Сейчас он жил с Тоби, художником-оформителем, но Тоби уехал в Новую Зеландию оформлять грандиозное театральное шоу по заказу одного берлинского архитектора, для которого нужно было сплести из льняных нитей гору Кука — разрушенный вулкан или что-то в этом роде, и Кармайкл ощутил потребность снова увидеть Лондон. Он сел в самолет компании «Эр Джа-пан» и направился в Англию. Всего лишь на пару недель. Столько Тоби сможет хранить верность, но не стоит испытывать его терпение дольше. Впрочем, Кармайкл был слишком утомлен длительным перелетом, чтобы все еще волноваться об этом.

Он постучал в дверь квартиры номер 32. Потом постучал снова. За дверью послышалось какое-то движение. Он сдался и позвонил в звонок. Старый добрый дверной колокольчик, это что-то. Кармайкл никогда не любил электрические звонки, их трели его жутко нервировали. В некоторых вещах, как он теперь понимал, он был похож на отца, который любит все четкое, ясное и простое. Одному Богу известно, как Барли угораздило связаться с Дорис Дюбуа. Предыдущие любовницы соответствовали классическому типу плохой девчонки, страдающей в одиночестве на Рождество и по праздникам. В конце концов, они начинали настаивать на узаконивании отношений, после чего Барли немедленно с ними расставался. Или им самим все это надоедало, и они уходили к более перспективным мужчинам. Когда Кармайкл учился в старшем классе, у отца одна за другой сменились три девицы.

— Об этом не может быть и речи, пока мальчик сдает экзамены, — говорил им Барли. — Я не могу расстраивать его в такой момент.

А до выпускных было еще тестирование академических способностей и прочее. Тем девицам, которые появились позже, назывались сдаваемые Кармайклом в Лондонской школе прикладных искусств экзамены сначала на степень бакалавра, а затем магистра. И вот Дорис Дюбуа удалось то, что никак не удавалось ее предшественницам. Может, лишь потому, что Кармайкл уехал в Австралию и у Барли не нашлось подходящего предлога для отказа. Повторный брак отца — некоторым образом вина Кармайкла. Если бы он мог вечно оставаться ребенком…

Это Вентворт, старший брат Клайва, одноклассника Кармайкла, придумал прослушивать телефон в офисе Барли, обеспечив, таким образом, младших часами невинного удовольствия. Аппаратура была настроена так, чтобы реагировать только на женские голоса определенной тональности. Будь Барли геем, заметил Клайв, это избавило бы его от подслушивания. Вентворт всегда был компьютерным червем и теперь работает в различных организациях, контролирующих работу Интернета. А Клайв — промышленный дизайнер.

Дверь открыла молодая женщина, явно только что вылезшая из постели: густые волосы взъерошены, босиком и в застиранной черной мужской рубашке, цвет которой еще сохранился, но ткань износилась.

— Простите, что потревожил, — извинился Кармайкл. — Я ищу мисс Макнаб. Она дала мне этот адрес. Должно быть, она ошиблась.

— Кармайкл, дорогой! — вскричала молодая женщина, кинувшись ему на шею.

— Мама?! — воскликнул Кармайкл и тут увидел, что это действительно она. Во всяком случае, имелась фотография, сделанная на побережье, где трехлетний Кармайкл сфотографирован с женщиной, удивительно похожей на эту.

Она затащила его в квартиру со словами, что ему следовало предупредить ее, ее могло тут и не оказаться, она редко тут бывает, а у мистера Циглера в последнее время в голове ничего не держится. И вообще он всегда идет по пути наименьшего сопротивления. Наверное, так все ведут себя в старости.

— Ты что, сделала пластику, мам? — спросил Кармайкл. — А это парик или что? Что тут происходит?

— Пожалуйста, не говори таких вещей, Кармайкл, — попросила она. — Я не знаю, что и думать. Сначала мы думали, что это от счастья, но когда ты открываешь дверь собственному сыну, а он тебя не узнает… Кармайкл, ты и сам чудесно выглядишь, бронзовый от загара, возмужавший, совсем-совсем не такой, как раньше.

Последнее он предпочел пропустить мимо ушей. А она продолжала:

— Кармайкл, у нас с Уолтером жуткое ощущение, что я молодею, а он стареет. Мы меняемся местами.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Кармайкл. — Время чудес миновало. Я просто устал после перелета, а ты действительно классно выглядишь, но это, скорее всего из-за того, что ты больше не живешь с папой.

Из ванной вышел мужчина, одетый во все черное, отличных оттенков, но по моде сорока-пятидесятилетней давности. Кармайкл прикинул, что ему лет сорок.

— Ну, мам… Это тот, о котором ты мне писала, или новый?

— Кармайкл! — Грейс была шокирована. — Конечно, тот! За кого ты меня принимаешь? Это Уолтер Уэллс, художник.

Кармайкл внезапно понял: то, что его мать занимается любовью с другим мужчиной, огорчает его куда меньше, чем он думал. Каким бы ни был их реальный возраст, мысленно они видят себя иначе. Уолтер не жиголо, а Грейс не пожилая женщина, которую используют. Больше всего они похожи на Адама и Еву. Не стоило ему так волноваться и нестись сюда на всех парах. Если Тоби сходит на сторону там, в Новой Зеландии, виновата в этом будет мать. Когда встал вопрос о том, кто виноват, ответ оказался совершенно очевидным. Как пояснила ему психотерапевт, это обязанность матери — охранять детей от отца. Грейс следовало расстаться с гомофобом Барли сразу же, как только сексуальная ориентация Кармайкла перестала быть секретом. Кое-что эта врачиха все же поняла правильно.

