– У господина де Шарни душевная болезнь?

– Да, ваше величество. Я называю душевным все, что невозможно исследовать с помощью скальпеля. Избавьте меня, ваше величество, от более пространных объяснений.

– Вы хотите сказать, что граф… – не отступалась королева.

– Вы желаете, чтобы я объяснил? – осведомился доктор.

– Разумеется, желаю.

– Хорошо. Я хочу сказать, что граф влюблен, только и всего. Ваше величество потребовали объяснений, я их даю.

Королева передернула плечами, что означало: «Подумаешь!»

– И вы, ваше величество, полагаете, что от этого можно вылечиться, как от раны? – задал вопрос доктор. – Нет, и после краткосрочных приступов бреда у господина де Шарни начнется помешательство. А тогда…

– Что же тогда, доктор?

– Вы потеряете этого молодого человека.

– Право же, доктор, у вас поразительная манера выражаться. Я потеряю этого молодого человека! Что же, если он сойдет с ума, то я буду причиной этого?

– Вне всякого сомнения.

– Доктор, вы возмущаете меня.

– Вы станете причиной этого, если не сейчас, то позже, – пожав плечами, отвечал непреклонный врач.

– Тогда посоветуйте мне что-нибудь, ведь это ваша профессия, – чуть смягчившись, попросила королева.

– То есть вы хотите, чтобы я дал рецепт?

– Если вам угодно.

– Вот он: молодой человек должен быть излечен утешением или суровостью; женщина, имя которой он все время повторяет, должна либо исцелить, либо убить его.

– Опять эти ваши крайности, – нетерпеливо прервала его королева. – Убить, исцелить… Экие громкие слова! Неужто можно убить человека суровостью? Или улыбкой исцелить несчастного безумца?

– Если уж вы столь недоверчивы, – заметил доктор, – то мне остается лишь заверить ваше величество в своем глубоком почтении.

– Так что же, получается, все дело во мне?

– Я ничего не знаю и не хочу знать. Я лишь снова повторяю вам, что господин де Шарни – разумный безумец, что разум может стать причиной помешательства и убить, а безумие может сделать человека здравомыслящим и исцелить. Когда вы захотите избавить дворец от воплей, снов и огласки, вы примете решение.

– Какое?

– То-то и оно, что какое. Я даю всего лишь рецепты, а не советы. Я с уверенностью могу говорить только о том, что слышал своими ушами и видел своими глазами.

– Хорошо, предположим, я вас поняла. Что это даст?

– Двойное благо. Во-первых, и это будет самым лучшим как для вас, так и для всех нас, то, что больной, пораженный в самое сердце стилетом, именуемым здравым смыслом, увидит конец своей начавшейся агонии; во-вторых же… М-да, во-вторых… Простите меня, ваше величество, я был уверен, что из лабиринта есть два выхода, но ошибался. Для Марии Антуанетты, королевы Франции, существует только один.

– Я поняла вас, доктор, вы говорили весьма откровенно. Нужно, чтобы женщина, из-за которой господин де Шарни утратил разум, хочет она того или не хочет, вернула ему его.

– Совершенно верно.

– Нужно, чтобы она решилась пойти и вырвать у него его мечты, иначе говоря, жалящую змею, что свернулась в самых глубинных безднах его души?

– Да, ваше величество.

– Прикажите позвать кого-нибудь, например мадемуазель де Таверне.

– Мадемуазель де Таверне? – переспросил доктор.

– И приготовьте все, чтобы раненый принял нас надлежащим образом.

– Это уже сделано, ваше величество.

– И без всяких церемоний.

– Хорошо, ваше величество.

– Все-таки очень грустно, – прошептала королева, – что вы не знаете, к чему это приведет: убьет или исцелит.

– Так у меня бывает всегда, когда я сталкиваюсь с неизвестной болезнью. Разве могу я знать, когда борюсь с нею лекарством, что оно убивает – болезнь или больного?

– Так вы уверены, что убьете больного? – вздрогнула королева.

– Сколько народу гибнет каждый день из-за капризов королей? – с хмурым видом произнес доктор. – Неужели один-единственный человек не может погибнуть ради чести королевы? Идемте, ваше величество, идемте.

Андреа не нашли, и королева со вздохом последовала за доктором.

Было одиннадцать утра; после чудовищной, беспокойной ночи Шарни, полностью одетый, дремал в кресле. Ставни в комнате были полностью закрыты, сквозь них едва просачивался слабый отблеск дня. Все было сделано с учетом обостренной нервной чувствительности больного, первопричины его страданий.

Никаких звуков, никаких людей, ничего раздражающего зрение. Доктор Луи, искусно борясь с причинами, приведшими к усугублению болезни, все-таки пошел на то, чтобы нанести ей решительный удар, не отступая перед возможностью приступа, который способен убить пациента. Правда, он способен и спасти его.

Королева в утреннем наряде, причесанная с непринужденным изяществом, стремительно вошла в коридор, ведущий к комнате Шарни. Доктор посоветовал ей не колебаться, не раздумывать, а явиться решительно и внезапно, чтобы ее приход произвел наисильнейшее впечатление.

