Так как мужчины смотрели на него, оторопев от изумления, заместитель прокурора продолжал:

— Я много раз видел вас на фотографиях. Добавлю, что меня зовут Франсуа-Жиль, и я крестный сын господина Вобрена.

— Святые угодники! Почему он никогда не говорил мне о вас? — удивился Альдо.

— Видите ли… Я был в некотором роде его тайной. Мы состояли в переписке, иногда я его навещал.

— И это к вам он поехал в Лион! — закончил Альдо, не отрывая взгляда от этого молодого лица, которое вдруг показалось ему странно знакомым.

— Ни в коем случае! Он… поссорился с моим отцом, и вы же знаете, какие мы, лионцы! Мы злопамятны… А теперь, надеюсь, вы позволите мне дальше осматривать эту… пустыню?

— Если вы не против, то мы готовы составить вам компанию.

Все вместе они прошли по комнатам первого, второго и третьего этажей. Всюду царила пустота, валялись бумага и солома. Морозини едва не заплакал от ярости, проводя рукой по пустым полкам, на которых некогда стояла коллекция книг в светло-коричневых с золотом переплетах, принадлежавших в прошлом убийце короля герцогу Орлеанскому или растерзанной толпой подруге Марии-Антуанетты принцессе де Ламбаль… На каждом томе был оттиск герба его бывшего владельца. В спальне антиквара их встретил зияющий пустотой раскрытый сейф, вделанный в стену. Раньше его скрывал портрет ребенка работы Грёза…[66]

— У этой женщины есть все права, не спорю, — Альдо едва сдерживал бушевавшую в его груди ярость, — но кто ей позволил отдавать дом на откуп вандалам? Что об этом думаете вы, господин Фожье-Лассань? Вы же юрист!

— То же, что и вы. Это постыдно, но сделать ничего нельзя.

— Вам не кажется, что мы уже видели достаточно?

— Нет, я хочу увидеть все. В том числе и подвальный этаж!

В отличие от остальных комнат, кухня и подсобные помещения остались нетронутыми. Воры не польстились ни на сверкающие медные кастрюли, ни на кухонное оборудование, ни на фаянсовые банки для соли, муки, кофе. На длинном дубовом столе остались стоять чашки, из которых они пили. Адальбер с любопытством нагнулся к ним, но трогать не стал.

— Мне кажется, что их стоило бы отправить нашему другу Ланглуа, чтобы он снял отпечатки пальце». Грабители явно не принадлежат к числу грузоперевозчиков, имеющих лицензию.

На кухне обнаружились и грязные стаканы, а также три пустые бутылки из-под «Шамбертена».

— Давайте заглянем в винный погреб! Вобрен им так гордился…

В винном погребе их ожидало уже ставшее привычным запустение. Оттуда вывезли все бутылки и бочонки, оставили лишь большую бочку и только потому, что она оказалась почти пустой. Кран на ней был открыт, и из него на пол натекла красноватая лужица.

Мужчины обошли погреб, состоящий из двух одинаковых помещений, заглянули в нишу для пустых бутылок и туда, где работал сомелье. В глубине они заметили железную дверь, наполовину скрытую похожей на ежа сушилкой для вымытых бутылок.

— Что там может быть?

— Я не знаю, — проговорил Франсуа-Жиль, — Сюда я ни разу не заходил… И потом, дверь закрыта относительно новый висячий замок.

— Может быть, вы попробуете ее открыть, господин заместитель прокурора? — не без иронии произнес Адальбер.

— Господи, нет, конечно! Висячие замки — не мой профиль…

— В этом случае я попробую это сделать сам!

Вынув из кармана связку отмычек, египтолог выбрал одну из них, снял ее с кольца, остальные отдал Альдо и склонился над замком… Тот мгновенно открылся под восхищенным взглядом Франсуа-Жиля.

— Скажите на милость! Вы просто мастер! Умираю от зависти и готов брать у вас уроки. Я даже представить себе не мог, что…

— Археолог должен уметь многое. Вам даже в голову не придет, на какие хитрости пускались древние египтяне, чтобы спрятать мумии или сокровища.

И вы уже сталкивались с висячими замками?

— На раскопках чего только не бывало! — шутливо ответил Адальбер.

Удивленный Альдо заметил:

— Вы двое при определенных обстоятельствах могли бы работать в паре!

Но желание шутить у них быстро пропало. Дверь открылась, за ней оказался темная каморка, в которой витал странный запах. На первый взгляд это была кладовка, где хранили старые инструменты и всякий хлам.

— Странно здесь пахнет! — заметил Адальбер. На это Фожье-Лассань, мгновенно ставший серьезным, ответил:

— Боюсь, я узнаю это запах…

— Нам он тоже знаком. Смотрите, там ящик. Запах явно идет оттуда…

И действительно, в глубине комнатки стоял большой деревянный ящик, в котором обычно перевозят хрупкие вещи. Крышка была забита всего четырьмя гвоздями, которые они вытащили без труда. Мужчины одновременно вскрикнули от ужаса. Перед ними лежало тело… Жиля Вобрена, умершего много дней назад… Его застрелили из пистолета.

