Фэй Уэлдон - Ожерелье от Булгари

Мисс Дюбуа поинтересовалась, сколько времени займет изготовление ожерелья по египетским мотивам с наименьшими допустимыми для компании изменениями. Они берут за работу целых полмиллиона, а раз уж ты платишь такие деньги, то наверняка тебе должны пойти навстречу. Представители фирмы «Булгари» ответили, что могут сократить срок до четырех-пяти месяцев, но мастера не станут спешить, и торопить их нельзя. Они были весьма решительны, хотя и безукоризненно вежливы. Старшая из них даже кивнула молодой, и та привела директора. Некоторые клиенты готовы принять плохие новости от мужчин, но не желают принимать их от женщин.

Заказ был сделан. Дорис подождет. Во всяком случае, она сказала, что подождет.

По дороге домой она заметила Барли:

— Наверняка есть способ обойти это. Но Барли думал совсем о другом.

Уолтер Уэллс отложил кисть и взглянул на завершенную работу. Он остался доволен. Изображенная на холсте Грейс сияла. Она сказала, что он ей льстит и на портрете она выглядит куда моложе, чем в жизни, Уолтер возразил, что рисует лишь то, что видит. Взяв смоченную в скипидаре тряпку, он стер с пальцев краску. Ему удалось передать фактуру и цвет бархатного платья своей возлюбленной при помощи лессировки и пурпурной масляной краски с вкраплениями бело-розовой акриловой. В картине чувствовались движение и текстура, и Уолтер ощутил то, что, по его мнению, должен был подумать Ван Дейк, когда в 1632 году закончил портрет короля Карла I и Генриетты Марии с их двумя старшими детьми, передав фактуру кружевных воротников и золотой ткани: если я могу сделать такое, то я могу все.

Вытирая пальцы, он испачкал их еще сильнее, поскольку тряпка уже была заляпана краской после работы над различными полотнами — от морского пейзажа, законченного год назад, до портрета леди Джулиет. И хотя белая краска оттерлась, на руках вместо нее остались серо-зеленые разводы. Уолтер отшвырнул тряпку и с удовольствием отметил, что руки его уже не кажутся белыми и нежными, как у ребенка. Это стали руки мужчины, крепкие и сильные. Он повзрослел с тех пор, как встретил Грейс.

Грейс находилась в своей квартире на Тавингтон-Корт, занимаясь стиркой. Уолтер обычно ходил в прачечную и засовывал в машинку все вместе, ставя температуру на 90 градусов. Грейс же стирала светлые и темные вещи отдельно и при температуре 40 градусов. В точности как его мать. Скоро он представит ее родителям. Он уже сказал матери по телефону, что «кое с кем познакомился», и теперь придется доводить это дело до конца. Но его родители, Пру и Питер, жили в том мире, в каком только и могли жить вышедшие на пенсию священнослужители, — в мире деревенских домиков с садиками. У них был небольшой коттедж в Солсбери. Иметь сына-художника для них уже сильное испытание. А если он представит им женщину старше себя, бывшую заключенную, довольно известную и богатую, они наверняка с подозрением отнесутся и к его, Уолтера, мотивам, и к самой Грейс. И начнут задумываться в отличие от него, откуда же у них возьмутся внуки. Они прожили жизнь, пожертвовав многим ради будущего, — родители Уолтера были на самом деле хорошими людьми, — и он понимал, что им будет трудно смириться с тем, что в этом будущем у них не будет потомков. Сам Уолтер жил в настоящем, сиюминутном мире. А они нет. И вариант с клонированием вряд ли их обрадует. Для них и генетически модифицированное зерно стало шоком.

Родители порадуются, что его работы приобрела галерея в Нью-Йорке, но не поймут последствий, не только для него самого, но и для искусства в целом. Галерея действительно очень хорошая, обычно специализирующаяся на различных художественных конструкциях, незаправленных кроватях как объектах искусства и тому подобном. Для галереи это был неожиданный поворот назад — к картинам, которые можно повесить на стенку. Такое решение, скорее всего, было продиктовано отсутствием свободных площадей на Манхэттене — современное искусство, как правило, требует большого пространства. Но все это не важно. В конечном итоге он может оказаться в музее «Метрополитен» как новый Эдвард Хоппер или Балтус. Или, Господи Боже, как он сам: Уолтер Уэллс. И ему бы хотелось, чтобы имелась миссис Уэллс. Хотя брак нынче не в моде; никто из его имеющих пару друзей не проходил, ни через какие церемонии, к тому же Грейс при повторном замужестве теряет право на алименты. Такое впечатление, что алименты — плата за услуги по ведению домашнего хозяйства, оказанные в данном конкретном случае этому капиталистическому монстру, Барли Солту, но при условии, что после истечения срока контракта искать новую работу запрещено. Очень странно.

