- Ладно, раз уж ты меня догнал, придется таскаться с тобой сегодня. Сейчас зайдем внутрь, я переоденусь, там сейчас как раз выставка костюма, и потом мне надо просушить как следует волосы, я вся до нитки промокла.

Может, врезать ей еще раз, тогда она все вспомнит и станет совсем шелковой? Эти перемены меня всегда в ней потрясали. О чем это я? А как же сигнализация в музее? И потом мне тоже надо бы переодеться.

- Нет, к сожалению, с тобой уже все ясно. А благотворительностью я не занимаюсь.

- Но, может быть...

- Нет, ну что ты милый, пойми, у тебя уже все кончено, и с тобой все в порядке.

- Как в порядке?

- Слушай, и ты еще чем-то недоволен, после того как я тебя столько раз прощала, столько раз уступала тебе, столько раз вытаскивала тебя с того света!

- Вот интересно, а я думал, что это ты мне устроила такую веселую жизнь.

- Ну, хватит, я совсем замерзла.

Мы подошли к Дому со стороны лежачих памятников. Дзержинский был уже весь зеленый, а вот колени Калинина - какая игра слов! - сверкали, отполированные попами туристов, фотографирующихся на память. Сталин, облитый красной краской, лежал лицом в землю.

Она поискала что-то вокруг, потом нагнулась к какому-то канализационному люку с номером 666, попробовала сдвинуть чугунную крышку носком туфли, но лишь поцарапала лаковую поверхность. Кто ж так обращается с хорошей обувью!

- Давай-ка, пролетарий, напряги свои силы и подыми крышку. Измазав все пальцы в грязи, я с трудом подцепил тяжелый люк и открыл его. В лицо пахнуло теплой сыростью. Я привязал свою лошадь к маленькому заборчику, и мы принялись спускаться вниз. Я пропустил ее вперед, чтобы она не завалила меня сверху тяжелым люком. Один раз они меня уже надули. Внизу, как ни странно, было сухо. Своды освещались красными и синими лампочками, как в метро. Минут через десять подземный ход вывел нас к железной двери, герцогиня сняла ключик, болтавшийся на ее шее на золотой цепочке, и открыла замок.

Все-таки если человек идиот, то это надолго. У нее же везде свои люди, и она хочет от меня отделаться, я это знаю, и тем не менее иду за ней неизвестно куда. А здорово, что у нее есть ключик от всех дверей. Надо бы запомнить этот люк, номер его я хорошо запомнил, да и все знают это число, неужели все их ходы и люки помечены так страшно - числом Дьявола, и нужен только ключ, чтобы пройти куда угодно, зная только, где все эти люки лежат? Теперь обязательно буду смотреть на номера всех канализационных люков. А еще однажды я видел "Запорожец" с номером 666, и как можно ездить на такой дьявольской машине!

Она захлопнула дверь в подземный ход и включила лампочку. Мы были в каком-то подсобном помещении для сиделок и служителей. Кругом висели на гвоздях старые халаты с буквами ГТГ - "Государственная Третьяковская Галерея", под стульями аккуратно выстроились теплые тапочки, на стенах висели старые календари с обведенными днями рождений и опасных дней под портретами Ленина и Брежнева, у розетки стоял электрический чайник и обогреватель. Герцогиня привычно воткнула в розетку вилку обогревателя, налила в чайник воды и поставила его на стол. Можно подумать, она тут работает. Я разглядывал награды Брежнева. Она повернулась ко мне спиной и сказала:

- Расстегни-ка мне пуговицы, дубина.

Мокрое прозрачное платье облегало ее стройную фигуру. Еще простудится, бедняжка. Мне вдруг показалось, что я работаю сторожем музея уже лет десять, а она спустилась сюда просто переодеться. На столе, рядом с чайником, я заметил знакомую коричневую тетрадь. Это была Книга Учета.

Глава 15

Книга Учета. Книга Разврата. Инженер Андреев.

- Зайчик, о чем ты думаешь?

- Так, ни о чем.

Они заканчивали ужин, состоящий из селедки с луком, картошки и черного хлеба с маслом. Было жарко, сразу захотелось пить, и они ждали, когда же начнут разносить чай.

Море к вечеру немного успокоилось, после бурного ветреного дня не все пассажиры смогли подняться к ужину с коек, и ресторан "Адмирала Нахимова" был почти пуст. На пятые сутки плавания все возможные блюда уже прошли свой путь, и снова наступила очередь жаренной картошки, которую Андреев любил больше всего на свете и мог есть каждый день.

- Я больше не могу, доешь за меня.

Жена пододвинула к нему свою тарелку. К концу южного отпуска цвет ее кожи почти сравнялся с цветом ее длинных волос, которые выгорели на солнце до золотисто-рыжего цвета. Ее большие глаза после еды и качки слегка туманились. Андреев с трудом доедал остывшую картошку. Она глядела на него, подперев щеку рукой.

- Когда уже ты кончишь есть?

- За тобой же доедаю. Все, все, дорогая, бегу за чаем.

Он схватил два стакана в подстаканниках и пошел к столику с чаем. Чай, слава Богу, сегодня без сахара. Подстаканник сразу нагрелся от кипятка, Андрееву пришлось по дороге сделать остановку на чужом столике, за которым сидела одинокая блондинка, которую он давно приметил. Блондинка молча посмотрела на него. Жена заметит, - вот весь ты в этом, хочешь ее, да? - но Андреев порадовался, что она будет его ревновать, ведь на самом деле он любил только ее одну.

