Надежда Валентиновна предложила мне к чаю печенье. Вместо того чтобы решительным образом отказаться, я как-то вяло сказала:

– Я печенье не ем.

Женщина не стала расспрашивать, почему да отчего. Она сосредоточилась, сморщив нос, и, все еще пребывая в задумчивости, проговорила:

– Сейчас... сейчас...

Потом открыла дверцы навесной полки, покопалась там и вытащила яркий целлофановый пакетик.

– А вот тут у меня есть сушки. Самые обыкновенные, даже без мака. Пойдет?

– Пойдет, – согласилась я, продолжая удивляться тому, что соглашаюсь. Видимо, все дело было в том, что Надежда Валентиновна поступала нестандартно. Она не собиралась заставлять меня трескать курабье, которое лежало в вазочке, хотя ела его сама. У нее не возникло ни одного вопроса, почему я грызу сушки, когда есть курабье. Впрочем, может быть, вопросы и возникали, но она их не задавала из деликатности. Нынче же деликатность не в чести. Все считают, что имеют право всюду совать свои носы.

Разговор тек на удивление свободно. Обычно я довольно скованна с незнакомыми людьми, но с Надеждой Валентиновной неожиданно для себя разговорилась. Может быть, потому, что мы не обсуждали погоду, политику, цены и сериалы. Она не сюсюкала со мной, как часто любят делать люди, старшие по возрасту, но и не заискивала, что тоже иногда бывает. Мы были на равных.

Я узнала, что Надежда Валентиновна разъехалась со взрослым сыном. Хорошую трехкомнатную квартиру они, по ее словам, не без труда разменяли на две однушки в разных районах. Мне очень хотелось спросить, не боится ли она жить одна, раз так слаба здоровьем, но постеснялась. Меня же не спрашивали про сушки. В общем, тоже проявила деликатность.

Когда я опустошила свою чашку и собралась уходить, Надежда Валентиновна задерживать меня не стала, что мне опять же понравилось. Всякие гости хороши в меру.

Дома я вдруг подумала о том, что, пожалуй, могу с ней подружиться. Так... не слишком близко. «Мы – к вам, а вы – к нам» – это не для меня. Я всегда должна держаться на некотором расстоянии. Похоже, с этой женщиной такое возможно. Она не станет ловить меня на лестнице, чтобы я скрасила ее одиночество, и не потянет с собой в супермаркет без серьезной причины.

Надо сказать, что подруг я давно не держу. Про одну сетевую мерзавку уже рассказывала. Других не имею не потому, что кто-то из них увел у меня мужчину, как, например, у Людмилы Прокофьевны из «Служебного романа». Такого не было, врать не буду. Я просто устала от подруг. Почему-то все они, мои бывшие подруги, были очень требовательны в дружбе. Я должна была часами висеть на телефоне, разговаривая ни о чем. Я должна была шляться с ними по магазинам, где они часами простаивали у каждого прилавка. А я ненавижу шопинг. Всегда иду в магазин с определенной целью и, как правило, сразу нахожу то, что мне нужно. И, опять же как правило, много дешевле того, что выходили себе подруги в многочасовом марафоне. Это их злило. Всегда. Иногда они просили помочь выбрать вещь. Я не отказывалась и, по своему обыкновению, почти в первом же бутике находила то, что сидело на той или иной подруге как влитое. Они никогда не хотели покупать сразу, хотя выбранные мной вещи нравились. Им казалось, что во-о-он в том магазинчике может оказаться что-то еще более привлекательное, а в том бутике, который за углом, – вообще умопомрачительная вещь. В конце концов, в двадцать пятом магазине, уставшие и обессиленные, они покупали первую попавшуюся дрянь за сумасшедшие деньги, а потом ненавидели меня за то, что я не настояла на своем.

А еще они мне завидовали. Тому, что я не замужем. Нет, они, конечно, делали вид, что сострадают, и без устали подыскивали «подходящие» партии по принципу: «Возьми, боже, что нам негоже». Раздражались, когда я не соглашалась даже посмотреть на объект. Ни одна из моих бывших подруг не была счастлива в браке, а потому моя свобода от всех видов супружеских обязанностей выводила их из состояния равновесия. Бесило их и то, что, не имея семьи и детей, я не выгляжу несчастной. Я не синий чулок, а элегантная дама. У них не поворачивался язык назвать меня старой девой, хотя, наверное, очень хотелось.

Я не дева. Когда хочу, у меня бывают мужчины. Но я редко хочу. Они, как и подруги, тоже чересчур требовательны. Одним нельзя звонить домой, потому что там жена, другим – нельзя и на мобильник, потому что жена и туда часто сует свой нос. Третьи, наоборот, хотят, чтобы я без конца звонила и проявляла нечеловеческую любовь к ним. Четвертые хотят секса без конца и без краю. Пятые боятся, что я потащу их под венец, ждут от меня постоянного подвоха, а потому вообще ведут себя неадекватно. Шестые желают прописаться в моей квартире. В общем, дальше, думаю, можно не продолжать. Мне никто не нужен ни под венцом, ни в квартире. Я одиночка. Волчица. А секс – такое дело, что... В общем, при определенном навыке без него можно жить, как без сладких булочек.

