Итак: Антонина – это все-таки я. Он – это Феликс, потому что другого «его» у меня не было уже около года. У меня нет привычки нырять из постели в постель. С того времени, когда я окончательно сказала Мастоцкому «нет», прошло... да-да... около года: одиннадцать месяцев. Вот так! Да! Мой начальник периодически приударяет за мной. Мы с ним со студенческих времен сто раз сходились, расходились... В последний раз разошлись, поскольку мне не нравилось, что Кирилл не хотел афишировать наши отношения в отделе, обращался ко мне исключительно на «вы» и постоянно требовал не противопоставлять себя коллективу. Он даже пытался выставлять мне условия: если я... то он... В конце концов я послала его подальше. На что мне такой муж, который станет вечно извиняться за меня перед коллективом? Да и вообще: замуж, как я уже говорила, меня никогда не тянуло.

Я довольно долго раздумывала над всем этим из тех соображений, чтобы подольше не возвращаться мыслями к электронному письму. Но Мастоцкий был настолько обыкновенным среднестатистическим мужчиной, что долго думать о нем не получалось. Волей-неволей пришлось перевести взгляд на монитор, на котором так и висело это письмо.

Можно, конечно, распечатать его, сунуть под нос Феликсу и спросить: «Что ты на это скажешь?» Я на его месте не сказала бы ничего, а вдобавок покрутила бы пальцем у виска. Еще бы! Где доказательства того, что речь идет именно о нем? А может, о Мастоцком? Нет! Я ведь знаю, что не о нем! Кирилл если уж и станет водить кого-нибудь за собой за ручку, то точно не смерть. В крайнем случае мою бывшую подругу Маринку. И задворками, чтобы женщины вверенного ему отдела не увидели, а то мало ли что. Маринка каждый раз прыгает к Кирке на шею, когда я для нее эту шею освобождаю. Впрочем, Мастоцкого я освободила навсегда.

Хотя, я бодрюсь... Черт! Черт! Черт! Я начала употреблять любимое слово этой сумасшедшей хакерши! Зачем она прислала мне то, что прислала? Что она имела в виду? Все чушь! Наговор! Они разошлись с Феликсом, и она не смогла его забыть. Да... Его трудно забыть... Я, пожалуй, тоже не смогу... А, собственно, почему я должна забывать? У нас все хорошо! Хорошо! А если он кого-то разлюбил, то это не повод вешать на него всех собак. Я вот тоже бросила Мастоцкого, но ему не приходит в голову рассылать по Питеру идиотские письма. Этой хакерше надо срочно обратиться к психиатру. Впрочем... Черт возьми, как это слово заразительно! Она не сможет обратиться ни к какому врачу, потому что уже прошло сорок дней после ее... смерти... Нет! Нет и нет! Те, кто по-настоящему хотят свести счеты с жизнью, никогда не трезвонят об этом. Они, наоборот, делают вид, что радуются жизни, чтобы усыпить бдительность друзей и родных, и только тогда... по-тихому... А эта... хакерша – напоказ! Наверняка она жива и здорова! А как же письмо через сорок дней? Ерунда! Она просто забыла о нем и... например, уехала в отпуск, а программа – взяла да и отослала письмо через сорок дней, как ей было велено. Хотя... у кого в нашей стране отпуск в сорок дней? Ну... например, у учителей... летом... Но сейчас... осень... разгар, так сказать, учебного года... Ну и что! Программа могла дать сбой и вообще... Все это может быть дурным компьютерным приколом! Розыгрышем! Дрянной рассылкой с единственной целью – пощекотать нервы получателям! Это спам!!! Но как же тогда мое имя – Антонина... Все, я пошла по второму кругу...

Отдышавшись, я взглянула на адрес отправителя. Какая-то Elis... Еще бы! Не Антонина же и не Варвара будет рассылать такие письма. Или Elis – это в том смысле, что – Лиза... Та, которая бедная... Хотя, может быть, этой особе просто нравилось звучное импортное имя. А что? Сейчас куда ни глянь везде такие названия, что только диву даешься! Вот, например, в Питере есть кафе под названием «Мутный глаз». Вы пошли бы ужинать в «Мутный глаз»?

А что, если черкнуть этой Elis ответ? Может быть, она отзовется, извинится, объяснит, что письмо – есть недоразумение, что в Интернете болтаются еще и не такие маразматические послания и что не стоит все принимать на веру и переживать. Может быть, мы еще подружимся с этой Elis? Стоп! Стоп! Стоп! Волчицам не нужны друзья и подруги! Не стоит поступаться принципами ради... Ради кого? Ради Феликса я поступлюсь чем угодно!

Я кликнула мышкой в окошке для ответа и выдала следующий текст:

«Привет, Elis, дорогая моя Лизавета! Надеюсь, что у тебя все в порядке. Если все еще хочешь выговориться, пиши. Можешь по-прежнему – эзоповым языком, можешь – открытым текстом (что, конечно, предпочтительнее). Возможно, я смогу тебе помочь. Антонина».

Вряд ли я смогу помочь этой сумасшедшей, если она вообще существует в природе, но надо же хотя бы попытаться прояснить ситуацию.

В свой электронный ящик я не заглядывала неделю. Специально. Еле вытерпела. Зато все эти дни пытливо вглядывалась в глаза Феликсу. Нет ли в них чего-нибудь брутально-фатального, не горят ли они адовым пламенем? Шоколадная радужка по-прежнему сладко плавилась и вскипала под моим взглядом. Теплые, мягкие губы любимого человека целовали меня, и воспоминания о тревожном электронном письме тонули в глубинах мозга.