Она нажала на резную ручку двери в переднюю, и женщина в длинной накидке, склонившаяся у двери комнаты де Шарни, едва успела выпрямиться и принять естественный вид, хотя возбужденное лицо и дрожащие руки выдавали ее беспокойство.

– Андреа! – воскликнула удивленная королева. – Вы здесь?

– Да, ваше величество, – ответила бледная и взволнованная Андреа. – А разве вы, ваше величество, сами не здесь?

– Нежданное осложнение, – пробормотал доктор.

– Я всюду вас искала. Где вы пропадаете? – осведомилась королева.

В тоне королевы был некий оттенок, отличный от ее всегдашней доброжелательности. То была как бы прелюдия к допросу, симптом подозрения.

Андреа перепугалась; больше всего она боялась, как бы ее необдуманный поступок не дал ключа к чувствам, которые страшили ее самое. Поэтому, несмотря на всю свою гордость, она решилась солгать.

– Здесь, вы же видите.

– Разумеется, вижу. Но почему вы здесь?

– Мне сказали, что ваше величество искали меня. Вот я и пришла, – сообщила Андреа.

Однако подозрения королевы не рассеялись, и она продолжала задавать вопросы.

– Как же вам удалось догадаться, куда я пойду? – поинтересовалась она.

– Очень просто, ваше величество. С вами был доктор Луи, люди видели, как вы прошли через малые покои, следственно, вы могли направляться только сюда.

«Она верно догадалась», – еще не до конца поверив, но уже без прежней суровости подумала королева.

Андреа предприняла последнее усилие и, улыбнувшись, заметила:

– Если у вашего величества есть намерение тайно пройти куда-то, не следует показываться в открытых галереях, как только что сделала ваше величество. Когда королева проходит через террасу, мадемуазель де Таверне видит ее из своих покоев. Так что нет ничего трудного в том, чтобы, увидев кого-то издали, последовать за ним или даже опередить.

«Она права, стократ права, – мысленно сказала королева. – У меня несчастная привычка: я никогда не думаю о последствиях, мало размышляю и не принимаю во внимание сообразительность других».

Королева чувствовала, что ей следует быть снисходительной, может быть, потому что испытывала потребность в наперснице.

Впрочем, душа ее не являла собой смесь кокетства и подозрительности, как душа обычной женщины; она верила в тех, к кому испытывала привязанность, так как знала, что сама умеет любить. Женщины, которые не доверяют себе, еще больше не доверяют другим. Величайшая беда и тягчайшая кара кокеток – то, что они никогда не верят в любовь своих возлюбленных.

Словом, Мария Антуанетта очень скоро забыла, какое впечатление произвела на нее мадемуазель де Таверне перед дверью де Шарни. Она взяла Андреа за руку, велела ей повернуть ключ в этой двери и с невероятной стремительностью прошла в комнату больного; доктор и Андреа остались в передней.

Как только королева скрылась за дверью, Андреа подняла к небу глаза, полные ярости и муки; этим взглядом она словно посылала неистовое проклятие.

Добряк доктор взял ее под руку и, расхаживая вместе с нею взад-вперед по коридору, промолвил:

– Как вы думаете, ей удастся?

– Что удастся? – спросила Андреа.

– Добиться, чтобы этот несчастный безумец уехал отсюда, иначе, если лихорадка у него не прекратится, он здесь умрет.

– А если уедет, то выздоровеет? – воскликнула Андреа. Удивленный и встревоженный доктор взглянул на Андреа.

– Думаю, да, – ответил он.

– Господи, пусть тогда ей удастся, – прошептала бедная девушка.

31. Исцеление

Мария Антуанетта прошла прямиком к креслу Шарни. Услышав стук каблуков по паркету, больной поднял голову.

– Королева! – пробормотал он, пытаясь встать.

– Да, сударь, королева! – торопливо произнесла Мария Антуанетта. – Королева, которой известно, как вы стараетесь лишить себя рассудка и жизни, знает, как вы оскорбляете ее в своих снах и оскорбляете, когда бодрствуете, королева, которая заботится о своей чести и о вашей безопасности! Вот почему она пришла к вам, сударь, и не так вы должны были бы встретить ее.

Потерявший голову Шарни, дрожа, поднялся, но при последних словах опустился на колени; измученный физическими и душевными страданиями и к тому же подавленный чувством вины, он не хотел подниматься.

– Да мыслимо ли, – продолжала королева, тронутая его почтительностью и молчанием, – чтобы дворянин, слывший некогда одним из самых верных наших слуг, ополчился, подобно злейшему врагу, на честь женщины? Запомните, господин де Шарни, с самой первой нашей встречи вы видели не королеву; та, кто предстала вам, – женщина, и вы не смеете об этом забывать.

Шарни, потрясенный этой тирадой, что рвалась из самого сердца, попытался вставить хоть слово в свою защиту, но королева помешала ему.

– Что же станут делать мои враги, коль вы даете им пример предательства? – воскликнула она.

– Предательства… – пролепетал Шарни.