Александр Дюма - Ожерелье королевы

– Радость! Большая радость, брат!

– И ты вернулась, чтобы со мной поделиться?

– Я вернулась навсегда! – воскликнула Андреа в порыве восторга, и голос ее зазвенел на весь дом.

– Тише, тише, сестричка, – сказал Филипп, – эти стены отвыкли от радости; кроме того, в гостиную, от которой нас отделяет эта дверь, сейчас придет человек, который может тебя услышать.

– Человек? Какой человек? – удивилась Андреа.

– Послушай, – отозвался Филипп.

– Его сиятельство граф де Шарни. – возвестил лакей, вводивший Оливье из малой гостиной в большую.

– Это он! Это он! – вскричала Андреа и с новой силой стала осыпать брата поцелуями. – Иди же к нему! Уж я-то знаю, зачем он приехал!

– Ты знаешь?

– Еще бы мне не знать! Я даже вспомнила, что одежда моя в беспорядке, а поскольку я предвижу, что скоро и мне придется пожаловать в гостиную, чтобы услышать своими ушами то, что собирается сказать господин де Шарни…

– Ты не шутишь, дорогая Андреа?

– Слушай, слушай, Филипп, и пусти меня: я пойду к себе в комнаты. Королева увезла меня так неожиданно! Пойду и сменю монастырское платье на наряд… невесты.

Последнее слово она шепнула на ухо Филиппу, сопроводив его веселым поцелуем, а затем легко и беззаботно упорхнула на лестницу, которая вела в ее покои.

Оставшись один, Филипп приложил ухо к двери, которая вела в гостиную, и стал слушать.

Граф де Шарни был уже в гостиной. Он медленно мерил шагами паркет; казалось, он не столько ждал, сколько размышлял.

Затем в гостиную вошел г-н де Таверне-отец; он приветствовал графа изысканно вежливым, но сдержанным поклоном.

– Чему обязан честью вашего неожиданного посещения, граф? – начал он. – Смею заверить, что оно для меня – большая радость.

– Я прибыл к вам по торжественному поводу, сударь, и прошу меня извинить, что мой дядя, байи де Сюфрен, не приехал со мною вместе, как подобало бы при таких обстоятельствах.

– Право, я принимаю ваши извинения, мой дорогой господин де Шарни, – пролепетал барон.

– Я сознаю, что с той просьбой, с какой я намерен к вам обратиться, уместнее было бы прибыть нам обоим.

– Что же это за просьба? – спросил барон.

– Имею честь, – произнес Шарни твердым голосом, – просить у вас руки вашей дочери, мадемуазель де Таверне.

Барон подскочил на месте. Глаза у него заблестели, он жадно ловил каждый звук голоса графа де Шарни.

– Моей дочери… – прошептал он. – Вы сватаетесь к Андреа?

– Да, господин барон, если мадемуазель де Таверне не питает отвращения к этому союзу.

«Вот оно что! – подумал старик. – Значит, Филипп уже в такой чести, что один из его бывших соперников желает извлечь из этого выгоду, женившись на его сестре. Ей-богу, недурной ход, господин де Шарни!»

Вслух с улыбкой он отвечал:

– Ваше желание – такая честь для нашего дома, ваше сиятельство, что я уступаю ему с большой радостью, насколько это в моей власти; мне остается уведомить дочь, дабы вы поскорее пришли к окончательному согласию.

– Сударь, – холодно возразил граф, – полагаю, что это был бы излишний труд. Королева изволила самолично справиться у мадемуазель де Таверне о ее намерениях, и ответ вашей дочери оказался для меня благоприятен.

– Ах, вот как! – воскликнул восхищенный барон. – Сама королева…

– Да, сударь, сама королева соблаговолила посетить аббатство Сен-Дени.

Барон встал.

– Мне остается, граф, дать вам отчет о состоянии мадемуазель де Таверне. Документы касательно наследства, доставшегося ей от матери, хранятся у меня наверху. Ваша невеста небогата, граф, и, прежде чем принять окончательное решение…

– Излишние заботы, господин барон, – сухо отвечал Шарни. – Я богат за двоих, а когда речь идет о такой женщине, как мадемуазель де Таверне, торг неуместен. Напротив, я, со своей стороны, хотел дать вам отчет, господин барон, о своем состоянии.

Не успел он договорить, как дверь будуара отворилась, и на пороге показался бледный, смятенный Филипп; одну руку он спрятал на груди, другая была судорожно стиснута в кулак.

Шарни церемонно раскланялся с ним; Филипп вернул поклон.

– Сударь, – сказал он, – мой отец был прав: мы оба должны дать вам необходимые разъяснения. Пускай барон поднимется наверх за бумагами, а я тем временем буду иметь честь потолковать с вами подробнее о нашем деле.

И взглядом, исполненным непреодолимой властности, Филипп приказал барону удалиться; тот, предвидя подвох, нехотя вышел.

Филипп проводил отца до дверей из малой гостиной, желая убедиться, что за дверью никого не будет. Затем он заглянул в будуар и, уверившись, что никто не слушает, кроме гостя, сказал, скрестив руки на груди и глядя графу в глаза:

– Господин де Шарни, как вы посмели свататься к моей сестре?

Оливье отпрянул и залился румянцем.

