Дойдя до этого в своих рассуждениях, графиня подошла к окну и увидела на балконе снедаемую беспокойством и любопытством Оливу.

«А теперь займемся ею», – подумала Жанна, нежно приветствуя свою сообщницу.

Графиня подала Оливе условный знак, чтобы та вечером сошла вниз.

Олива, в восторге от такого официального приглашения, вернулась к себе в спальню; Жанна вновь углубилась в размышления. Всем интриганам свойственно уничтожать орудия, которые становятся бесполезны; но большинство губят при этом себя: они или исторгают у изничтожаемого орудия стоны, нарушающие тайну, или уничтожают его не до конца, так что потом им могут воспользоваться другие.

Жанне подумалось, что малютка Олива слишком любит жизнь и не даст себя уничтожить безропотно.

Необходимо сочинить для нее две сказочки – одну, чтобы она решилась на бегство, и другую, чтобы ей самой очень захотелось сбежать.

Трудности возникали на каждом шагу; но есть умы, для которых преодолевать трудности такое же удовольствие, как для других – ходить по розам.

Хоть Олива очень обрадовалась обществу новой подруги, радость се была относительна: глядя на эту дружбу из окна тюрьмы, она находила в ней очарование. Но искренняя Николь не скрыла от подруги, что предпочла бы гулять при свете дня, под лучами солнца, словом, что все приманки свободной жизни милее ей, чем ночные прогулки и поддельное королевское величие.

Жанна, ее ласки, ее доверие – все это была почти жизнь, но настоящая жизнь заключалась в деньгах и Босире.

Основательно изучив эту теорию, Жанна пообещала себе при первой возможности пустить ее в ход.

Короче, графиня решила, что целью ее разговора с Николь должна стать необходимость бесследно уничтожить доказательство преступного мошенничества в версальском парке.

Наступила ночь. Олива спустилась. Жанна ждала ее у дверей.

По улице Сен-Клод они дошли до безлюдного бульвара и сели в карету; лошади неспешным аллюром, чтобы не мешать разговору, тронулись по круговой дороге, которая вела в Венсенн.

Николь переоделась в простое платье и надвинула широкий капюшон; Жанна нарядилась гризеткой – узнать их было невозможно. Для этого понадобилось бы заглянуть в глубь кареты, на что имела право только полиция. Но ничто не могло навести полицию на их след.

К тому же на дверцах кареты красовался герб Валуа – безупречный страж, чей запрет не осмелился бы преступить самый дерзкий блюститель порядка.

Олива начала с того, что осыпала Жанну поцелуями, которые та ей вернула с лихвой.

– Ах, как я скучала, – воскликнула Олива. – Как я искала вас, как ждала!

– Ангел мой, мне никак было невозможно повидаться с вами: это подвергло бы и меня, и вас большой опасности.

– Почему же? – удивилась Олива.

– Ужасной опасности, радость моя, до сих пор я трепещу при мысли о ней.

– Так расскажите скорее, в чем дело!

– Мы знаем, что вам было очень скучно в вашем убежище.

– Увы, это так!

– И вам захотелось иногда выходить из дома, чтобы развеяться.

– А вы по дружбе помогли мне в этом.

– Как вы помните, я рассказала вам об одном офицере. Он малость не в себе, но очень мил и влюблен в королеву, а вы на нее немного похожи.

– Да, так оно и есть.

– Я имела неосторожность предложить вам невинное развлечение; речь шла о том, чтобы в шутку разыграть беднягу, внушив ему, что королева питает к нему слабость.

– Увы! – вздохнула Олива.

– Не стану напоминать вам о первых двух наших ночных прогулках в садах Версаля в обществе этого сумасброда.

Олива снова вздохнула.

– В эти две ночи вы так искренне сыграли вашу скромную роль, что наш воздыхатель во все поверил.

– Пожалуй, это было нехорошо, – очень тихо отозвалась Олива, – ведь на самом деле мы ему морочили голову, а он этого не заслуживает: он очаровательный кавалер.

– Не правда ли?

– Еще бы!

– Но погодите, это еще не вся наша вина. Вы дали ему розу, отзывались на обращение «ваше величество»; позволили целовать вам руки – это все шалости, не более. Но… милая моя Олива, это еще не все.

Олива так зарделась, что не будь вокруг столь темно, Жанна неминуемо заметила бы ее румянец. Впрочем, будучи женщиной умной, она глядела не на спутницу, а на дорогу.

– Как? – пролепетала Николь. – В каком смысле не все?

– Было и третье свидание, – пояснила Жанна.

– Да, – нерешительно подтвердила Олива, – вы это знаете, вы же сами там были.

– Простите, милочка, но я, как всегда, оставалась в отдалении, охраняя вас или притворяясь, будто охраняю, дабы придать больше правдоподобия вашей игре. Я же не видела и не слышала, что происходило в гроте. Я знаю только то, что вы сами мне рассказали. А рассказали вы, вернувшись, что гуляли, беседовали, продолжали игру с розами и целованием рук. Я, дорогая моя, верю всему, что мне говорят.

– Ну, так что же? – затрепетав, спросила Олива.

– Что же? Да то, прелесть моя, что этот безумец похваляется, будто мнимая королева оказала ему большие милости.

– Какие?

