Александр Дюма - Ожерелье королевы

– Из-за чего он дрался?

– Мы можем спросить об этом у господина де Шарни, который дрался с ним, – побледнев и сверкнув глазами, ответила Андреа.

– Я спрашиваю, – высокомерно заметила королева, – не о том, что делал господин де Шарни, а о том, что делал господин де Таверне.

– Если мой брат дрался, то не иначе как служа вашему величеству, – чеканя каждое слово, парировала Андреа.

– То есть вы хотите сказать, мадемуазель, что господин де Шарни дрался из противоположных соображений?

– Я имею честь заметить вашему величеству, что говорю только о своем брате, а не о других лицах, – все так же чеканя слова, возразила Андреа.

Королева сдержалась, но для этого ей пришлось собрать все силы.

Она встала с кресла, обошла комнату, сделала вид, будто смотрится в зеркало, взяла с лаковой этажерки книгу, пробежала несколько строчек и отбросила ее.

– Благодарю вас, господин де Крон, – обратилась она к начальнику полиции, – вы убедили меня. Я была несколько расстроена всеми этими сообщениями, лживыми вымыслами. Да, полиция у нас неплохая, сударь, но я прошу вас, подумайте насчет того сходства, о котором я вам говорила. Надеюсь, сударь, вы не забудете? Прощайте.

Она благосклонно протянула ему руку, и г-н де Крон вышел безмерно осчастливленный и переполненный новыми наблюдениями и сведениями.

Андреа почувствовала некий оттенок в слове «прощайте» и присела в медлительном, церемонном реверансе. Королева попрощалась с нею небрежно, но без видимого раздражения.

Жанна, собираясь попросить позволения удалиться, склонилась перед королевой, словно перед алтарем.

Вошла г-жа де Мизери.

– Ваше величество обещали принять господ Бемера и Босанжа? – спросила она у королевы.

– Совершенно верно, дорогая Мизери, совершенно верно. Пусть войдут. Госпожа де Ламотт, останьтесь, я хочу, чтобы король окончательно помирился с вами.

Говоря это, королева следила в зеркале за выражением лица Андреа, которая неторопливо шла к двери кабинета.

Возможно, Мария Антуанетта, проявляя благосклонность к новой любимице, хотела уязвить Андреа и вызвать в ней ревность. Однако Андреа, не нахмурившись, не вздрогнув, скрылась за гобеленовой портьерой.

– Сталь! Сталь! Ей-богу, эти Таверне из чистой стали, но и из золота, – вздохнула королева и тут же с улыбкой обратилась к вошедшим Бемеру и Босанжу: – Здравствуйте, господа ювелиры. Что новенького вы мне принесли? Вы же знаете, у меня нет денег.

Г-жа де Ламотт вновь заняла свой пост – стоя в удалении, как и подобает женщине скромной и незначительной, но в то же время жадно прислушиваясь, раз уж ей позволили остаться и слушать.

Гг. Бемер и Босанж, парадно одетые, не переставая кланялись, пока не приблизились к креслу королевы.

– Ювелиры, – неожиданно заговорила она, – приходят сюда лишь затем, чтобы предложить драгоценности. Вы выбрали неподходящее время, господа.

Слово взял г-н Бемер, по обоюдному согласию всегда выступавший оратором.

– Ваше величество, – начал он, – мы явились к вам вовсе не с предложением покупки, мы не решились бы оказаться столь навязчивыми.

– Вот как? – удивилась королева, уже раскаиваясь, что проявила излишнее легкомыслие, пусть даже в разговоре о драгоценностях. – Вы ничего не намерены мне продать?

– Ни в коем случае, ваше величество, – продолжил Бемер, пытаясь поймать нить мысли. – Мы явились исполнить свой долг, и только это придало нам смелости.

– Долг… – недоуменно повторила королева.

– Речь идет о том прекрасном бриллиантовом ожерелье, которое ваше величество не соблаговолили взять.

– Ах, вот как, ожерелье… Так что же, мы снова возвращаемся к нему? – рассмеялась королева.

Бемер сохранял полнейшую серьезность.

– Да, действительно, господин Бемер, ожерелье прекрасное, – вздохнула Мария Антуанетта.

– Настолько прекрасное, что ваше величество – единственная, кто достоин его носить.

– Утешает меня только одно, – произнесла королева с чуть заметным вздохом, но вздох этот не укрылся от г-жи де Ламотт, – что стоит оно… полтора миллиона, так, кажется, господин Бемер?

– Да, ваше величество.

– А это значит, – продолжала королева, – что в наши благословенные времена, когда сердца народов охладели так же, как Божье солнце, уже нет монархов, которые могли бы купить бриллиантовое ожерелье за полтора миллиона ливров.

– Полтора миллиона! – повторила, словно эхо, г-жа де Ламотт.

– Таким образом, господа, то, что я не могу купить да и не должна покупать, не получит никто. Вы мне скажете, что оно и по частям прекрасно. Да, вы правы, но я не буду завидовать из-за двух или трех камней: я способна позавидовать только обладательнице шестидесяти.

И королева с удовлетворением потерла руки, причем удовлетворение это проистекало и от желания несколько поставить на место гг. Бемера и Босанжа.

