– Может, эта сволочь... на нее денег жалеет?

– Не знаю... – безразлично уронила я и тут же вскрикнула: – Кира!!!

– Что?! – с таким же ужасом в голосе отозвался он.

– Нам надо с ней поговорить!

– О чем?

– О... ее сыне...

– И что ты ей скажешь?

– Все, что знаю.

– Она, наверно, и так в курсе. Не могла же не спросить сыночка, на какие шиши он отгрохал себе этот дворец.

– Она может не знать всего. Знает, что он пишет книги, но откуда берет сюжеты, не догадывается, хотя...

– Тонька! Перестань делать многозначительные паузы! – взревел Мастоцкий.

– Понимаешь, Кира... я вспомнила один странный разговор Феликса с матерью... Она точно знает, чем он занимается, потому что говорила о его профессии и еще что-то такое про игры...

– Какие еще игры?

– Я... Я не могу вспомнить, потому что тогда не придала этому особенного значения...

Я хотела поделиться с Кириллом еще кое-какими соображениями, как вдруг он прижал меня к дереву и принялся целовать. Я начала брыкаться, потому что его нежности были совершенно неуместны и некстати.

– Она идет назад! – шепнул мне Мастоцкий. – С бидончиком. Я знаю, куда она ходила. Тут неподалеку живет женщина, у которой козы. Она их молоко продает, говорят, полезное...

– Странно, что мамаша Феликса сама ходит за молоком, будто крестьянка по воду, – буркнула я, пытаясь разглядеть Надежду Валентиновну из-за Киркиного плеча. – Этот... которая Манана... наверняка мог бы обеспечить доставку молока на дом.

– А может, его маменьке прогуляться хочется... моцион, так сказать, совершить...

Не знаю, что мне вдруг стукнуло в голову, но я с силой оттолкнула Кирилла, который на это явно не рассчитывал, и выскочила на дорогу перед самым носом Надежды Валентиновны.

– Здрасссь... – произнесла я, впиваясь в нее глазами. Не призрак. Реальная женщина. Та самая, которая была моей соседкой и угощала сушками без мака, а сама трескала курабье.

Надежда Валентиновна вздрогнула и уронила бидончик. Молоко расползлось по асфальту огромным белым осьминогом. Мои джинсы и ноги матери Феликса были заляпаны жирным каплями.

– То-о-оня... – протянула она.

– Она самая... – Мне хотелось рявкнуть ей это в лицо, но гортань выдала жалкое сипение.

Мать Плещеева взяла себя в руки быстрей.

– Ну и чего же ты хочешь, Тоня? – спросила она и подняла пустой бидон.

– Поговорить, – несколько тверже сказала я, так как за плечи меня уже обнимал Мастоцкий.

Надежда Валентиновна оглядела его равнодушным взглядом светлых глаз и спросила:

– О чем?

– О том, что у нас есть материалы, мягко говоря, компрометирующие вашего сына.

– Да ну?! – улыбнулась она, и улыбка ее мне не понравилась. Впервые. Раньше я не замечала, что у нее такая неприятная улыбка. Мне хотелось ей сказать, что она зря улыбается, но женщина спросила: – И в чем же они состоят?

– У нас есть неопровержимые данные, что ваш сын является виновником смерти нескольких женщин! – выпалила я.

– Даже так? – Что-то в лице Надежды Валентиновны неуловимо изменилось, но она все так же невозмутимо вытряхнула из бидона на асфальт остатки молока и сказала: – Что ж... тогда пройдемте в дом.

Внутри дом был так же хорош, как и снаружи. Отделан дорого, но с большим вкусом, в приглушенных пастельных тонах. Интерьеры были будто выписаны акварелью. Очень простые, тонкой сеточкой тюлевые занавески пропускали свет в виде легкой дымки, которая гармонировала с обликом женщины, здесь проживающей. Я придирчиво оглядела ее одежду. Да, проста. И все же не такая, в какой она ранее принимала меня у себя в гостях. Ее прямая серая юбка и чуть голубоватый джемпер, думаю, стоили больше моей месячной зарплаты.

Надежда Валентиновна привела нас в просторную гостиную, центр которой занимала массивная кожаная мебель бежевых тонов. Кресло, в которое я упала, казалось, тут же под меня подстроилось, со всех сторон бережно поддерживая мое тело. Так удобно я еще никогда не сидела. Тем лучше. Не встану, пока все не выясню. Рядом со мной устроился Мастоцкий, всем своим видом демонстрируя хозяйке, что бросится на мою защиту в любую минуту.

Надежда Валентиновна уже совсем справилась с собой. Ее лицо было невозмутимо и непроницаемо. Если бы не застывшие капли козьего молока, можно было подумать, что резкого разговора не было.

– Ну так что же вы хотели мне поведать? – светским тоном начала она.

И я рассказала матери Плещеева о дневнике Наташи Серебровской, а также поделилась своими соображениями на предмет литературной деятельности ее сына. Выслушав меня, она немного помолчала, а потом проронила в пространство:

– Я всегда говорила, что до добра это не доведет...

– Послушайте, милейшая! – взорвался Мастоцкий. – А не кажется ли вам, что вы могли бы прекратить это на корню?!

– Вы считаете, что я имею хоть какое-то влияние на своего сына? – усмехнулась она.

