Светлана Лубенец - Ожерелье из разбитых сердец

Мне же очень хотелось Татьяну придушить. Я даже представлял, как хрустят под моими пальцами куриные косточки ее горла. Разумеется, не придушил.

После жены «большого человека» на призывные взгляды стареющих развратниц я больше не смотрел. С женщинами, конечно, время проводил, но только с теми, которых выбирал сам. Были они, признаюсь, не лучшего качества. За качеством я не гнался. Всего лишь усмирял бушующую плоть.

Как ни странно, с годами интерес ко мне женщин все усиливался и усиливался. Я смотрел на себя в зеркало и удивлялся. Красавцем я не стал. Что же их влекло? Мужская мощь? Огромные бицепсы? Бычья шея? Грива волос, которая, как ни стриги, все выглядит нестриженой?

Вскоре я во всем разобрался: они жаждали фантастического секса с фантастическим мужиком. Любить меня они не собирались. Любили они других, а со мной совокуплялись без всяких чувств из интереса. Некоторые мужики падки на экзотических женщин: вьетнамок, кореянок, африканок (если повезет найти). Я со своей знойно-вызывающей внешностью был экзотикой для петербурженок. Я был живым воплощением их эротических снов и фантазий. Когда на экраны страны хлынули западные фильмы, мои любовницы стали называть меня в постели то Кинг-Конгом, то Кононом, то Терминатором. Они не стеснялись меня. Они выделывали рядом со мной то, что постеснялись бы творить в постели со своим возлюбленным. Для них я был иным... виртуальным персонажем... Они занимались со мной сексом, будто онанировали перед компьютерным экраном, читая сообщение: «А теперь представь, что я тебя...»

Я принимал жизнь такой, какая она есть. Собственно, у меня и выбора-то другого не было. Но женщин я начал ненавидеть. Всех. Сначала тихо. Потом до скрежета зубовного. Иногда мне хотелось пополам разорвать девку, корчившуюся передо мной в какой-нибудь непристойной позе. Мое зверение они воспринимали, как новомодные игрища в стиле садомазо. И получали то, чего ждали. И просили еще. Твари! Похотливые гадины!

А потом они вдруг стали меня любить. Эти греховодницы! Эти секс-машины! Сначала я думал, что начались какие-то новые игры. Были игры в садомазо, начались – в любовь. Потом оказалось – действительно любят... Они в меня влюблялись до потери собственного «я». Может быть, за то, что я весьма поднаторел на сексуальном фронте. Может, за что-то другое... Только я-то уже не хотел любви. Они опоздали, красотульки! Я уже научился прекрасным образом обходиться без любви. Я не собирался ни на ком жениться. А они теперь хотели именно этого. Они донимали меня своей любовью и желанием выйти за меня замуж. Разумеется, им это не удавалось. Разумеется, я расставался с женщинами, которые надоедали мне своим скулежом. Они преследовали меня. Мне хотелось их давить, как тлю, тучами наползающую на тянущийся к небу побег и истощающую его. Не давил. Выход был найден другой. Потом.

А однажды я вдруг встретил Наденьку Пухову. Да, ту самую одноклассницу, которая когда-то плакала от омерзения ко мне.

– Фе-е-еликс! – протянула она. – На-а-адо же, каким ты стал!

– Каким? – спросил я, потому что был все таким же: огромным и нескладным. Это их сознание каким-то чудом трансформировалось.

– Таки-и-им больши-и-им... – только и смогла сказать она, будто раньше знавала меня чересчур маленьким.

А я вдруг понял, что она несчастна. Беленькая кукольная Наденька очень котировалась у мальчишек начальной школы. В старших классах рейтинг ее не упал, думаю, только оттого, что все привыкли: Пухова – самая лучшая. А за порогом школы паслось столько беленьких Наденек, черненьких Танечек, рыженьких Олечек и прочих хорошеньких девушек, что образ бывшей одноклассницы Пуховой очень быстро потускнел. Одноклассников она перестала окончательно интересовать, как только они поступили в вузы и техникумы. А те молодые люди, которые не учились в одной школе с Наденькой, вообще не находили в ней ничего интересного. Признаться, глядя на нее, нынешнюю, я тоже ничего не мог в ней отыскать. То есть то, что видел, мне решительным образом не нравилось. Сквозь ее почти белые волосенки, оказавшиеся весьма реденькими, просвечивала розовая кожа. Ротик был чересчур маленьким даже для современных кукол. В общем, передо мной стояла не сексапильная Барби, а кукла Варя с фарфоровой головой и мягкими тряпичными ручками и ножками. Пожалуй, только глаза Пуховой были неплохими: большими, голубыми и, как я уже сказал, несчастными. Наденьку хотелось прижать к себе и долго цитировать классику с некоторыми несущественными поправками:

Надо сказать, мне сразу показалось, что Пухова хочет того же, то есть чтобы я ее прижал где-нибудь в безлюдном месте. Отчего же не прижать, если женщина хочет...

