Александр Дюма - Ожерелье королевы

– Святой отец, вы кощунствуете, – заметила графиня. – Подданный, вы развенчиваете королеву! Мужчина, вы губите женщину!

Кардинал схватил графиню за руку и вскричал, как в бреду:

– Признайтесь: она не говорила этого! Она не оттолкнет меня!

– Я говорю с вами от ее имени.

– Она просит прервать свидания на время!

– Толкуйте как вам угодно, но примите во внимание ее приказ.

– Встречаться можно не только в парке. Есть множество более надежных мест. В конце концов, приезжала же королева к вам.

– Монсеньор, ни слова больше: ваша тайна лежит у меня на сердце смертельной тяжестью. Я не в силах более нести это бремя. Если нас не погубят ни ваша нескромность, ни случай, ни злоба врагов, то остаются ведь угрызения совести. Я знаю, что в минуту раскаяния она способна во всем признаться королю.

– Боже милостивый! Возможно ли? – вскричал г-н де Роган. – Неужели она на это решится?

– Если бы вы видели ее сейчас, она бы внушила вам жалость.

Кардинал порывисто вскочил на ноги.

– Что делать? – произнес он.

– Молчать: это ее утешит.

– Она решит, что я забыл ее.

Жанна пожала плечами.

– Она сочтет, что я веду себя низко.

– Ничуть. Какая же низость в том, чтобы ее спасти?

– Может ли женщина простить того, кто сам лишил себя счастья видеться с нею?

– Судите о ней не так, как обо мне.

– Я знаю ее силу и величие. Я люблю ее за отвагу и благородное сердце. Что ж, она может рассчитывать на меня так же, как я рассчитываю на нее. Я должен увидеться с ней в последний раз; я должен излить ей все, что у меня на сердце, потом я свято исполню все, что она решит после того, как меня выслушает.

Жанна поднялась.

– Как вам будет угодно, – сказала она. – Ступайте! Но вы поедете один! Сегодня я бросила в Сену ключ от парка. Отправляйтесь в Версаль, коль скоро вам этого хочется, а я отправлюсь в Швейцарию или Голландию. Чем дальше от бомбы, тем меньше опасность, что меня заденет взрывом.

– Графиня! Вы меня бросите, вы меня покинете? О Господи! С кем же мне говорить о ней?

Тут Жанна припомнила подходящие к случаю места из Мольера, и никогда еще такой обезумевший Валер не подавал столь хитрой Дорине более удобных реплик[135].

– Разве у вас нет парка? Разве в нем нет эха? – отвечала Жанна. – Твердите им имя своей Амариллиады[136].

– Сжальтесь, графиня, я в отчаянии, – отозвался прелат с неподдельной искренностью в голосе.

– Ну что ж, – отвечала Жанна резким и безжалостным тоном, как хирург, решившийся на ампутацию. – Если вы в отчаянии, господин де Роган, выбросьте из головы ребяческие бредни: они опаснее пороха, опаснее чумы, опаснее смерти! Раз эта женщина так дорога вам, пощадите ее, вместо того чтобы губить, и если у вас осталось хоть немного доброты и благодарности, не увлекайте за собой в пропасть тех, кто по дружбе помогал вам. Что до меня, то я с огнем не играю. Клянетесь ли вы две недели, начиная с нынешнего дня, не предпринимать ни единого шага, чтобы увидеть королеву? Просто увидеть, понимаете, не говоря уж о том, чтобы беседовать с нею? Клянетесь? Тогда я остаюсь и смогу вам еще помочь. Или вы решили идти напролом, пренебрегая ее и моей безопасностью? Если я об этом узнаю, то через десять минут меня здесь не будет. А вы уж выпутывайтесь, как сумеете.

– Ужасно! – прошептал г-н де Роган. – Какое сокрушительное падение! Утратить такое блаженство! О, я не переживу этого!

– Будет вам, – промурлыкала Жанна, – в вашей любви больше всего самолюбия.

– Нет, теперь осталась одна любовь, – возразил кардинал.

– Значит, придется вам пострадать, – откликнулась Жанна, – ничего не поделаешь. Ну, монсеньор, решайтесь: оставаться мне? Или катить в Лозанну?

– Оставайтесь, графиня, но сыщите мне болеутоляющее средство: рана слишком мучительна.

– Вы клянетесь, что будете мне повиноваться?

– Слово Рогана!

– Прекрасно. Успокоительное снадобье для вас готово. Я запрещаю вам встречи, но не запрещаю писем.

– В самом деле? – вскричал безумец, оживая от новой надежды. – Мне можно будет ей написать?

– Попробуйте.

– И… она мне ответит?

– Я попробую.

Кардинал осыпал жадными поцелуями руки Жанны и назвал ее своим ангелом-хранителем.

Надо думать, что демон, обитавший в ее душе, изрядно веселился в эту минуту.

В тот же день, в четыре часа пополудни, на краю парка, позади купальни Аполлона, остановился всадник.

Этот наездник ехал шажком, прогуливаясь ради собственного удовольствия: задумчивый и прекрасный, как Ипполит[137], он отпустил поводья своего скакуна.

Как мы уже сказали, он остановился в том месте, где три ночи кряду оставлял своего коня г-н де Роган. Земля там была изрыта копытами, а вокруг дуба, к стволу которого привязывали уздечку, все кусты были общипаны.

