Филипп подошел к Калиостро, но тот и глазом не повел, хотя вид у шевалье был более чем угрожающий.

– Сударь, – обратился к нему Филипп, – вы мне кажетесь смелым человеком, поэтому я требую, чтобы вы дали мне удовлетворение со шпагой в руках.

– За что удовлетворение? – осведомился Калиостро.

– За оскорбление, нанесенное королеве, оскорбление, соучастником которого вы стали бы, даже если бы купили всего один экземпляр этого пасквиля.

– Сударь – не меняя позы, отвечал Калиостро, – вы, право же, заблуждаетесь, и это меня огорчает. Я – любитель новостей, скандальных историй, всевозможных листков. Я собираю их, чтобы потом вспоминать, потому что без этой предосторожности я позабыл бы их. Да, я купил эту газету, но почему вы считаете, что, купив ее, я кого-то оскорбил?

– Вы оскорбили меня!

– Вас?

– Да, меня! Вы поняли?

– Нет, честное слово, не понял.

– Тогда позвольте вас спросить, чем вы объясните столь упорное стремление к приобретению подобной гнусности?

– Я уже вам сказал – страстью к собирательству.

– Человек чести, сударь, не собирает гнусности.

– Извините меня, сударь, но я не соглашусь с вашим определением этой брошюры. Возможно, это памфлет, но никак не гнусность.

– Но вы хотя бы признаете, что это ложь?

– Вы, сударь, снова заблуждаетесь: ее величество была у Месмера.

– Неправда!

– Вы хотите сказать, что я солгал?

– Не только хочу, но уже сказал.

– Ну что ж, пусть будет так. На это я отвечу только одним: я ее видел там.

– Вы ее там видели?

– Так же, как вас, сударь.

Филипп взглянул в лицо Калиостро. Его открытый, честный, благородный взор встретился с горящими глазами графа, но подобное единоборство скоро утомило Филиппа, и он отвел глаза, воскликнув:

– Пусть так, и тем не менее я утверждаю, что вы лжете!

Калиостро только пожал плечами, реагируя на его оскорбление, как на оскорбление сумасшедшего.

– Вы что же, не слышали меня? – сдавленным голосом спросил Филипп.

– Напротив, сударь, я не упустил ни единого вашего слова.

– Выходит, вы не знаете, как отвечают на обвинение во лжи?

– Что вы, сударь, – промолвил Калиостро. – Есть даже французская поговорка, которая гласит, что на обвинение во лжи отвечают пощечиной.

– Вот как? Но меня удивляет одно.

– Что же?

– То, что я не заметил, чтобы ваша рука потянулась к моей щеке. А ведь вы дворянин и знаете французскую поговорку.

– Господь, прежде чем сделать меня дворянином и научить французской поговорке, сотворил меня человеком и внушил мне любить своего ближнего.

– Итак, сударь, вы отказываете мне в удовлетворении со шпагой в руке?

– Я плачу только то, что должен.

– Но тогда, может быть, вы дадите мне удовлетворение другим способом?

– Как?

– Я не стану обращаться с вами хуже, чем благородный человек должен обращаться с любым другим человеком, я лишь потребую, чтобы вы при мне сожгли все лежащие в шкафу газеты.

– А я откажу вам.

– Подумайте.

– Тут и думать нечего.

– Вы принуждаете меня обратиться к тому методу, который я использовал с газетчиком.

– То есть поколотите меня тростью? – рассмеялся Калиостро, но с места не стронулся.

– Вот именно, сударь. Ах, да, вы же позовете своих людей?

– Полноте! К чему мне звать лакеев? Это не имеет к ним касательства: я со своими делами управляюсь сам. Имейте в виду, я сильней вас. Не верите? Уверяю вас. Так что теперь ваш черед подумать. Вы пойдете на меня с тростью? Я схвачу вас за горло и за талию и отшвырну шагов на десять, и так будет столько раз, сколько раз вы нападете на меня.

– Забава английских лордов, иначе говоря, забава грузчиков. Что ж, господин Геркулес, я принимаю ваш вызов.

Филипп, обезумев от ярости, бросился на Калиостро, но тот руками, твердыми, как железо, в один миг схватил его за горло и за поясницу и бросил на кучу подушек, лежавших на софе в углу гостиной.

Совершив этот чудовищный бросок, граф вернулся к камину и встал в той же позе, словно ничего не произошло.

Бледный, кипящий гневом, Филипп вскочил, но в ту же секунду холодный здравый смысл принудил его взять себя в руки и успокоиться.

Приняв гордый вид, он поправил кафтан, манжеты и угрожающим тоном обратился к Калиостро:

– У вас, сударь, и впрямь силы на четверых, но логика ваша не столь сильна, как рука. Посмев обращаться со мной таким образом, вы, очевидно, забыли, что, побежденный, униженный, я становлюсь вашим заклятым врагом и приобретаю право бросить вам: «Граф, возьмите шпагу, или я вас убью!»

Калиостро и бровью не повел.

– Повторяю, возьмите шпагу, или я вас прикончу, – не отступался Филипп.

– Вы даже приблизиться ко мне не успеете, сударь, как я сделаю с вами то же, что и в первый раз, – ответил граф. – Я не дам вам ранить себя, а уж тем паче убить, как Жильбер.