Конечно, в чем-то есть и вина самого Кармайкла. Ему нужно было передать матери содержание разговоров отца с любовницами еще много лет назад. Но штука в том, что если ты начал что-то скрывать, то трудно остановиться. К тому же ему не хотелось причинять матери боль. Кармайкл полагал, что когда Барли стукнет пятьдесят, он перестанет гулять. А Грейс уже достаточно наказана.

И вот теперь оказывается, что она отлично проводит время. Такое впечатление, что она вернулась в тот возраст, когда Кармайкла еще и в проекте не было. Беззаботная жизнь бездетной молодой женщины, которой нечем себя занять, кроме как развлекаться, тратить деньги и жить чувствами. Это пугало. Пожилые разведенные матери не должны выглядеть как Ева.

Они заказали пиццу — мать отродясь ее не заказывала — и пили красное вино. Австралийское, ко всему прочему. Кармайкл заговорил о возрасте и спросил, не обращалась ли Грейс к врачу со своими опасениями. Наверняка этому есть какое-то разумное объяснение. С тем, что проделывают сейчас с человеческим геномом, и с этими вмешательствами в процесс старения кто может знать, что происходит? Может, все дело в питьевой воде? Во всяком случае, в Озе можно быть уверенным в чистоте льющейся из крана воды. Одна из причин, по которым Кармайкл поехал в Сидней, — вода с Голубой горы. В Лондоне вода, до того как попадает в краны центрального района, как минимум дважды проходит через почки жителей Ридинга и Слау, она полна эстрогенов от противозачаточных таблеток, которые принимают женщины между родами и которые невозможно отфильтровать. Всем известно, что именно в Ридинге и Слау больше всего заботящихся о своем здоровье молодых матерей из среднего класса. И одному Богу известно, что все они принимают. Может, таблетки долголетия.

— Ты слишком много болтаешь, — сказала его мать. — Совсем как раньше. Господи, как же здорово снова тебя видеть, Кар!

Она никогда его так не называла.

Уолтер Уэллс сказал, что это интересное предположение, но, по его мнению, все гораздо сложнее. Он все же несколько надутый, подумал Кармайкл. Впрочем, он вряд ли стал бы выкидывать его из своей постели, будь у Уолтера к этому склонность, в чем Кармайкл сильно сомневался. Мать отлично о себе позаботилась. И она права, Уолтер действительно немного похож на Кармайкла, точнее, он выглядел так, как надеялся выглядеть Кармайкл лет через пятнадцать. Волосы на висках поредели не сильно, ровно настолько, чтобы придать ему вид компетентного ответственного человека. Привлекательный для обоих полов. Кармайкл заметил, что Уолтер пьет намного меньше, чем Грейс. Что ж, по крайней мере рядом с ней есть кто-то, кто не даст ей вцепиться в бутылку, к чему она имеет склонность. Иногда, когда Кармайкл был ребенком, она была крепко пьяна, когда укладывала его в кровать, и с трудом читала ему на ночь. За это психотерапевт тоже ухватилась.

— Я была у доктора, — ответила Грейс. — Но они не желают признавать то, что видят своими глазами. Всякий раз, как аппарат выдает не тот результат, которого они ждали, они заявляют, что машина барахлит.

— Может, стоит обратиться к альтернативной медицине, — предложил Кармайкл, — к целителю, чей разум не зашорен? Лучше не к европейцу. Живя в Озе, начинаешь понимать, насколько закоснела старая добрая Англия.


Глава 34


Какая радость — увидеть в дверях Кармайкла, да еще такого сильного, здорового и, осмелюсь сказать, кажущегося почти что гетеросексуалом. Он совершенно перестал быть замкнутым и обидчивым и больше не считает, что причиной того, сего, пятого и десятого является его гомосексуальность. Могу добавить, что Барли наверняка нашел бы какой-нибудь другой повод игнорировать его. Отцам это свойственно. И Кармайкл всегда был таким красивым. Если бы только он и раньше мог стоять прямо и смотреть в глаза, как делает это сейчас. Открытые пространства пошли ему на пользу: он вырос, чтобы их заполнить. Трудно быть самим собой в тесном, мрачном Сохо, в Сиднее, на широкой Кингс-Кросс это гораздо легче. Не знаю, счастлив ли Кармайкл с этим своим Тоби. Он не кажется уверенным в своем избраннике, не так, как мы с Уолтером, но, возможно, мы предъявляем слишком высокие требования.

Кармайкл появился в удачный момент. Мы с Уолтером стояли обнаженными перед зеркалом, глядя друг на друга, когда послышался стук в дверь, затем еще один, а затем раздался длинный звонок. Я только-только вылезла из постели и изучала себя в зеркале, что ненавидела делать годами, и едва перестала изумленно таращиться на свое отражение. Вот она я, изящная, с тонкой талией, высокой налитой грудью. Неужели я так выглядела в юности, или это тело кого-то другого? Уолтер, тоже нагой, встал со мной рядом. Он уже далеко не юноша. Его волосы редеют, и он кажется скорее интеллигентным, чем молодым. Он превращается в некое подобие своего отца, копией которого, в конце концов, и станет. Что называют естественным, но что кажется по большей части весьма странным. Если мы все здесь временно, то зачем нужно индивидуальное сознание? Что касается меня, то, что бы со мной ни происходило, это совершенно неестественно и не имеет прецедентов, насколько мне известно.