Светлана Лубенец - Ожерелье из разбитых сердец

Если все же допустить, что Феликс – плод моей неуемной фантазии, то какого черта я вдруг выдумала ему еще и больную гипертонией мамашу? Целоваться с Феликсом было приятно, а выносить судно из-под Надежды Валентиновны... не очень... И как я могла навоображать себе медицинское судно, если до этого я его никогда не видела? Как-то не приходилось даже в кино. Или это так называемая память предков? Или воспоминания реинкарнации? Стоп! Хорош! Так можно далеко зайти! Осталось только приплести инопланетян, и для меня широко распахнуться двери любой питерской психиатрической больницы.

Вот-вот... может быть, стоит посмотреть в Интернете что-нибудь насчет расщепления сознания? Фу-у-у... А с чего я взяла, что оно у меня расщепилось? Ну как же... Похоже, что я существую в двух ипостасях: то я обычная Антонина Карелина, которая ходит на работу, бранится с сотрудниками и периодически спит с начальником... то вдруг встречаюсь с каким-то виртуальным Феликсом... Нет... Если бы у меня на самом деле произошло такое раздвоение, то одно мое «я» даже не догадывалось бы о существовании другого. Во мне как бы самопроизвольно (или под воздействием каких-то внешних факторов) переключалась программа. Но ничего не переключается. Я одновременно везде: и с сотрудниками, и с Мастоцким, и с Феликсом... Впрочем, разве я что-нибудь понимаю в психиатрии...

И что же делать? Разве что съездить на Николаевское кладбище? Убедиться в существовании могилы Наташи? Черт! Я даже не удосужилась узнать, как ее фамилия, только на фотографию смотрела. Надо же! Про того покойничка с вурдалачьими зубами и падающими листочками в виде кровавых капель все запомнила: Сургучев Николай Степанович... 1934 – 2001... А вот Наташину фамилию... И все равно! Надо ехать! Если могила существует, значит, я не сошла с ума! Или сошла... Ведь я так и не выяснила, связаны жизнь и смерть Наташи с Феликсом или нет...

Я отодвинула от себя чашку, зачем-то размазала ладонью по столу пролившийся чай и бросилась одеваться. Поеду на кладбище! Поеду! Надо убедиться, что не все в этой жизни мне только мерещится! В противном случае действительно придется сдаваться в психушку...

На выходе из квартиры я столкнулась с Мастоцким.

– Ты что здесь делаешь? – задала я ему законный вопрос.

– Хотел позвонить, но слышу, ты дверь открываешь... – смущенно ответил он.

– А вдруг это не я открываю!

– А кто?!

– Любовник мой, вот кто!

– Любовник... – повторил начальник, а потом вдруг рассмеялся: – Нет у тебя никакого любовника!

Лучше бы он этого не говорил! Лучше бы не говорил! Неужели Феликса действительно не существовало в природе? Неужели на самом деле у меня сейчас розовый период Кирилла Мастоцкого? Я сплю с ним, а думаю, что с виртуальным Феликсом? И ведь даже фамилию ему выдумала, и жизнь... Ни дать ни взять Чарубина де Габриак! Привет вам, Макс Волошин!

– Тоня! Что? Что с тобой?! – вдруг крикнул Мастоцкий. – Тебе плохо? Я идиот... Я не хотел тебя обидеть... Тоня... ну прости...

В общем, кончилось тем, что у меня подо-гнулись ноги, и Кирка, ловко подхватив на руки, внес меня в мою собственную квартиру, ногой захлопнув дверь. Мне очень хотелось по-волчьи выть, драть его лицо и тело когтями, но вместо этого я тихо заплакала. Я думала, что уже не умею этого делать. Оказалось, получается. Бедный Мастоцкий перепугался не на шутку. Уложил меня на диван и бросился вызывать «Скорую». Придурок! Женщина всего лишь плачет, а он – «Скорую»! Пришлось встать и отобрать у него трубку.

– Совсем рехнулся, да? – бросила ему я.

Мастоцкий смотрел на меня... не скажу с испугом... скорее с недоумением и молчал. Я шмыгнула носом, вытерла тыльной стороной ладони слезы, поддернула, как Мальчиш-плохиш, сползшие штаны (в смысле: джинсы) и сказала:

– Поехали на кладбище!

Кирилл не пошевелился, продолжая ошалело взирать на меня. Я еще раз шмыгнула носом и рассказала ему все. Да. Все. Он продолжал молчать. Я спросила:

– А ты чего пришел-то?

Он, не без труда разлепив губы, ответил не то, о чем я спросила:

– А тебе не кажется, что на кладбище уже поздно?

Я взглянула в окно. Сиреневато-серой пеленой уже затягивали сумерки. Да я и при свете дня могу не найти могилу, а уж в темноте, которая непременно сгустится окончательно, пока мы доберемся до кладбища, и подавно. Мой начальник, как всегда, прав. Начальники всегда правы. Те, которые всегда правы, непременно становятся начальниками. Начальники... Стоп!!! Хватит!!! Опять понесло...

– В общем, так! – тоном прирожденного руководителя сказал Мастоцкий. (Может быть, ему надо было так разговаривать со мной всегда, а не только на работе?) – Сейчас ты идешь принимать ванну, а я готовлю ужин. Потом поешь и – спать! Без возражений! Завтра нам с тобой оформят командировку в... в общем, неважно куда... Поедем на кладбище. Завтра! Ты поняла!

– Поняла, но у меня не из чего сделать ужин...

– Кто бы сомневался, только не я! Сказал же: иди в ванную, а я в магазин...

На возражения у меня не было сил. И потом... что плохого в ванне и в ужине, сделанном чужими руками? Не все же Волчице таскать в логово добычу? Хотя... какая я Волчица... Я полурастерзанная зубами Вепря Лань... нет...Овца... Плещеев – Вепрь?