– Жильбер! – вздрогнув, воскликнул Филипп. – Почему вы произнесли это имя?

– К счастью, сейчас у вас нет ружья, а только шпага.

– Сударь, – обратился к графу Филипп, – вы секунду назад произнесли имя…

– Которое отозвалось страшным эхом в вашей памяти?

– Сударь!

– Имя, которое вы надеялись больше никогда не услышать? Ведь когда вы убили бедного мальчика, вы были с ним одни в той пещере на Азорских островах, не так ли?

– Защищайтесь! – вскричал Филипп. – Защищайтесь!

– Если бы вы только знали, – промолвил Калиостро, – как мне легко было бы уложить вас здесь, действуя шпагой.

– Шпагой? Своей шпагой?

– Да, шпагой, если бы я только пожелал.

– Так попробуйте же! Попробуйте!

– Нет, не буду даже пробовать: у меня есть более верное средство.

– Говорю в последний раз, возьмите шпагу или я вас прикончу! – взревел Филипп, бросаясь на графа.

Шпага шевалье находилась самое большее на расстоянии трех дюймов от груди Калиостро, когда тот вынул из кармана флакончик, откупорил его и плеснул содержимое в лицо Филиппу.

Едва жидкость попала на лицо шевалье, как тот покачнулся, выпустил шпагу, повернулся кругом и рухнул на колени, словно ноги уже не держали его; на несколько секунд он полностью утратил сознание.

Калиостро подхватил Филиппа, не дал ему упасть навзничь, сунул шпагу в ножны, посадил молодого человека в кресло и подождал, пока тот не пришел в себя.

– Шевалье, вы уже не в том возрасте, чтобы совершать такие безрассудства, – обратился к нему Калиостро. – Прекратите безумствовать, словно мальчишка, и выслушайте меня.

Филипп встряхнул головой, выпрямился, справился с ужасом, затопившим его мозг, и пролепетал:

– Ах, сударь, сударь, неужто это вы и называете оружием дворянина?

Калиостро пожал плечами.

– Вы все время твердите одно и то же слово, – заметил он. – Когда мы, люди благородного происхождения, открываем рот, чтобы произнести словцо «дворянин», создается впечатление, будто этим сказано все. Что вы называете оружием дворянина? Шпагу, которую вы так неудачно пустили в ход против меня? Или ружье, которым вы куда успешнее воспользовались против Жильбера? Что делает человека выдающимся, шевалье? Вы полагаете, это звонкое слово «дворянин»? Нет. Во-первых, ум, во-вторых, сила и, наконец, знание. И вот результат: все это я употребил против вас: благодаря уму я пренебрег вашими оскорблениями, веря, что заставлю вас выслушать меня; благодаря силе противостоял вашей силе; благодаря знанию одним махом погасил ваши физические и духовные силы. Теперь мне остается доказать, что вы совершили две ошибки, придя сюда с угрозами на устах. Вы окажете мне честь выслушать меня?

– Вы усмирили меня, – отвечал Филипп, я не в силах двинуться, вы стали хозяином моих мускулов и мозга и теперь еще спрашиваете, согласен ли я вас выслушать, хотя ничего другого мне не остается.

Калиостро взял с камина золотой флакончик, который держал бронзовый Эскулап.

– Понюхайте, шевалье, – предложил он с благородной заботливостью.

Филипп послушался; туман, омрачавший мозг его, рассеялся, и ему показалось, будто солнце опустилось к нему в голову и осветило все мысли.

– Ох, я воскрес, – выдохнул он.

– Вы чувствуете себя прекрасно, то есть свободным и сильным?

– Да.

– И вы понимаете все, что произошло?

– Да.

– Поскольку я имею дело с храбрым и, кроме того, умным человеком, смею считать, что вернувшаяся к вам память дает мне все преимущества в том, что произошло между нами.

– Нет, – отрезал Филипп, – потому что я действовал во имя священного принципа.

– Какого же?

– Я защищал монархию.

– Вы, вы защищали монархию?

– Да.

– Вы, человек, отправившийся в Америку, чтобы защитить республику? Бог мой! Либо вы там защищали не республику, либо здесь защищаете не монархию.

Филипп опустил глаза, судорожное рыдание чуть не разорвало ему сердце.

– Любите, – продолжал Калиостро, – тех, кто вами пренебрегает, любите тех, кто вас забывает, любите тех, кто вас обманывает. Великим душам привычно, что их предают в самых их сильных чувствах. Но такова заповедь Иисуса – воздавать добром за зло. Господин де Таверне, вы христианин?

– Сударь, ни слова больше! – воскликнул со страхом Филипп, видя, что Калиостро равно хорошо читает и в прошлом и в настоящем. – Да, я защищал не принцип королевской власти, а королеву, то есть женщину, достойную уважения, невиновную, и тем более заслуживающую защиты, если она виновна, ибо Господень закон велит защищать слабых.

– Слабых! Вы называете слабой королеву? Ту, перед которой двадцать восемь миллионов живых, мыслящих существ преклоняют колени и склоняют головы? Ну и ну!

– Сударь, ее оклеветали.

– Откуда вы это знаете?

– Я хочу верить в это.

– Вы думаете, что имеете на это право?

– Несомненно.

– Ну что ж. А я имею право верить в противное.

– Вы действуете, словно злой гений.