– Ну... он же не вчера начал писать свои романы! – продолжил Кирилл. – Неужели вы не знали, откуда он берет сюжеты?

– Знала. – Надежда Валентиновна выпрямилась в кресле. – Но первую его книгу я одобрила, вернее, сама же на нее, если можно так выразиться, подбила.

– То есть? – удивилась я.

– Видите ли, его очень сильно оскорбила и... предала женщина... Он был еще молод... впал в страшную депрессию. Я должна была что-то сделать... как-то помочь... Перепробовала много способов привести его в норму, а потом вдруг меня осенило, и я предложила ему записать свои переживания, сжечь написанное и таким образом освободиться от гнетущих воспоминаний.

– Видимо, он не сжег?

– Вы правы.

– То есть ему понравилось таким образом освобождаться от гнетущих воспоминаний?

– Да.

– Надежда Валентиновна, – вступила в разговор я, – не станете же вы утверждать, что не знали, как ваш сын манипулировал женщинами ради успеха своих романов.

– Он... не для успеха...

– А для чего?

– Он мстил. – Лицо Надежды Валентиновны тоже приобрело жесткое мстительное выражение.

– Да за что же мстить Наташе Серебровской, которая его любила?!

– Вам не понять...

– А вам?!

– А я... я понимаю! Я его мать! Когда у тебя, Антонина, будут дети, ты меня вспомнишь!

Мне хотелось сказать, что я тоже любила Феликса, но не успела, потому что его мать спросила первой:

– Сколько стоят ваши... материалы?

– Они бесценны, – опередил меня Мастоцкий.

– Ну и куда вы собираетесь с ними пойти? – с каменным лицом спросила Надежда Валентиновна.

– Для начала можно в любую популярную газету типа «Комсомольской правды».

– А потом?

– А потом – в органы.

– Зачем?

– Чтобы предотвратить дальнейшие его преступления.

– Но женщины сами! – взвизгнула Надежда Валентиновна.

Я никогда не видела на ее лице выражения такого бешенства.

– Вы прекрасно знаете, что до самоубийства их доводил ваш сын, – спокойно сказал Кирилл, поднялся с кресла и предложил мне руку, как бы давая понять хозяйке дома, что разговор не состоялся.

– Подождите! – уже гораздо спокойнее произнесла она. – Вы ведь зачем-то пришли... Не только же для того, чтобы сказать мне о том, что узнали.

– Да, – согласилась я и рукой подтолкнула Мастоцкого обратно к креслу. Он нехотя опустился в него. – Я хочу знать, какова ваша роль во всей этой истории?

– В какой? – Надежда Валентиновна сама вскочила с кресла, и я увидела, что руки ее слегка подрагивают.

– Скажите, зачем вы поселились в наш дом, коль у вас... – я обвела рукой прекрасную стильную гостиную, – ...такие хоромы?

Женщина усмехнулась, прищурилась, посмотрела на меня с нескрываемым презрением и сказала:

– А за новыми впечатлениями.

– То есть? – искренне удивилась я.

– Я поселилась в обычном доме, чтобы мой сын, который непременно будет приходить меня навещать, нашел... скажем так... новых знакомых. Мы часто так делаем.

– Новых женщин?

– Не только. Здесь, в Завидове, мы с ним отдыхаем, а в городе – работаем. У каждого своя работа.

– То есть... вы.. нет... – Я никак не могла выразить мысль, которая вертелась у меня на языке, потому что она казалась чудовищной.

– Вы что, с ним вместе работаете? – выразил мою мысль Мастоцкий. – Ильф и Петров, значит?

– Я просто делаю то, что просит меня мой сын. Повторяю, вам этого не понять, пока у вас не будет своих детей.

– А наши бабки... ну с крыльца... – опять начала я. – Почему они уверяли маня, что никогда не видели ни вас, ни Феликса? Плели про какого-то Шурика...

– Неужели непонятно, что для получения нужных материалов приходится идти на определенные затраты?

– Вы им заплатили?

– Разумеется.

– И сколько же стоит их молчание, если наши женщины в принципе не умеют молчать? – изумилась я.

– Они получили не деньги, а то, что им очень нужно, но может быть в любую минуту у них изъято, если они скажут хоть одно лишнее слово.

– Дальновидно... А можно узнать, что именно они получили?

– Ну, например, одна из них – микроволновку...

– То есть вы готовы были ее отнять, если вдруг что? – перебила ее я.

– Запросто, – усмехнулась она. – Продолжать?

– Не надо... Хотя вот Ненила... та старушка, которая не снимает вязаную серую кофту...

– А ей было достаточно двух пакетов корма для ее любимых кошек, – рассмеялась Надежда Валентиновна. – Кому что, милочка... Я хорошо изучила людей.

– А ваш приступ? Больница?

Надежда Валентиновна улыбнулась:

– Вот это было настоящим. Я действительно страдаю гипертонией, но не в той степени, в которой тебе продемонстрировали. Я просто поняла, что ты, Антонина, не такая, как все, а потому можешь стать хорошей моделью для... ну... ты понимаешь...

Я понимала и не понимала одновременно, а потому пролепетала:

– А тот... пенсионер с зелеными кошками на обоях... – Как там-то вы умудрились все переделать? Я же не сумасшедшая! Я же видела, что пришла в ту самую квартиру, где жил Феликс!