Александр Дюма - Ожерелье королевы

Шарни нанес укол, столь стремительный, что на сей раз Филипп едва успел парировать, но, парируя, он сильным ударом выбил у противника шпагу, которая отлетела шагов на десять в сторону.

Таверне тут же кинулся к ней, наступил каблуком, сломал и обратился к Шарни:

– Господин де Шарни, вам не было нужды доказывать мне свою храбрость. Выходит, вы ненавидите меня, коль с таким ожесточением дрались со мной?

Шарни не ответил, лицо его покрылось бледностью. Филипп несколько секунд смотрел на него, ожидая, что молодой человек подтвердит или опровергнет его слова.

– Ну что ж, граф, – не дождавшись, промолвил он, – жребий брошен: мы с вами враги.

Шарни пошатнулся. Филипп бросился поддержать его, но граф оттолкнул его руку.

– Благодарю вас, – сказал он я надеюсь сам дойти до кареты.

– Возьмите хотя бы платок, чтобы остановить кровь.

– Охотно, – согласился Шарни и взял платок.

– И вот вам моя рука, сударь. Вы нетвердо держитесь на ногах и при малейшем встречном препятствии можете упасть, а падение лишь причинит вам лишние страдания.

– Шпага задела только мышцы, – отвечал Шарни. Я не чувствую боли в груди.

– Тем лучше, сударь.

– И надеюсь вскоре выздороветь.

– Еще раз повторяю, тем лучше. Но ежели вы торопитесь выздороветь, чтобы вновь сразиться со мной, то спешу вас предупредить, что вам будет весьма трудно найти во мне противника.

Шарни хотел ответить, но слова замерли на его устах; он пошатнулся, и Филипп едва успел подхватить его.

После этого Филипп взял Шарни, словно ребенка, на руки и, почти бесчувственного, понес к карете.

Правда, Дофен, видевший сквозь деревья все, что происходило, поехал навстречу и тем самым сократил Филиппу путь.

Шарни посадили в карету, и он кивком поблагодарил Филиппа.

– Езжайте шагом, – приказал Филипп кучеру.

– А как же вы, сударь? – пробормотал раненый.

– О, за меня не беспокойтесь.

И Филипп, поклонившись, захлопнул дверцу кареты. Филипп следил, как карета медленно удаляется, и, когда она исчезла за поворотом аллеи, пошел самой короткой дорогой в Париж.

В последний раз обернувшись и обнаружив, что карета направляется не в Париж, куда шел он, а свернула в сторону Версаля и скрылась за деревьями, он погрузился в задумчивость, а потом пробормотал три слова – три слова, исторгнутые из самой глубины сердца:

– Она пожалеет его!

Возле караульной Филипп увидел наемную карету и вскочил в нее.

– Улица Нев-Сен-Жиль, и побыстрей! – приказал он вознице.

Вида человека, который только что дрался на дуэли и выглядел победителем, человека мощного сложения, манеры которого свидетельствовали, что он дворянин, человека, одетого, как горожанин, но чья осанка выдавала в нем военного, так вот, повторим, этого вида оказалось более чем достаточно, чтобы подстрекнуть храбреца на облучке, чей кнут, пусть даже он и не был, подобно трезубцу Нептуна, скипетром, свидетельствующим о власти над всем миром, для Филиппа был крайне важным символом.

Автомедон, нанятый за двадцать четыре су, пожирал пространство и вскоре привез Филиппа на улицу Нев-Сен-Жиль к дому графа Калиостро.

В сравнении с блистательными, но легкомысленными безделушками, построенными по ренессансным образцам в царствование Людовика XIII, особняк этот, как и большинство зданий, возведенных при Людовике XIV, отличался внешней простотой и величественностью линий.

В просторном парадном дворе покачивалась на мягких рессорах поместительная карета, запряженная парой прекрасных лошадей.

Кучер в широкой накидке, подбитой лисьим мехом, дремал на облучке; на крыльце молча прохаживались два лакея, у одного из которых на поясе висел охотничий кинжал. Кроме этой троицы, никаких признаков, что дом обитаем, не было.

Возница фиакра, получив от Филиппа приказ въехать во двор, окликнул, как это сделал бы любой возница фиакра, швейцара, и тот немедленно открыл скрипучие массивные ворота.

Филипп спрыгнул на землю, почти бегом взлетел на крыльцо и бросил, обращаясь одновременно к обоим лакеям:

– Граф Калиостро?

– Его сиятельство собирается выезжать, – ответил один из них.

– Тогда тем паче мне нужно поторопиться, – ответил Филипп. – Прежде чем он уедет, я должен поговорить с ним. Доложите о шевалье Филиппе де Таверне.

И Филипп с такой поспешностью последовал за лакеем, что вошел в гостиную одновременно с ним.

– Шевалье Филипп де Таверне? – повторил после доклада лакея голос, звучащий одновременно и мужественно и мелодично. – Просите.

Филипп вошел, испытывая странное чувство, возникшее в нем под воздействием этого безмятежно-спокойного голоса.

– Прошу извинить меня, сударь, – произнес он, кланяясь высокому, крепкому человеку с необычно свежим цветом лица, который был тем самым нашим героем, коего мы в свое время видели за столом у герцога де Ришелье, у Месмера, в комнате м-ль Оливы и на балу в Опере.