К концу недели я убедила себя в том, что эта Elis – патентованная шизофреничка, и полезла в свой почтовый ящик якобы только для того, чтобы посмотреть, не пришло ли уведомление из интернет-магазина, в котором я сделала заказ на специальный коврик для занятий йогой.

Уведомление было. А еще было Re: на Re:. От Elis. Сначала я почувствовала, как покрылась липким потом, потом рассмеялась вслух. Так-то оно и лучше! Раз Elis пишет, значит, жива и здорова!

Что ж, я готова стать для нее виртуальной жилеткой! Пусть плачет в мой почтовый ящик. Таким образом я буду контролировать ситуацию и уже не впаду в коматозное состояние от ее неожиданных писулек. Еще раз освобожденно вздохнув, я открыла ответ Elis и прочитала следующее:

«Здравствуйте, Антонина. Судя по письму, вы не знаете, что Наташа погибла 28 августа. Если вы были ее подругой и не услышали об этом трагическом событии по какому-то недоразумению, то приглашаю вас на Николаевское кладбище в следующую субботу в 12.00. В течение получаса буду ждать вас у центрального входа. Я – несколько рыжеволос, что всегда отличало меня от других. Думаю, не ошибетесь. Виктор, Наташин брат».

По прочтении этого послания я застыла перед монитором. Шевелиться не могла довольно продолжительное время. Ощущения были такими, будто я умудрилась проглотить огромную ледяную глыбу, которая прижала меня к компьютерному креслу и мгновенно проморозила внутренности. Не без труда выйдя из ледяного ступора, я взглянула на календарь, хотя и без того знала, что там увижу: «следующая суббота» – завтра. Плохо и одновременно хорошо. Плохо, потому что я ко всему этому не готова. Ох, как не готова... Хорошо, поскольку уже завтра я могу узнать... Что? Может быть, мне лучше ничего не знать? Что мне за дело до какой-то Наташи, которая никогда не была моей подругой! Ага! Не знать и мучиться ужасными подозрениями! Да какие там подозрения? Шизофреники – они на то и шизофреники, что их действия нормальным «умом не объять» и «аршином общим не измерить». Бедный Тютчев, Федор Иваныч... Знал бы он, к чему я пристегну его бессмертные строки!

Вечер пятницы я провела в обнимку с пузырьком валерьянки, единственным успокоительным средством, имеющимся у меня в наличии. Неожиданно позвонил Феликс и сказал, что в субботу мы не сможем встретиться, поскольку он обещал отвезти Надежду Валентиновну к какому-то знаменитому врачу. Я ответила что-то вроде «да-да-да... конечно-конечно... не беспокойся... все хорошо... встретимся в воскресенье», и он, похоже, даже не заметил, что голос мой нервно подрагивал. В общем, все само собой складывалось так, чтобы на следующее утро я отправилась на Николаевское кладбище. Встать придется пораньше, потому что оно находится на окраине Петербурга, и пилить до него на перекладных более полутора часов. А может, вызвать такси? Влетит в копеечку... А ради чего? Да ради Феликса, черт возьми! Фу! Что-то последнее время я стала часто поминать черта! Не к добру! Ой, не к добру! А что вообще в последнее время у меня к добру?! Говорила же мне Кузовкова, что выпендреж (так она называет мою независимость) еще выйдет мне боком. Якобы люди мне вслед плюются и запросто могут пожелать зла. Я еще спросила:

– Люди – это ты?

– Я тебе зла не желаю. Я только удивляюсь, и все. А другие, мимо которых ты шлындаешь с задранным вверх носом, могут и пожелать. Гляди, как бы не накрыло с головой их пожеланиями!

– Не каркай! – сказала я ей тогда.

– Тут каркай не каркай... – отозвалась Леночка и безнадежно махнула рукой.

Может быть, и правда меня сглазили. Я никогда не верила в сглаз и порчу, но кто может поручиться, что этого и впрямь не существует в природе.

* * *

Без десяти минут двенадцать я вышла из такси у центральных ворот Николаевского кладбища и сразу увидела Виктора. Он был не несколько рыжеволос, как писал в письме, а пламенно-рыж. Ошибиться действительно было невозможно. На нем были подобающие месту черные одежды. Увидев, что я направляюсь к нему, он надел на пылающие волосы черную кожаную кепку. Видимо, молодому мужчине казалось, что их яркий цвет на кладбище неуместен.

– Я Антонина, – представилась я для приличия, хотя мы оба поняли, кто есть кто.

– Виктор, – из вежливости кивнул он и сделал рукой жест, показывающий на вход.

Мне очень хотелось вцепиться в его черную куртку и потребовать, чтобы он немедленно рассказал, что случилось с Наташей, но я понимала: сначала должна в траурном молчании дойти до ее могилы, постоять перед ней со слезами во взоре и только потом, на выходе, начать расспрашивать Виктора.

– Кладбище старое, – неожиданно сказал мой спутник, и я вздрогнула. – Здесь уже больше не хоронят, но у нас за оградкой оказалось много места, а потому... ну... вы понимаете...

Я яростно закивала, усиленно делая вид, что все понимаю, хотя соображала плохо. Я боялась от напряжения сбиться с той легенды, которую себе придумала насчет его погибшей сестры. Черт... И чего она придумала себе идиотский ник – Elis... Ведь не Лизавета же, в самом деле... Наташа... Какой кошмар: опять поминаю черта...