– Поговаривают, будто он настолько упоен и оглушен своим счастьем, что похваляется, будто королева подарила ему неопровержимое доказательство ответной любви. Решительно, бедный малый спятил с ума.

– Боже мой! Боже мой! – прошептала Олива.

– Прежде всего, он лжет, не так ли? – продолжала Жанна.

– Разумеется, – пролепетала Олива.

– Вы не стали бы, моя милая, подвергать себя такой чудовищной опасности, ничего не сказав мне.

Олива задрожала с головы до ног.

– На что это похоже, – продолжала безжалостная сообщница, – чтобы вы, моя подруга, любящая господина де Босира, покорившая графа Калиостро и отвергнувшая его ухаживания, – чтобы вы поддались прихоти и дали этому безумцу право… право рассказывать о вас такое! Нет, он сошел с ума, я на этом настаиваю!

– Но в чем же тут кроется опасность? – воскликнула Николь.

– Вот в чем. Мы имеем дело с сумасшедшим: он ничего не боится и ничем не дорожит. Пока идет речь о какой-то там подаренной розе, о целовании рук – ничего страшного: у королевы есть розы в парке и руку ее целовать не заказано никому из подданных; но если правда, что на третьем свидании… Ах… дитя мое, с тех пор, как я об этом думаю, меня покинул покой.

Олива почувствовала, как зубы у нее застучали от страха.

– Что же случится, если это в самом деле так, дорогая? – спросила она.

– Ну, прежде всего, вы ведь не королева, во всяком случае, насколько мне известно.

– Нет, не королева.

– Далее, обманом присвоив себе королевский ранг, чтобы совершить такой… легкомысленный поступок…

– Что же?

– Что? Вы нанесли оскорбление ее величеству. А это обвинение заводит людей очень далеко.

Олива закрыла лицо руками.

– В конце концов, – продолжала Жанна, – поскольку вы не совершали того, о чем он болтает, вам придется только доказать, что он лжет. А две ваши предыдущие выходки грозят вам тюремным заключением года на два-три, от силы на четыре, да изгнанием.

– Тюрьма! Изгнание! – в ужасе вскричала Олива.

– Это поправимо, но я все-таки приму меры предосторожности и скроюсь.

– Вас тоже не оставят в покое?

– Черт побери! Да ведь этот умалишенный меня выдаст! Ах, бедная моя Олива, дорого нам обойдется эта мистификация.

Олива ударилась в слезы.

– Нет мне покоя в жизни: то одно несчастье, то другое! – проговорила она. – Ох, нечистая сила строит мне козни. Право, в меня точно бес вселился. Того и жди новой беды.

– Не отчаивайтесь, но постарайтесь избежать скандала.

– Да, я больше не сделаю ни шагу из дома своего покровителя. А может быть, признаться ему во всем?

– Хорошо придумали! Этот человек лелеет вас, скрывая свою любовь; он готов по первому вашему слову окружить вас обожанием, а вы ему расскажете, как неосторожно вели себя с другим! Заметьте, я говорю – неосторожно, а ведь ему может прийти на ум совсем другое!

– Господи, вы правы.

– Более того: об этом происшествии пойдут слухи; назначат судебное разбирательство; оно вызовет у вашего покровителя опасения. Кто знает, вдруг он выдаст вас, чтобы укрепиться при дворе?

– О!

– Положим, он просто прогонит вас – что с вами станет?

– Я знаю, что пропаду.

– А когда обо всем проведает господин де Босир… – медленно продолжала Жанна, наблюдая за действием своего последнего удара.

Олива взвилась на месте. Одним движением она разрушила всю свою замысловатую прическу.

– Он меня убьет. Ах, нет, – прошептала она, – я сама лишу себя жизни.

Потом она повернулась к Жанне.

– Вы не в силах меня спасти, – с отчаянием сказала она, – нет, вы и сами погибли.

– В глубине Пикардии, – отозвалась Жанна, – у меня есть клочок земли, ферма. Может быть, если ускользнуть и добраться до этого убежища, скандала удастся избежать?

– Но этот безумец знает вас: он отыщет вас повсюду.

– О, если вы уедете, скроетесь и будете недостижимы, этот сумасшедший ничего не сможет мне сделать. Я скажу ему вслух: вы не в своем уме, если утверждаете такое; где доказательства? А потом я тихонько прибавлю: вы негодяй!

– Я уеду, когда скажете, – объявила Олива.

– Полагаю, что это разумное решение, – изрекла Жанна.

– Отправляться нужно немедленно?

– Нет, подождите, пока я все приготовлю. Укройтесь в доме, никому не показывайтесь, даже мне. Прячьтесь даже от своего отражения в зеркале.

– Да, да, положитесь на меня, дорогая.

– А теперь давайте вернемся: мы уже обо всем переговорили.

– Вернемся. Сколько времени вам понадобится для приготовлений?

– Не знаю. Но имейте в виду, отныне до вашего отъезда я более не подойду к окну. Если вы меня увидите, это будет означать, что в тот же день вы пуститесь в дорогу; будьте наготове.

– Да, благодарю вас, мой добрый друг.

Карета неторопливо вернулась на улицу Сен-Клод; Олива не смела более открыть рот, а Жанна слишком глубоко задумалась, чтобы говорить с Оливой.