– Извинить вас, сударь? Но за что? – спросил он.

– За то, что я не даю вам уехать.

– Вам следовало бы извиняться, шевалье, лишь за то, что вы задержались.

– То есть как? – сдвинул брови Филипп. – Вы меня ждали? Как это понимать?

– Да, я был предупрежден о вашем визите.

– Были предупреждены о моем визите?

– Ну, разумеется, уже почти два часа назад. Ведь почти два часа назад вы решили приехать сюда, и только некое происшествие, не зависящее от вашего желания, вынудило вас задержаться с исполнением своего намерения. Я не ошибся?

Филипп стиснул кулаки; он чувствовал: этот человек оказывает на него странное воздействие.

Но тот, как бы совершенно не замечая нервного движения Филиппа, предложил:

– Прошу вас, господин де Таверне, садитесь.

И он подвинул к Филиппу кресло, стоящее у камина.

– Это кресло было поставлено здесь для вас, – сообщил он.

– Довольно шуток, граф, – произнес Филипп, но, хоть он и старался, чтобы голос его звучал так же спокойно, как голос хозяина, тем не менее в нем ощущалась легкая дрожь.

– Я вовсе не шучу, сударь. Уверяю вас, я вас ждал.

– Тогда, сударь, довольно шарлатанства. Пусть вы прорицатель, но я сюда пришел не для проверки ваших пророческих способностей. И если вы прорицатель, то тем лучше для вас, так как вам должно быть уже известно, что я хочу вам сказать, и вы заранее могли поберечься.

– Поберечься… – повторил граф со странной улыбкой. – А, прошу прощения, от чего поберечься?

– Угадайте, раз уж вы прорицатель.

– Ладно. Чтобы доставить вам удовольствие, так и быть, избавлю вас от труда объяснить мне причину вашего визита. Вы пришли искать со мной ссоры.

– Вам это известно?

– Разумеется.

– В таком случае, может быть, вам известно, из-за чего? – поинтересовался Филипп.

– Из-за королевы. А теперь, сударь, ваш черед. Продолжайте, я вас слушаю.

Эти последние слова были произнесены уже не голосом любезного хозяина, но холодным и сухим тоном противника.

– Вы правы, сударь, – согласился Филипп, – так будет лучше.

– Ну что ж, мы договорились к обоюдному удовлетворению.

– Сударь, существует некий памфлет…

– Памфлетов много, сударь.

– Изданный неким газетчиком…

– Газетчиков тоже много.

– Погодите. Этот памфлет… Газетчиком мы займемся несколько позже.

– Позвольте вам напомнить, сударь, – с улыбкой прервал его Калиостро, – что вы уже успели заняться газетчиком.

– Ну, хорошо. Так вот, имеется некий памфлет, направленный против королевы.

Калиостро кивнул.

– Вы знаете этот памфлет?

– Да, сударь.

– И вы даже приобрели тысячу экземпляров этого пафлета.

– Не отрицаю, сударь.

– Но эта тысяча экземпляров, по счастью, не попала в ваши руки?

– И что же, сударь, позволяет вам сделать такой вывод? – полюбопытствовал Калиостро.

– А то, что я встретил рассыльного, который волок газеты, заплатил ему за них и велел нести ко мне, где их должен принять мой слуга, которого я заранее оповестил об этом.

– А не лучше ли было бы вам самому довести это дело до конца?

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что тогда бы оно было доведено до конца.

– Я потому не сам довел дело до конца, что, пока мой слуга избавлял вас от той тысячи экземпляров, которые вы купили, следуя весьма своеобразной библиофильской страсти, я уничтожил остаток тиража.

– Значит, вы уверены, что предназначавшаяся мне тысяча газет находится у вас?

– Совершенно уверен.

– Вы ошибаетесь, сударь.

– То есть как? – спросил Таверне, хотя у него сжалось сердце. – Почему бы им не быть у меня?

– Да потому, что они здесь, – безмятежно сообщил граф, прислонясь спиной к камину.

Филипп сделал угрожающее движение.

– Неужто выдумаете, – поинтересовался граф голосом, столь же беспристрастным, как у Нестора[83], – что я, Прорицатель, как вы меня назвали, позволю себя так обвести? Итак, вам пришла идея перекупить рассыльного? Превосходно! А у меня есть управляющий, и ему тоже пришла одна идея Я за это ему и плачу. Так вот, он предвидел – это же вполне естественно, что управляющий прорицателя способен предвидеть, – предвидел, что вы явитесь к газетчику, увидите там рассыльного, подкупите его; поэтому он последовал за рассыльным, угрозами заставил вернуть полученное от вас золото; бедняга перепугался и, вместо того чтобы продолжить путь к вашему дому, пошел вместе с моим управляющим сюда. Вы не верите?

– Не верю.

– Иисус сказал апостолу Фоме: «Vide pedes, vide manus»[84]. Я же вам скажу: «Загляните в шкаф, потрогайте газеты».

С этими словами граф открыл дубовый шкаф, украшенный чудесной резьбой, и указал побледневшему шевалье на лежавшую в центральном отделении кипу газет, от которых еще исходил характерный кислый запах влажной бумаги.