому неизменно возвращался весь вечер, и снова увидел Эмили.

Согнув ногу и положив подбородок на колено, она, будто загипнотизированная, провожала глазами блики на стенах. Сквозь рваную дыру в сюртуке проглядывало белое плечо, усыпанное веснушками, в свете лампы шапка каштановых кудрей казалась окруженной ореолом, а лицо было повернуто в профиль, и невозможно было прочитать ее мысли.

Джастин устало прикрыл глаза, задумавшись над тем, не слишком ли много впечатлений за один день для бедной девочки. Когда он снова взглянул в сторону Эмили, их взгляды встретились и в ее глазах мелькнуло нечто странное, похожее на ненависть. Огонек в лампе мигнул, Трини замурлыкал какую-то мелодию, и Джастин решил, что ему показалось. Видимо, перебрал, решил он, надвинул шляпу на глаза и задремал.

Проснулся он среди ночи. Во рту было гадкое ощущение, будто там накуролесила Пышка. Хорошо еще, что не мучили кошмары, но и это мало утешало. Джастин давно понял, что ни в коем случае нельзя позволять себе топить горе в роме. Доносившийся сбоку храп Пенфелда свидетельствовал, что утро еще не наступило.