Наездник соскочил на землю.

– Не поздоровилось этой лужайке, – заметил он.

Затем он приблизился к стене.

– Вот следы штурма: калитку недавно отпирали. Так я и думал. Тот, кто воевал с индейцами в саваннах, как-нибудь разберется в следах людей и лошадей. Итак, господин де Шарни вернулся две недели тому назад; эти две недели господина де Шарни никто не видел. А вот и калитка, которую господин де Шарни избрал, чтобы проникнуть в Версаль.

Эти слова сопровождались горестным вздохом, словно у говорившего душа разрывалась на части.

– Уступим счастье тому, кто явился нам на смену, – прошептал наездник, рассматривая красноречивые следы на траве и стене. – Одним Бог дает, а у других отнимает. Не зря он вознаграждает одних и карает других, да святится воля его. И все-таки нужны доказательства. Но откуда и какой ценой их добыть? Да это же легче легкого! В ночной темноте никто не обнаружит человека, прячущегося в кустах, и он из своего укрытия увидит тех, кто сюда явится. Нынче вечером я притаюсь здесь в кустах.

Подобрав поводья скакуна, наездник не спеша сел в седло и тем же неторопливым шагом удалился, завернув за угол ограды.

Что до Шарни, то, исполняя приказ королевы, он весь день сидел, затворившись у себя, и ожидал от нее весточки.

Наступила ночь, но он так ничего и не дождался. Шарни сидел у окна павильона, но не у того, которое выходило в парк, а у другого окна той же комнаты, обращенного на узкую улочку. Королева сказала: «У дверей егермейстерского дома», но в этом павильоне двери служили одновременно и окнами первого этажа. Во всяком случае, они были остеклены.

Он вглядывался в беспросветную темноту в надежде с минуты на минуту услышать топот коня или торопливые шаги гонца.

Пробило половину одиннадцатого. Никого. Королева подшутила над ним. Она просто поддалась первому порыву, вызванному изумлением. Устыдясь, она пообещала то, что не в силах оказалось исполнить; а может быть, как это ни чудовищно, она, обещая, знала, что не сдержит слова.

Шарни, который, подобно всем влюбленным, легко склонялся к подозрениям, уже упрекал себя за излишнюю доверчивость.

– Как я мог после того, как сам все видел, поверить басне и вопреки очевидности, вопреки своей уверенности поддаться глупой надежде!

Снова и снова он яростно осыпал себя жестокими упреками; вдруг его внимание привлек шорох, произведенный пригоршней песка, которую бросили в другое окно, выходившее в парк; Шарни ринулся туда.

Он увидел, что внизу, под буком, стоит женщина в широкой черной накидке, обратив к нему бледное, встревоженное лицо.

У него вырвался крик радости и вместе с тем сожаления.

Женщина, которая ждала его, звала его, была Мария Антуанетта!

Одним прыжком он очутился рядом с королевой.

– А, вы здесь, сударь? Это очень кстати! – волнуясь, тихо проговорила королева. – Почему же вы мешкали?

– Вы, вы, ваше величество? Это вы? Возможно ли? – пробормотал Шарни, падая ниц.

– Так-то вы меня ждали?

– Я ждал у того окна, которое выходит на улицу, государыня.

– Помилуйте, с какой стати мне идти по улице, когда гораздо проще пересечь парк?

– Я не смел и надеяться, что увижу вас, ваше величество, – с пылкой благодарностью в голосе признался Шарни.

Она прервала его.

– Уйдем отсюда, здесь светло, – сказала она. – Вы при шпаге?

– Да.

– Хорошо. Откуда, вы говорите, вошли те люди, которых вы видели?

– Через эту калитку.

– В котором часу?

– Всякий раз они являлись в полночь.

– Ничто не помешает им прийти и сегодня. Вы никому ничего не рассказывали?

– Ни одной живой душе.

– В таком случае спрячемся в роще и подождем.

– О, ваше величество…

Королева первая проворным шагом углубилась в парк.

– Вы сами понимаете, – внезапно сказала она, словно опережая мысли Шарни, – что я не доставила себе удовольствия рассказать об этом деле начальнику полиции. Господин де Крон должен был помочь мне, когда я пожаловалась в первый раз. Если особа, позволяющая себе быть на меня похожей и присваивающая мое имя, до сих пор не задержана, если на тайну до сих пор не пролит свет, остается предположить одно из двух: либо г-н де Крон ни на что не годится – а это не так, – либо он преступно попустительствует моим врагам. С трудом могу поверить, чтобы у меня дома, в моем парке разыгрывалась недостойная комедия, о которой вы мне сообщили, если ее участники не заручились заранее прямым покровительством или молчаливым одобрением. Поэтому виновники представляются мне настолько опасными, что я желаю сама вывести их на чистую воду. Что вы об этом думаете?

– Я прошу дозволения вашего величества уклониться от ответа. Я в отчаянии: у меня не осталось подозрений, но я все еще немного опасаюсь.

– Как бы то ни было, вы честный человек, – горячо проговорила королева. – Вы умеете говорить напрямик то, что думаете; это ваше достоинство подчас может причинить боль невинному, если вы заблуждаетесь на его счет, но от такой боли можно исцелиться.