Размякшая после ванны с ароматической солью, наевшаяся Киркиных свиных отбивных, которые не ела уже лет десять, я предложила ему остаться у меня на ночь.

– Ты же меня не любишь, – набычился он.

– Я и отбивные не люблю, но съела.

– Хорошенькая аналогия.

– Нормальная. Раньше тебя почему-то не заботила моя любовь. Ты оставался – и все.

– Теперь все по-другому.

– Почему?

– Сам не знаю. Оказывается, не все можно объяснить словами.

– А мы и не будем словами.

Я подошла к Кирке, обняла за шею и поцеловала в губы. Знала, что не устоит. И он не устоял. Я обнимала его и ласкала так, как никогда раньше. Это было местью Плещееву. Мастоцкий все прекрасно понимал и не проронил во время процесса ни слова, хотя всегда был падок на красивости и выспренности.

– Ты так его любишь? – спросил он после.

– Я его так ненавижу! – зло отозвалась я.

– Ненавидь так меня... всегда...

Я не ответила. Положила голову к нему на плечо и отключилась.

На кресте, разумеется, была табличка с надписью: «Наталья Серебрякова-Элис». Ага! Вот вам и Elis... Угораздило же родиться с двойной фамилией и... чуть ли не сразу умереть... Что такое двадцать два года... Пустяки...

Могила была вполне реальной. Мы с Кириллом долго бродили по Николаевскому кладбищу, пока наконец случайно не наткнулись на черный монумент с безобразным портретом Сургучева Николая Степановича. А там уж до могил Наташи и ее матери было рукой подать. Мастоцкий еще за завтраком сказал, что вчера, когда я уже спала, нашел в моем электронном почтовом ящике письма Наташи и ее брата Виктора. Я, разумеется, знала, что они там должны быть, но безумно обрадовалась тому, что их увидел Кирилл. Это означало, что с головой у меня все нормально.

– Ну и что делать дальше? – спросила я в кладбищенское пространство.

– Не знаю, – отозвался Мастоцкий. – Подумать надо. А пока предлагаю пожить у меня на даче.

– Зачем? – удивилась я.

– Тебе надо прийти в себя. У тебя лицо, как у смертельно больного человека. А в Завидове сейчас очень красиво. Настоящая золотая осень. Природа... она врачует...

– Ты что, собрался оформить мне дополнительный отпуск? Я свой отгуляла в июне? Или ты забыл?

– Я ничего не забываю из того, что касается моих сотрудников. Отпуск тебе оформим за свой счет... в смысле... за мой...

– А ты, значит, будешь приезжать ко мне в свой загородный дом, чтобы я подавала тебе твои любимые отбивные на блюдечке с голубой каемочкой?

– Во-первых, у меня не загородный дом, а маленькая дачка, состоящая из комнаты и крохотной кухни. Во-вторых, я не стану приезжать...

– То есть запрешь меня там одну?

– Я буду там жить... с тобой...

– То есть тоже возьмешь отпуск за свой счет? Так ведь и разориться недолго, а, Мастоцкий!

– Я не брал даже очередного отпуска уже два года. Тебе, конечно, дела до этого никогда не было... но не об том речь. Я пойду в отпуск с тобой.

– На виду у всего коллектива?

– Ты же сама сказала, что они уже обо всем знают.

– И ты, значит, чтобы они уж больше и не сомневались...

– Дура! – выкрикнул Кирилл и, схватив меня за плечи, приблизил к себе. – Я люблю тебя, но готов был отдать тому, кого ты полюбишь! Но ты никого не любила! Волчица только входила в половые контакты с самцами! Одни были лучше, другие хуже, но ты не полюбила никого из них. А сейчас ты во что-то вляпалась! Я не могу отдать тебя монстру, о котором ты рассказала! Я не могу оставить тебя один на один с идиотскими мыслями! Мы что-нибудь придумаем, Тоня! А для начала просто отдохнем на природе, отвлечемся! В Завидове много интересных коттеджей понастроили. Там начал обживаться питерский бомонд. Запросто можно встретиться с Зариной Корниловой.

– Это... с телеведущей? – удивилась я.

– Ага! Она выстроила дом прямо напротив моего участка. А рядом коттедж Гороховского.

– Футболиста?

– Да. А к нему частенько приезжает его невеста. Догадываешься, кто?

– Дана Росс?

– Никакая она не Дана, а всего лишь Даша Росомахова.

– А ты откуда знаешь?

– Случайно... Пришлось познакомиться с ее настоящим именем, когда утрясали дела нашего садоводства. Теперь-то, конечно, никакого садоводства и в помине нет. Одни частные владения.

– То есть ты частный владелец?

– Ага! По-прежнему шести соток и маленького домика, отделанного вагонкой.

Кирилл посмотрел мне в глаза и спросил:

– Так что? Поедем?

И я согласилась поехать в Завидово.

Мне она понравилась, как никто до этого. Может быть, потому, что ничего не клянчила: ни слов, ни денег, ни замужества. И это несмотря на то, что была влюблена. Нет, не так... Она меня любила. Думаю, любит до сих пор. Я уже подумывал о том, не жениться ли мне на ней и не зажить ли обычным обывателем? И именно в этот момент она наконец спросила: «Ты женишься на мне?» Очень хотелось сказать «да», но я сказал «возможно», что тоже было правдой. На всякий случай я решил оставить за собой право выбора еще на некоторое время, и когда прикинул так и сяк – получилось, что выходить из игры еще рано. Еще не всё из задуманного кое-кем воплощено, еще не все пьесы поставлены, не все аплодисменты получены. Главное – не всем сестрам роздано по серьгам.