А в жизни маленькой Анечки ничего не поменялось, кроме того, что теперь она не встречалась с папой, зато он звонил и долго разговаривал с ней по телефону. И ей это ужасно нравилось, Анютка чувствовала себя взрослой, причастной к чему-то таинственному и непонятному, и, слушая голос отца в трубке, прорывавшийся через помехи, громко, звонко и весело кричала в ответ в тяжелую красную трубку, которую придерживал для нее дед Анисим.

Ни Виктория, ни бабушка Милана с дедом Юрием не предложили прабабушке Мусе отдохнуть от забот о маленьком ребенке и вернуть девочку домой, предоставив заботам мамы. Все словно забыли о том, где и с кем положено жить маленьким детям. Но старшие работали, мама Виктория теперь тоже работала и пыталась устроить-наладить свою личную жизнь.

А Анечку традиционно никто не спросил, с кем хочет жить она сама. Всем снова было удобно.

В пять лет Аня впервые увидела свою родную тетку, сестру мамы Виктории, Александру. Она ворвалась в дом бабушки Муси с дедом Анисимом волшебным вихрем – стройная, невероятно красивая, энергичная, какая-то нездешняя, из других, неведомых сказочных стран: копна шикарных волос, расплескавшихся по плечам крупными блестящими локонами, отливающими червленым золотом, белозубая улыбка, загар, светло-зеленые, такие же, как у Анюты, глаза поблескивают весельем, узкая юбка, шелковая кофта, колышущаяся волнами при каждом движении, каблуки и потрясающий запах экзотических, каких-то чудесных духов.

Она распространяла вокруг себя такую мощную энергию жизни, тайну, загадку, манящие дали неведомых стран, женскую красоту и привлекательность, что буквально потрясла маленькую племянницу, смотревшую на нее с открытым ртом, расширившимися от удивления и восторга глазами.

– Ты королева? – спросила Александру Анечка, завороженно уставившись на необыкновенную родственницу.

В то время Анюту очень живо интересовали королевы с королями и принцы с принцессами, которых она рисовала бесконечно, наслушавшись сказок, что читал ей на ночь дед Анисим и детсадовские воспитательницы, эдакий сказочный период «молодого художника».

– Возможно, – склонившись к ней, ответила загадочным голосом тетка Александра, не разочаровав ребенка.

– Я так и знала, – произнесла совершенно зачарованным шепотом Анютка, завороженно глядя на тетушку восторженными глазами. И предупредила, потребовав: – Я тебя сейчас нарисую, ты никуда не уходи.

– Не уйду, – пообещала «королева».

И, пока Александра находилась в гостях у бабушки с дедом и взрослые сидели за накрытым торжественно столом и разговаривали, Анечка все рисовала и рисовала портрет этой прекрасной королевы, разложив на другом конце стола свои художественные принадлежности и постоянно сверяясь с оригиналом. А закончив, торжественно вручила тетушке Александре ее портрет, Та внимательно рассмотрев подарок, посмотрела на племянницу серьезным задумчивым взглядом и просила показать ей другие рисунки, которые долго и вдумчиво изучала, после чего обратилась к бабушке Мусе:

– Бабуль, вы понимаете, что девочка обязательно должна учиться в художественной школе? Совершенно очевидно, что у ребенка талант.

– Да, понимаем, Сашенька, – согласилась с ней бабушка Муся. – И уже все решили: вот пойдет в школу, тогда и отдадим в художку.

– Обязательно, ба, – повторила настойчиво тетушка. – Что бы ни случилось, даже если денег не будет хватать, я стану платить, только проследи, чтобы она училась. А то мама с отцом и Вика своими делами заняты, завертятся в суете, денег не найдут или вообще рукой махнут, ты же Вику знаешь.

У Анечки начался новый этап жизни. Как и у Советского Союза, в котором они жили, – самый конец восьмидесятых, в стране перемены, и далеко не радостные. И на прадедушку Анисима, ставшего основным добытчиком для двух семей – дочери с зятем и внучкой Виктории и их с женой Мусей и правнучкой Анечкой, – легла тяжкая забота по обеспечению.

Как инвалиду войны и Герою Социалистического Труда, ему полагались особые преференции и привилегии: он имел хорошую, даже большую, честную пенсию, ежемесячный обязательный паек с дефицитными товарами и продуктами и возможность приобретать, без стояния в многочасовых очередях, те же продукты и дефицитные товары по спецзаказу.

Мама Виктория снова вышла замуж, когда Анечке исполнилось семь лет и та пошла сразу в две школы: общеобразовательную, в которую 1 сентября ее вели прабабушка с прадедом, и художественную. В которую ее отвели они же. С отчимом ее познакомили, но виделась она с ним всего несколько раз, да и с мамой практически перестала встречаться, потому что она переехала жить в квартиру к новому мужу и у них оказалась какая-то очень сложная жизнь с непонятными тогда ребенку трудностями и проблемами.

Впрочем, прожила мама Вика с новым мужем недолго и уже через три года вернулась назад, в коммуналку на набережную Мойки, все так же забыв и даже не подумав предложить бабушке Мусе и деду Анисиму забрать к себе и к бабушке с дедом родную дочь.