После селедки и лука уже ничего больше не хотелось. Они выпили по два стакана с чаем и с облегчением поднялись из-за стола. Блондинка куда-то делась. В ресторане было уже почти совсем пусто, и им не хотелось оставаться самыми последними.

- Что будем делать? - спросил он жену.

- Я сейчас лопну.

- Пойдем постоим чуть-чуть на корме.

Андреев хотел, чтобы симпатичная блондинка встретилась им еще раз, чтобы это возбудило их сильнее. Правда, иногда такие картины вызывали у его жены противоположную реакцию.

Она всегда очень быстро наедалась, и это было особенно обидно в гостях, когда было столько вкусного. Ее маленький тугой животик наполнялся в одно мгновение, и было видно, что в нем уже совсем нет места.

- Попрыгай чуть-чуть, может, полегчает?

- Ты что, смеешься?

Они встали у поручней на корме парохода. После шторма вода была бурой, к берегу, наверное, прибило кучи водорослей и мусора, и купаться не было никакого желания.

- Мне холодно, - она съежилась и прижалась к нему. Он чувствовал ее смешно оттопыренный животик.

- Ну, ты даешь, мерзнешь всю зиму, весну, осень, а здесь двадцать пять градусов, и тебе все холодно!

- Ветер же сильный! Как вспомню нашу бесконечную зиму, так сразу становится холодно.

- Я где-то прочел, что в декабре солнце в Москве выходит всего на полчаса в день, - сказал он что-то умное.

- Да?

- Ну да, конечно, ведь день и так короткий, да еще все время пасмурно.

- Давай уедем куда-нибудь. где тепло и много солнца!

- Зайчик, ты уже забыла, как ты умирала от жары в Одессе? И зачем все-таки мы купили эти дурацкие черные очки?

- От них не должно быть морщин вокруг глаз.

Она встала прямо перед ним, подняла к нему лицо и спросила, прижимая пальчик к щеке:

- У меня есть тут лучики?

- Какие лучики?

- Ну лучики вокруг глаз, от загара...

- Ты мой маленький лучик!

- Ну правда, скажи, вот я вижу, что у тебя уже есть лучики. - Вот и хорошо, я у тебя ничего нет.

- Ну ладно, пойдем вниз, а то мне холодно, - радостно заключила она.

- А как же стихия, смотри, сколько пены вокруг!

- Меня сейчас вырвет от этого лука, и зачем я съела столько селедки?

- Ну, пойдем, глотнем чего-нибудь в баре.

- Опять ты хочешь к своей блондинке!

- Да, да, пойдем скорее.

Они взяли по стакану холодного "Байкала". От газа у обоих выступили слезы.

- На, я больше не могу.

- Ты же хотела пить!

- У меня уже в ушах булькает.

В баре играла музыка, пел Джо Дассен, старый одессит.

- Такая же пластинка, как у нас дома.

- Ну как твой животик?

- Вроде полегче.

- И правда, он у тебя уменьшился прямо на глазах.

В баре никого не было.

- Теперь я захотела спать, пойдем в нашу каюту?

- Пошли, - Андреев взял ее за руку.

Эта путевка - Одесса-Батуми-Одесса на пароходе "Адмирал Нахимов" досталась им совершенно случайно. В последний день у Жукова заболела теща, и он вынужден был отдать путевку Андрееву. Детей отправили на дачу к бабушке, быстро собрались, сели в поезд, и вот уже вокруг только волны и небо, белый пароход и незнакомая блондинка.

В двухместной каюте жена Андреева сразу заботливо навела свой порядок. Все вещи и наряды были аккуратно разложены по полочкам, платья развешаны в шкафу на вешалки, полотенца и купальники - в душевую (в каюте даже был свой душ и туалет). Туда же выложили зубные щетки, пасту, мыло, и разные другие мелочи. На столике валялась старая потертая книжка, взятая из Москвы - "Эликсир сатаны" Гофмана.

Андреев уже год умолял свою жену прочесть эту потрясающую книгу, но она долго сопротивлялась, показывала свою независимость и самостоятельность суждений, читала дурацкие детективы, и вот, наконец, взяла ее с собой на пароход. В результате Андреев был опять недоволен - теперь она читала запоем, не обращая внимания на любые его вопросы и предложения, и только во время еды она хоть как-то реагировала на его присутствие. И сейчас, когда они вернулись в каюту, он со страхом ждал, что она опять раскроет эту ужасную книгу и снова забудет обо всем на свете.

В детстве Андреев не читал Гофмана и наткнулся на "Эликсир" случайно, со скуки. Иллюстрации с видом средневекового монастыря и родословного дерева заинтересовали его, он начал читать, и вскоре уже всем рассказывал, что ему давно не попадалась такая жуткая и захватывающая вещь. Он даже составил цепь аналогичных сочинений, пользуясь комментариями к "Эликсиру", и решил обязательно найти и прочесть те книги из цепочки, которые ему еще не попадались.

Одновременно он раскопал в детской и сборник сказок Гофмана, которые показались теперь ему совсем недетскими и страшными. Всюду, в проявлениях уродства и в каких-то жестоких репликах он обнаруживал следы сатаны, будто эликсир был разлит по всем сочинениям несчастного немца. И откуда только Чайковский взял своего симпатичного Щелкунчика с такой ангельской музыкой? В книге было явно что-то другое. А может, он тоже не читал "Эликсира"?