К тому времени я уже давно разъехался с матерью. Жил в маленькой комнатушке коммуналки. Но она была моя, а потому я мог приводить в нее, кого хотел. Я привел Наденьку будто бы для того, чтобы попить кофейку и повспоминать золотые школьные годы. Мы оба это знали, но часа полтора на всякий случай повспоминали. Потом я предложил ей коньяку будто бы для того, чтобы выпить за наш дружный класс, который никогда таковым не был. Я налил ей, чтобы она слегка захмелела и ей было не так уж неудобно ложиться ко мне в постель. Наденька тоже понимала, зачем пьет, а потому выпила гораздо больше, чем я собирался ей наливать. Когда бутылка опустела, несчастной Пуховой уже сам черт был не брат, и она очень охотно и вполне самостоятельно разделась. Я не знал, какие сексуальные игры она предпочитала, а потому положился на интуицию. Она меня подвела. Наденька оказалась девственницей. И эта девственница после проведения дефлорации вцепилась в меня как в своего первого мужчину с недюжинной для тряпичных ручек и ножек силой.

Как уже говорил, жениться я не собирался в принципе, детей не хотел и очень заботился о том, чтобы они ненароком не завелись в Наденькином нетронутом, а потому очень здоровом организме. Пухова хотела обратного, то есть чтобы я на ней женился и у нас косяком пошли дети. Потом она догадалась, что последовательность вполне можно нарушить: сначала – дети, потом – свадьба. Когда это озарение ее посетило, она вдруг принялась уверять меня в том, что находится на третьем месяце беременности и что аборт делать ей очень не советуют ввиду какого-то там отрицательного резуса. Я ничего не понимал в резусах, зато точно знал, что забеременеть она не могла. Наденька принесла мне из женской консультации несколько бумажек, подтверждавших ее правоту. Я еще раздумывал, каким образом мне выкрутиться из создавшейся ситуации с наименьшими издержками, когда в отсутствие Наденьки ко мне зарулил пьянющий сосед с верхнего этажа и начал в буквальном смысле рвать на себе рубаху и посыпать пеплом дешевой вонючей сигареты мою комнату. Когда я выудил перлы здравого смысла из его пьяного бреда, получилось, будто Наденька с ним спала.

– Зачем? – спросил я.

Сосед ударился в еще более замысловатые рассуждения, общий смысл которых заключался в следующем:

1) Наденька хотела за меня замуж, а я не хотел на ней жениться;

2) она хотела ребенка, а я не хотел;

3) она организовала себе ребенка от соседа, чтобы ребенок, которого в сожительстве со мной взять было абсолютно неоткуда, все-таки откуда-нибудь взялся.

Сосед уверял, что готов понести самое суровое наказание за свой непроизвольный (как он выразился) блуд. Я же сказал ему «спасибо», отвалил приличную сумму на опохмел и даже довел до его жилища, так как расставаться он со мной не только не хотел, а усиленно предлагал брататься, поскольку все равно уж у нас одна баба на двоих.

Призванная к ответу Наденька залилась слезами, уверяя, что все совершила токмо из великой любви ко мне. Ее горе было таким горьким, а отчаяние – таким отчаянным, что если бы я любил ее, то непременно простил бы и слезы наши смешались. После этого я надавал бы по мордасам соседу и женился бы на женщине, которая готова ради меня на все. Но я не любил, а потому простить Наденьке комбинацию в стиле Остап-Мария-Бендер-Бея никак не мог. Я выставил ее за дверь своей комнаты, рассчитывая на то, что дорогу из нашей коммуналки она найдет самостоятельно.

Куда делась Наденька, я так и не узнал. Ненависти к ней уже не испытываю. Даже где-то благодарен. Именно моя бывшая одноклассница сделала меня тем, кем я сейчас являюсь. Она дала мне первый урок манипуляции людьми. Я оказался хорошим учеником. Дальнейшее обучение мне не потребовалось. Я сам выпестовал из себя Великого Манипулятора, и теперь даже имею с этого неплохие дивиденды. Я запросто мог бы манипулировать и мужиками, но принципиально занимаюсь только женщинами. Они должны ответить за то, что со мной сделали. Да, я живу неплохо... Да, у меня все есть... Да, я могу теперь иметь практически любых женщин... телок... леди... каких только захочу, но... Я почти никого не хочу. Не в сексуальном плане. Я нормальный мужик, и ничто плотское мне не чуждо. Я не хочу любви. Я не хочу связывать себя никакими обязательствами. Я не хочу детей, которые цеплялись бы за мои джинсы крохотными ручонками и кричали бы мне: «Папа! Папа!» Я хочу быть один, и именно это мне во мне же и не нравится. Я хотел бы быть таким, как все! Я хотел бы радоваться обычной нормальной жизни, но... не могу... Женщины убили во мне все человеческое. Они презирали меня, когда я жаждал их любви. Они занимались со мной сексом, не любя, как с мужчиной по вызову. И, даже любя, обманывали меня и пытались обвести вокруг пальца. Впрочем, я зря назвал себя Манипулятором. Много чести этим... куклам... Пожалуй, я и есть кукловод... Да! Самый Великий Кукловод в мире!

Когда я познакомился с Волчицей (она так называла себя), мне показалось, что с этой женщиной у меня может наконец что-нибудь получиться. Она была не такой, как все. Она была независимой от других, но страшно зависимой от своих собственных взглядов на жизнь. Она была уверена, что презирает мужчин, и даже не предполагала, что всей своей женской сутью продолжает мечтать о том единственном, который перевернет с ног на голову все ее представления. Волчица не собиралась в меня влюбляться, но влюбилась, потому что я тоже не такой, как все. Но она даже не догадывается, до какой степени я не такой.