Что думала по этому поводу сама прабабушка, которой наверняка было непросто растить маленького ребенка в свои семьдесят два года, и прадед Анисим семидесяти восьми лет, Анна так никогда и не узнала.

Но бабушка Муся ни разу не произнесла про мать Анны не то что дурного слова или какую-то непродуктивную критику, а даже намека на таковые. Наоборот, всегда рассказывала и повторяла Анечке, какая у нее умная и трудолюбивая мама, сумела окончить с отличием такой сложный и непростой технический вуз, как много она работает на ответственной должности. А прадедушка при таких ее речах только улыбался и кивал, поддерживая супругу.

Может, они и высказывали иное мнение самой внучке Виктории и дочери с зятем, но этого Аня не знала, да и не вникала в отношения взрослых, ей было не до этих дел – она рисовала.

Нет, не так. Она Рисовала.

Бабушка Муся подходила к письменному столу внучки, стоявшему в большой комнате у окна, отгороженному ширмой от комнаты, за которым та делала уроки и рисовала, обнаруживала так и нетронутый стакан узвара и печенье, что принесла перекусить ребенку еще два часа назад, смотрела, как, погруженная в свой внутренний мир и занятие, Анечка даже не замечает подошедшую к ней бабушку. Гладила по голове, вздыхала тяжело, качала головой и сокрушалась:

– Как же ты жить-то будешь, блаженная?

И так сама пугалась этой будущей страшной жизни правнучки, что принимала определенные меры к предотвращению той самой нелегкой жизни, что, по ее мнению, ожидала Анюту.

Учила готовить, консервировать овощи, варить варенья, делать сухие заготовки из грибов и ягод, серьезно учила пекарскому делу и ведению хозяйства и обязательно шить-вышивать.

– Зачем? – спрашивала Аня, не очень довольная, что ее отвлекают на всякую ерунду от самого главного в жизни занятия. Но никогда не спорила с бабулей.

– Затем, – твердо пресекала Муся все попытки правнучки отлынивать от постижения ее важной науки и поясняла: – Жизнь – она, знаешь, не роза лепестковая, так вдарит и закрутит порой, что только держись да трудись, чтобы выжить. А держаться и выживать всегда легче, когда что-то умеешь толковое делать и знаешь, куда руки приложить. Художник – дело хорошее, но когда голод приходит или времена лихие, страшные, то о картинах и художествах вспоминают в последнюю очередь, а прокормить себя надо уметь.

Аня не возражала, училась премудростям и навыкам бабули, чтобы ту не расстраивать, тем более что лихие тяжелые времена, которых так опасалась бабушка Муся, пришли и наступили гораздо раньше того ожидаемого призрачного будущего, как говорила та же Мусечка: «нас не спросивши», ударив по стране девяностыми, революционными годами.

Вот тогда-то и выяснилось, что у мамы Виктории одна из самых выигрышных профессий по тем нелегким временам – специалиста газодобывающей отрасли. Кто бы мог подумать. Но, для того чтобы хорошо зарабатывать и проявить себя в этой отрасли, Виктории Юрьевне пришлось подписать контракт и уехать на несколько лет на Север, где базировалась основная газодобывающая промышленность страны, правда, на весьма высокую стартовую должность.

Север в девяностые – это была еще та засада.

Но, как ни странно, изнеженная жительница культурной столицы, немного рафинированная и избалованная, Виктория оказалась достаточно толковым руководителем, проявила незаурядные способности, жесткий характер и… в третий раз вышла замуж за коллегу из Питера.

Анисим Прохорович очень тяжело перенес развал Союза, восприняв этот предательский акт как глубоко личную трагедию. И последовавшие за этим события воспринимал как смерть своей любимой страны в страшной агонии.

Будучи убежденным патриотом Родины и человеком честным и искренним в своих убеждениях, он терялся и недоумевал, наблюдая, как разом исчезла куда-то людская благовоспитанность, нравственность, добропорядочность, уступив место низменным инстинктам, звериному, ненасытно жадному, темному, хлынув из людей со всех углов и щелей, открывая дорогу порокам всех мастей и объявляя вседозволенность.

Дед не мог слышать и смотреть по телевидению потоки зловонной грязи, полившейся со всех сторон на историю его страны, на выдающихся деятелей Советского Союза. И самое гнусное, что больше всего ранило его, – это принижение, низвержение победы советского народа в войне, инсинуации разного толка и откровенное вранье, которое распространяли о войне, о ее героях, о них, солдатах, прошедших и выигравших эту страшную бойню.

Он переживал настолько остро и настолько болезненно общую людскую деградацию, гибель своей страны и всего светлого, что было в ней, что серьезно заболел, как-то всего за пару лет превратившись из бодрого жизнерадостного человека в немощного, старенького и растерянно-беспомощного. Бабушка Муся и Анечка ухаживали за ним, оберегали как могли, старались подбодрить, поддержать морально, но он становился все слабей день ото дня, растеряв безвозвратно свой природный оптимизм, лишь подшучивал иронично над своей физической немощью. И однажды очередная «Скорая» увезла Анисима Прохоровича в больницу, из которой тот не вернулся домой, умерев через пять дней.