Однажды, когда Грейс занималась постирушками у себя в квартире, его навестил ворон. Свет уходил, работа над портретом Грейс подошла к концу. Вообще-то его давно уже можно было снять с мольберта и взамен натянуть новый холст для новой картины, но ему просто нравилось смотреть на него. Портрет составлял ему компанию в отсутствие Грейс. Уолтер жевал печеную картошку — на него нападал чудовищный голод, как только он откладывал кисть, и Грейс, положила ее в микроволновку специально для него, так что оставалось лишь включить таймер, — когда мелькнула темная тень, сверкнули желтые глаза, и возник ворон. Гигантская черная птица уставилась на него. Уолтер привык к воронам; его отец любил пострелять их, заявляя при этом, что терпеть, не может отнимать жизнь у живых существ, но они гнездятся на высоких деревьях, и отпугивают певчих птичек и воробьев. Но это создание, этот ворон из мифов, легенд и лондонского Тауэра, был явлением совершенно иного порядка, нежели банальная ворона. Птица улетела, и Уолтер решил, что такую величественность ей придавало освещение и оконное стекло, и почему-то испытал облегчение. И одновременно вздрогнул. Потом подумал, что портрет закончен — он пользовался смесью акриловых и масляных красок, и белые акриловые вкрапления уже должны были просохнуть, — и набросил на картину защитное полотнище — длинный отрез натурального льна, которым привык пользоваться именно для этих целей.

Он доел печеный картофель, оставив лишь шкурки. Мать всегда заставляла его есть картофельную шелуху, поскольку именно в ней содержался витамин С, и если бы крестьяне не чистили ее, то знаменитый голод в Ирландии не был бы столь ужасен. Зазвонил телефон. Работу Уолтер закончил, поэтому трубку взял, в ином случае он не стал бы подходить — пусть себе звонит. Если не отвечать, люди, как правило, перестают названивать после одной-двух попыток, Автоответчика у него не было, не говоря уж о факсе и электронной почте. Уолтер решил, что чем проще с ним связаться, тем больше ненужных вещей ему сообщают.

Звонила Дорис Дюбуа. Он узнал ее голос. Слышал по телевизору. Программа, которую она вела, была одной из немногих, которые Уолтер смотрел, и Дорис ему очень нравилась, хотя слишком уж суетилась и прыгала с одного на другое. Но, по крайней мере, у нее был энтузиазм, и она не изрыгала гадости по всякому поводу. И если она иногда перескакивала от книг к искусству, то все, что она говорила, было интересным и доброжелательным. Грейс говорила ему — она категорически отказывалась смотреть программу Дорис, — что это потому, что у нее работает отличная команда по сбору материалов, команда, о которой Дорис даже не упоминает. Но Грейс, обычно такая добрая и снисходительная, была не тем человеком, которому стоило доверять в оценке Дорис Дюбуа. Дорис Дюбуа сняла свое платье и пожертвовала на благотворительный аукцион, и Уолтер считал это благородным поступком. Она представления не имела, точнее, он так полагал, что предыдущая жена ее нынешнего мужа теперь живет с ним, Уолтером. Но почему ее это должно волновать? Первые жены могут испытывать не самые добрые чувства в отношении вторых, и на эту тему существует масса фильмов, но с чего вдруг второй жене завидовать первой?

— Художник Уолтер Уэллс?

— Да. А это Дорис Дюбуа?

— Вы узнали мой голос?

— Кто же его не знает. — Всегда полезно немножко польстить, чтобы выиграть время.

— О, благодарю вас, Уолтер! Мне понравился сделанный вами портрет леди Джулиет. Вы так здорово изобразили драгоценности и фактуру ткани. — Похоже, у нее такой же подход к разговору, как у него. — Я ищу что-нибудь в подарок моему мужу, Барли Солту, на день рождения. Он у него в декабре, он Стрелец, хотя и не подумаешь. И решила, что вы могли бы нарисовать мой портрет.

— Как, ему в подарок? — изумился Уолтер. — Но портрет — это, как правило, подарок от того супруга, который не изображен на портрете.

— Не понимаю почему. По крайней мере это означает, что Барли не придется за него платить. Кто оплатил портрет леди Джулиет?

— Ее муж, естественно.

— Сколько вы берете?

Уолтер подумал о нью-йоркской галерее, о Грейс, оплачивающей его счета, и, решив, что было бы здорово избавиться от материальных забот, став высокооплачиваемым портретистом, сказал:

— Двенадцать тысяч.

На другом конце провода повисло молчание.

— Но это же абсурд! Я знаю совершенно точно, что вам заплатили тысячу восемьсот фунтов за два портрета: один, сделанный для леди Джулиет, второй — для аукциона. Ваши расценки не могли так вырасти за какие-то три месяца!

— Как видите, они выросли. К тому же есть еще проблема времени. Я не могу вот так просто все бросить, чтобы написать ваш портрет к декабрю.

— Могу я приехать, чтобы все обсудить?

— Нет.

— Я все равно еду, — отрезала она.

Я должна написать Кармайклу. Расскажу ему, что происходит. То-то будет шуму у антиподов! К югу от экватора новости будут просто греметь. Я сообщу ему, что его мать снова счастлива и обрела новую любовь с мужчиной. Его бы привело в куда больший восторг, если бы ее новой любовью оказалась женщина, ну да не важно. Следует ли мне также сообщить ему, что этот мужчина чуть ли не его ровесник? Думаю, вряд ли. И что Уолтер похож на него, что я сначала посчитала его геем, пока мы не привезли картину к нему в мастерскую, где он меня поцеловал? И мы оказались в постели. Нет. Этого больше чем достаточно, чтобы любой сын превратился в Гамлета.