– Вы хотели получше скрыть свою связь с женщиной, которую преследуете и которая вас любит? Или надеялись, что люди не заподозрят женатого человека в том, что у него есть любовница?

– Сударь, право… – пролепетал униженный Шарни, у которого подгибались колени.

– Или вы рассчитываете, что ваша любовница приблизит к себе вашу жену и вам легче станет встречаться с нею, с вашей обожаемой возлюбленной?

– Сударь, вы переходите границы!

– Или, быть может, и я склонен думать именно так, – продолжал Филипп, наступая на Шарни, – вы знаете, что, сделавшись вашим шурином, я не придам огласке все, что мне известно о вашей недавней связи?

– Все, что вам известно? – в ужасе воскликнул Шарни. – Берегитесь! Берегитесь!

– Да, – все более распаляясь, продолжал Филипп, – мне известно все: и то, что вы сняли егермейстерский дом, и ваши тайные прогулки по версальскому парку ночью, и вздохи, и пожимания рук, и нежные взгляды у калитки…

– Сударь, заклинаю вас! Вы ничего не знаете, сударь, признайтесь, что вам ничего не известно!

– Это мне-то ничего не известно? – с убийственной иронией вскричал Филипп. – Да ведь я прятался в зарослях за самой калиткой, что позади купальни Аполлона, когда вы вышли оттуда под руку с королевой.

Шарни сделал два шага как человек, сраженный смертельным ударом, который ищет опоры.

Филипп в молчании сверлил его яростным взглядом.

Пускай он страдает, этот соперник, пускай хоть мимолетной мукой искупит те часы незабываемого блаженства, которых не мог ему простить Филипп.

Наконец Шарни оправился от потрясения.

– Что ж, сударь, – произнес он, – даже после ваших слов я прошу у вас руки мадемуазель де Таверне. Если бы я был низким искателем выгод, если бы я стремился к этому браку ради себя самого, как вы только что предположили, я был бы таким негодяем, что боялся бы человека, который держит в руках мою тайну и тайну королевы. Но королеву нужно спасти, сударь, иного выхода нет.

– Что за беда для королевы, – возразил Филипп, – в том, что господин де Таверне видел, как она пожимала руку господину де Шарни и возводила к небу глаза, увлажненные счастьем? Что за беда, если я знаю, что она вас любит? Я не вижу, сударь, какая надобность приносить в жертву королеве мою сестру, и я не допущу этой жертвы.

– Сударь, знаете ли вы, почему этот брак должен состояться, иначе королева погибла? Потому что нынче утром, когда арестовали господина де Рогана, король застал меня на коленях у ног королевы.

– Господи!

– И на вопрос короля, в котором пробудилась ревность, королева ответила, что я на коленях просил у нее руки вашей сестры. Вот почему, сударь, я должен жениться на вашей сестре, иначе королева погибла. Теперь вы понимаете?

Слова Оливье были прерваны криком и вздохом, прозвучавшими одновременно. Вздох шел из будуара, крик – из малой гостиной.

Оливье бросился туда, откуда послышался вздох: в будуаре он увидел Андреа де Таверне, одетую в белое платье, как невеста. Она слышала весь разговор и лишилась чувств.

Филипп выбежал на крик в малую гостиную. Он увидел распростертое тело барона де Таверне; известие, что королева любит Шарни, разбило все его надежды и поразило его, словно удар грома.

Сраженный апоплексическим ударом, барон испустил дух.

Предсказание Калиостро исполнилось.

Филипп сразу все понял, понял он и то, как позорна эта смерть; он молча покинул труп и вернулся в гостиную, к Шарни, который смотрел на холодную, бесчувственную Андреа, дрожа и не смея до нее дотронуться.

Через две отворенные двери видны были оба тела, отца и дочери, простертые там, где настигла их чудовищная весть.

В глазах у Филиппа стояли слезы, сердце у него кипело, но он нашел в себе силы обратиться к графу де Шарни:

– Барон де Таверне умер. После него главой семьи стал я. Если мадемуазель де Таверне выживет, я отдам ее вам в жены.

Шарни с отвращением посмотрел на труп старого барона, с отчаянием – на неподвижную Андреа. Филипп меж тем рвал волосы на голове и обращал к небу стоны, которые могли бы тронуть сердце самого Господа Бога на его предвечном престоле. Когда буря, бушевавшая у него в груди, улеглась, он сказал:

– Граф де Шарни, я даю вам слово от имени сестры, которая теперь нас не слышит: она пожертвует своим счастьем ради королевы, а я, если мне будет дано такое счастье, пожертвую ради нее жизнью. Прощайте, господин де Шарни, прощайте, шурин.

Он поклонился Оливье, который не знал, как ему пройти, поскольку оба выхода загораживали жертвы; Филипп поднял Андреа, обнял ее и дал дорогу графу, который удалился через будуар.

Теперь нам пора вернуться к тем героям нашей истории, которых мы, в угоду сюжету, а также в согласии с исторической истиной, вынуждены были отодвинуть на второй план.

Олива уже собиралась бежать под опеку Жанны, но внезапно близ нее очутился Босир, уведомленный анонимным письмом, Босир, трепетавший с тех самых пор, как Олива опять исчезла; он похитил ее из дома Калиостро, покуда г-н Рето де Билет напрасно ждал ее в конце улицы Золотого короля.