Чем я наполняю свой досуг? Я люблю читать. Люблю театр. Музыку. Остальное свободное время провожу в спортзале. Я занимаюсь всем, чем можно. Фитнесом – да. Обязательно. В качестве основы я выбрала себе пилатес – упражнения, растягивающие позвоночник и благотворно влияющие на суставы. Иногда хожу на силовую гимнастику, иногда – в тренажерный зал. Нечасто. Мне не нужна выпирающая из одежды мускулатура. Я всего лишь хочу быть в тонусе. А еще мне нравится йога. Нет, я не собираюсь спать на гвоздях, ходить по битому стеклу и погружаться на десять лет в анабиоз. Мне нравятся асаны – позы, каждая из которых благотворно влияет на здоровье и сознание. Йога предлагает почувствовать сияние души. Я пока его не чувствую, занимаюсь только телом, но... Я в самом начале пути... Да, мне тридцать с большим хвостом, но я в начале...

Кстати, если хотите избавиться от надоедливой приятельницы, пригласите ее ходить вместе с вами на фитнес, а еще лучше – на йогу. Она непременно скажет:

– Да-да, конечно! Как только раскидаю в стороны некоторые дела, так и пойдем. В общем, созвонимся!

После этого она исчезнет навсегда. Перестанет вам звонить и даже, завидев вас, начнет переходить на другую сторону улицы, чтобы вы опять не принялись тянуть ее на йогу. У нее и без йоги полон роток дел: сериал посмотреть, дамский роман почитать, вышить розочку на кофточке и в двадцать пятый раз на неделе вымыть в квартире пол.

* * *

Он был некрасив. Воинственно некрасив. Как-то нарочито. Очень высокий, он сильно сутулился, и его руки с огромными кистями некрасиво свисали. Голова тоже была крупной, заросшей иссиня-черным волосом, густым и непокорным. Похоже, что парикмахерскую он посещал от случая к случаю, а может быть, вообще игнорировал: считал это пустым занятием, поскольку волосы теперь уже только густились и кустились, а в длину не росли. Я не могла поверить, что Феликс – родной сын Надежды Валентиновны. Она была хрупкой, светлой и будто бы всегда в дымке: светло-пепельные тонкие волосы, глаза – такого же оттенка и матово-белая кожа в маленьких сухих морщинках. Да, я потом их разглядела. Надежде Валентиновне было пятьдесят пять. Сыну – тридцать три. Он находился в возрасте Иисуса, но как же на него не походил! Антипод. Антихрист.

Я решила, что Феликс – приемный сын Надежды Валентиновны, поскольку невозможно было даже представить, что он есть плоть от ее плоти. Потом я заметила, что он смотрит точно так же, как она: слегка исподлобья и настороженно. И так же, как она, совершенно неповторимо слегка поводит головой при разговоре. И улыбается точь-в-точь, как она.

Я стала думать, что отцом Феликса был наверняка какой-нибудь высокогорный знойный джигит. Потом узнала, что его отчество – Сергеевич. Впрочем, и Сергеи встречаются всякие. Может быть, тот Сергей был не совсем Сергеем, а, например, Серго. А может, Сержем или Серапионтом... Может, у Феликса и фамилия какая-нибудь эдакая... Хотя... Что мне до этого?

Надежда Валентиновна оказалась тяжелой гипертоничкой. Она не успевала выползти из одного криза, как впадала в другой. После того чая с сушками и неспешно-приятного разговора я почему-то посчитала себя обязанной хоть в чем-то помочь ей, печальной затворнице. Странно, право слово! Я всегда старалась жить так, чтобы никому не быть обязанной, а тут вдруг вляпалась. Но тогда я еще даже не подозревала, во что. Тогда я думала, что всего лишь слегка поступилась волчьими принципами. Да. Ради хорошего и очень больного человека. В конце концов, даже волки могут к кому-нибудь привязаться.

Как-то, еще в нежных девушках, я гостила в лесничестве, у деда одной моей тогдашней подруги, с которой нынче, разумеется, расплевалась. Так вот: к этому самому деду волки выходили из леса на тропу, чтобы поздороваться. Это он так нам говорил. Я хорошо помню одного огромного самца, как с картины Виктора Васнецова. Этот волчара запросто выдержал бы на своей спине пару откормленных Иванов-царевичей вместе с царевнами. Он выходил навстречу деду, и они долго-долго смотрели друг другу в глаза. Потом зверь опускал (!) голову и, пятясь, скрывался в кустах. Дед спокойно поворачивался к нему спиной и с выражением торжества и гордости на коричневом до обугленности морщинистом лице шел к нам, наблюдающим за ними из-за ворот лесничества.

– Дед, а ты его не боишься? – каждый раз спрашивала моя подруга.

– Если бы он только почувствовал, что я его боюсь, давно перегрыз бы мне горло, – всегда отвечал он.

Тогда его ответ мне был не очень понятен. Теперь я его прочувствовала на своей задубелой волчьей шкуре. Надежда Валентиновна меня не боялась. Та же Леночка Кузовкова и иже с ней меня побаивались, поскольку знали, что я сильней: им еще ни разу не удалось склонить меня на свою сторону и заставить делать то, чего я не хочу, и то, что мне неинтересно. Например, мне неинтересны застолья на рабочем месте по поводу праздников и дней рождений. Я высиживаю со всеми для приличия минут двадцать и ухожу в другую комнату (благо она есть в нашем отделе). Сначала все упрекали меня в неуважении, высокомерии, наплевательском отношении и... прочее. Потом привыкли. Но я их раздражаю. Еще бы! Время-то рабочее! Я – работаю, а они... Кроме того, у меня всегда чистое дыхание, и я запросто могу в любой праздничный день смело идти на прием к начальнику, а они вынуждены закрывать рот ладошкой и не без труда собирать разбегающиеся глаза в кучку.