Он был в свадебном костюме, не хватало только туфель. Альдо издал звук, похожий на сдерживаемое рыдание. А молодой заместитель прокурора заплакал, не стыдясь своих слез. Адальбер единственный сохранил относительное присутствие духа. Он быстро опустил крышку и поторопился увести своих спутников обратно в освещенный подвал, не забыв закрыть дверь. Замок, испорченный отмычкой, Видаль-Пеликорн вешать не стал.

Усадив Альдо и Франсуа-Жиля на опоры для бочек, Адальбер нашел уцелевшую бутылку, штопор и две стеклянные рюмки, из которых обычно пили взятое на пробу вино. Он налил вина обоим и заставил их выпить. Сам он сделал большой глоток из горлышка. Альдо отобрал у него бутылку и последовал его примеру. А Франсуа-Жиль, обхватив голову руками, продолжал рыдать…

— Впервые в жизни вижу плачущего прокурора, — прошептал Адальбер. — Как правило, у них более толстая кожа. Хотя этот еще совсем юнец…

— Согласен с тобой. Для крестника его горе слишком велико, и у меня в связи с этим появилась одна мысль…

— Ты считаешь, что он может быть…

— Его сыном! Если не считать белокурых волос, Вобрен в молодые годы был его точной копией. И зачем скрывать обычного крестника от такой старого друга, как я?

— Действительно! Что будем делать?

— Дом закрываем, возвращаемся на улицу Альфреда де Виньи и поручаем нашего заместителя прокурора заботам тетушки Амели. У нее дар утешать тех, кто переживает большое горе…

Положив руку на плечо Франсуа-Жиля, чьи рыдания, наконец, смолкли, князь спросил:

— Где вы остановились в Париже?

— В гостинице «Лютеция», — он поднял на Альдо залитое слезами лицо. — Почему вы спрашиваете? О, простите меня за… это проявление чувств…

— Не извиняйтесь. Вполне естественная реакция для человека, обнаружившего труп своего… отца, особенно при таких обстоятельствах!

— Вы знали?

— Нет, но не надо быть провидцем, чтобы об этом догадаться. А сейчас вы поедете с нами!

— Куда?

— К моей тетушке, маркизе де Соммьер. Ее дом -это, в некотором смысле, наш генеральный штаб.

— Что вы! Я не поеду! Я вернусь в отель!

— В таком состоянии? Не может быть даже речи о том, чтобы мы вас оставили одного. И потом, нам необходимо поговорить!

— Вы не будете сообщать в полицию?

— Сообщу, но не сейчас.

— Но его нельзя оставлять в этом… холодильнике для трупов! Вы видели этот ужас?

— Ну конечно, я все видел. Но пока все должно оставаться именно в таком виде. Причину я вам объясню, но не здесь. Идемте, вы поедете со мной…

— Постарайтесь понять, — сказал Видаль-Пеликорн, — если мы сообщим обо всем в полицию, мы рискуем спровоцировать новую трагедию. Вы должны нам доверять. А так как вы знаете, кто мы такие, то для вас это не составит труда.

Молодой человек встал, переглянулся с мужчинами, вытер слезы и нашел в себе силы слабо улыбнуться.

— Простите меня! Я поеду с вами…


Особняк в парке Монсо обладал одним замечательным свойством. В этот дом можно было приехать в любое время, и там всегда находился человека готовый выслушать и утешить. Было чуть больше трех часов ночи, но уже через десять минут после того, как Франсуа-Жиль Фожье-Лассань переступил порог дома, он уже удобно устроился в кресле в наполненном зеленью зимнем саду. Напротив него расположилась старая дама в бархатном халате цвета пармских фиалок и кружевной головной косынке, похожей на воздушный шар из-за копны серебристых волос под ней. Она смотрела на юношу удивительно молодыми зелеными глазами, и взгляд ее был полон сочувствия. Появилась и старая дева со светлыми кудряшками, одетая в розовый пеньюар из пиренейской шерсти. Лента такого же цвета удерживала ее прическу, напоминавшую золотое руно. Она была высокой и худой, с длинным носом пронырливыми глазами, цвет которых совершенно невозможно было определить. В одной руке она держала серебряный кувшин с горячим шоколадом, и другой — серебряный кофейник, украшенный гербом. За ней следовал старый дворецкий в полосатом жилете, черных брюках и в клетчатых домашних туфлях. Он принес поднос с чашками и тартинками. Что самое удивительное, молодой человек отлично себя чувствовал в этом чудесном подобии оранжереи, где нежно пахло цветами апельсинового дерева. Он впервые в своей жизни откровенно рассказывал о себе и не испытывал ни малейшего желания уйти отсюда.

— Моя история, а вернее история моей матери, проста и, боюсь, совершенно неоригинальна. Молодую девушку из бедной семьи лионских аристократов выдали замуж по расчету за высокопоставленного члена магистрата. Он был намного старше нее, но очень богат. После двух лет брака, не увенчавшегося рождением детей, она встретила на охоте молодого, но уже известного парижского антиквара, красивого и импозантного. Оба испытали взаимное страстное чувство, которое им каким-то чудом удалось скрыть от окружающих. Моя мать всегда считала это невероятной удачей. Дело в том, что высший свет Лиона, куда входят только «шелковые»[67] короли, знать и другие птицы высокого полета, очень внимателен — я бы даже сказал, что он бдит денно и нощно, — к тем, кто к нему принадлежит.