– В этом ваше величество как раз заблуждается, – заметил г-н Бемер, – и именно потому мы хотели исполнить наш долг по отношению к вашему величеству. Ожерелье продано.

– Продано! – воскликнула королева, повернувшись к ним.

– Продано! – повторила г-жа де Ламотт, у которой такая реакция возбудила недоверие к кажущемуся самоотречению ее покровительницы.

– И кому же? – поинтересовалась королева.

– Ваше величество, это государственная тайна.

– Ах, государственная тайна! Прекрасно, мы можем посмеяться, – весело воскликнула королева. – То, о чем не говорят, часто становится тем, о чем не смогут не говорить, не правда ли, Бемер?

– Ваше величество…

– Ох, уж эти мне государственные тайны! Но мы-то с ними на короткой ноге. Имейте в виду, Бемер, если вы мне не выдадите вашу тайну, я велю ее украсть господину де Крону.

И королева искренне расхохоталась, демонстрируя тем самым свое отношение к так называемой тайне, препятствующей Бемеру и Босанжу назвать имя покупателей ожерелья.

– С вашим величеством, – степенно промолвил Бемер, – нельзя поступать так, как с прочими клиентами. Мы явились к вашему величеству, чтобы сообщить, что ожерелье продано, так как оно действительно продано, и мы не можем назвать имя покупателя, поскольку сделка была совершена втайне и для ее заключения приехал посол инкогнито.

При слове «посол» у королевы начался новый приступ смеха. Она повернулась к г-же де Ламотт и бросила:

– Особенно меня умиляет в Бемере его способность верить в то, что он сейчас мне сказал. Ну, Бемер, назовите мне только страну, откуда прибыл этот посол. Нет, это уже будет чересчур, – со смехом заметила Мария Антуанетта. – Скажите лишь первую букву ее названия. Ну?

Она снова залилась смехом.

– Это его превосходительство посол Португалии, – сообщил Бемер, понизив голос, словно бы для того, чтобы сберечь тайну хотя бы от г-жи де Ламотт.

Услышав столь недвусмысленное и определенное признание, королева вдруг перестала смеяться.

– Посол Португалии? – переспросила она. – Но его же здесь нет, Бемер.

– Он нарочно приехал, ваше величество.

– К вам… инкогнито?

– Да, ваше величество.

– И кто же он?

– Господин да Суза.

Королева не промолвила ни слова. Несколько секунд она молча покачивала головой и лишь потом с видом женщины, примирившейся со своей судьбой, проговорила:

– Что ж, я рада за ее величество королеву Португалии: бриллианты действительно прекрасны. Не будем больше об этом говорить.

– Напротив, ваше величество, благоволите позволить мне говорить о них… то есть позволить нам, – поправился Бемер, взглянув на компаньона.

Босанж поклонился.

– Графиня, а вы видели эти камни? – спросила королева, глянув на Жанну.

– Нет, ваше величество.

– Поразительно красивые!.. Как жаль, что господа ювелиры не захватили их с собой.

– Вот они, – поспешно произнес Босанж. И он достал из шляпы, которую держал под мышкой, маленький плоский футляр, скрывавший драгоценное ожерелье.

– Взгляните, взгляните, графиня, вы – женщина, вам это понравится, – сказала королева.

И она чуть отодвинулась от севрского столика, на который Бемер как раз выложил ожерелье, причем выложил так умело, что свет, падая на камни, заиграл на их многочисленных гранях. Жанна восхищенно вскрикнула. И впрямь, это было поразительно прекрасно: вспышки огней, то зеленых, то красных, то бесцветных, как свет. Бемер покачивал футляр, заставляя переливаться этот поток текучего пламени.

– Восхитительно! Восхитительно! – повторяла Жанна, охваченная лихорадочным восторгом.

– Полтора миллиона ливров, которые поместятся на ладони, – произнесла королева с подчеркнуто философической бесстрастностью, какую выказал бы в подобных обстоятельствах г-н Руссо из Женевы.

Но Жанна в этом пренебрежении увидела нечто иное, а не только пренебрежение; она не теряла надежды переубедить королеву и после долгого созерцания ожерелья сказала:

– Господин ювелир прав: только одна королева в целом свете достойна носить такое ожерелье, и это вы, ваше величество.

– И тем не менее мое величество не будет носить его, – ответила Мария Антуанетта.

– Мы не могли, не смели позволить уйти ожерелью из Франции, не принеся к стопам вашего величества наши безмерные сожаления. Это украшение теперь знает и оспаривает вся Европа. Если какая-нибудь монархиня наденет его вследствие отказа королевы Франции, наша национальная гордость смирится с этим, но для этого необходимо, чтобы ваше величество еще раз окончательно и бесповоротно отказались от ожерелья.

– Я уже отказалась от него, и отказалась публично, – ответила королева. – Меня слишком громко восхваляли за этот отказ, чтобы я могла раскаиваться в нем.

– О ваше величество, – промолвил Бемер, – если народ восхищался тем, что ваше величество предпочли ожерелью корабль, дворянство, которое, между прочим, тоже французы, не нашло бы ничего странного в том, что королева, приобретя военный корабль, приобрела ожерелье.