Я снова вздохнула и посмотрела на своего песика. Он сидел на четвереньках, поводок свисал с ошейника.

– Готов познакомиться с бабушкой, Бунзен?

Он склонил голову вбок и взвизгнул.

– Идем, дружище, – я подняла его на руки, и мы пошли к машине.


Я захлопнула дверцу джипа, Бунзен натянул поводок и устремился к передней двери дома. Я позвонила маме заранее и знала, что она только что пришла домой с работы.

– Ладно, дружище, ты готов?

Я подняла мопса и посмотрела в его выпученные глазки.

– Знаешь, а ты действительно забавный маленький пес!

Умиленно покачав головой, я чмокнула своего щенка, и открыла дверь. И расплылась в улыбке, учуяв запах брауни. Клааассно!

– Это ты, милая?

– Ага.

Я прошла на кухню, Бунзен за мной на буксире. Мама стояла у мойки и мыла форму, в котрой испекла брауни. Я подошла и встала сзади:

– Мам, познакомься со своим внуком!

Она хихикнула:

– И скольких внуков ты мне собираешься подарить?

Она повернклась и ее лицо удивленно вытянулось:

– Андреа, ты завела собачку!

– Похоже на то,- гордо улыбнулась я.

– Почему ты мне не сказала? И когда ты это сделала?

– Где-то с неделю назад, я и хотела тебя удивить.

Она потянулась за ним:

– Иди сюда, симпатяга! Как ее зовут? – она прижала его к груди и зарылась носом в шею.

– Это он. Бунзен.

Мама закатила глаза.

– И почему меня это не удивляет?

Я ухмыльнулась.

– Ох, дорогая, я думаю, это чудесно. Мне всегда не нравилось, что ты живешь совершенно одна.

– Да? И что, ты думаешь, он сделает, если на меня кто-то нападет? Залижет его до смерти?

– Ну, кто знает, – она улыбнулась, – Так, держи его. Мне нужно домыть посуду. Я приготовила тебе брауни.

– О да, я вся в предвкушении. Я унюхала их, как только вошла в дом.

Она улыбнулась мне, подняла руку и провела по моей щеке.

– Ну, а ты здесь по какому случаю? Зачем пожаловала? – она положила посудную мочалку на край раковины. – Идем, я угощу тебя чаем со льдом.

– Я ни по какому случаю, правда. Просто приехала повидаться с тобой, и хотела познакомить тебя с этим чертенком, – я пожала плечами и разгладила складочки у Бунзена на макушке. – И вообще я тут думала…

– О чем это? – она достала кувшин с чаем их холодильника, налила в два высоких стакана, выдавила в свой лимон. Некоторые вещи не меняются…

– Я ушла от Эйрин, мам.

Она подняла голову и замерла.

– Ох, милая моя…

Я опустила голову и уставилась на своего щенка, засыпавшего у меня на руках.

– Когда?

– Почти две недели назад.

Ее теплая рука накрыла мою.

– Почему ты мне не сказала?

Я посмотрела в обеспокоенные карие глаза, так похожие на мои:

– Я попыталась, в общем-то, в тот день, когда это случилось. Но телефон был занят, да и я решила, что должна сама разобраться во всем. Мне нужно было посмотреть в лицо некоторым фактам и кое-что понять.

– Пойдем. Давай присядем.

Она взяла оба стакана и провела меня к маленькому кухонному столу, не изменившемуся с тех пор, когда я делала за ним уроки. Я отодвинула стул, села и устроила спящего Бунзена у себя на коленях, взяла стакан и отхлебнула.

– Ну и?

– Ну, мы просто хотели разных вещей. С самого начала.

– Девочка моя, ну почему ты так боишься отношений? Я даже не имею в виду с Эйрин. Господь свидетель, я знаю все о том, как совершать ошибки. Я сама сделала их более чем достаточно в своей жизни, но сейчас я говорю не об Эйрин.

Она посмотрела на меня, ожидая ответа, которого у меня не было.

– Почему ты прячешься от людей? Я смотрю на тебя и вижу всю любовь, которую ты можешь дать. – Она смотрела мне прямо в глаза. – Ты такая красивая, умная, честная, и я не встречала более щедрой души, чем твоя. Несмотря на то, как твой брат поступил по отношению к тебе, только ты могла одолжить ему деньги, чтобы он мог начать свой бизнес с этим гаражом.

Я опустила голову, чувствуя неловкость от похвалы и от воспоминаний о Крисе.

– Он будет в восторге, когда узнает, что мы с Эйрин порвали. Он и раньше был просто счастлив, когда такое происходило.

– Ну, если Крис хочет оставаться придурком, то пусть его.

Я почувствовала, как ее рука накрыла мою:

– Милая, не все могут придерживаться широких взглядов. Это его выбор, и ему с ним жить. Вас двое, и только вы друг у друга и есть. После того, как я умру, вы еще долго будете вместе. Когда-нибудь он это поймет.

– Надеюсь, что так. Просто иногда от этого так больно…

Она покивала, и ее пальцы сжали мои, прежде чем вернулись к стакану с забытым чаем.

– Конечно, больно. И мне очень жаль.

– Ты тут не виновата.

– Нет, но он – мой сын. А ты – моя дочь и люблю вас обоих всем сердцем.

Я улыбнулась. Мне нужно было это услышать.

– Я тебя тоже люблю.

– Попытайся жить с открытым сердцем, Андреа. Человек не должен быть один.


Я сидела на диване, подняв ноги на журнальный столик, и глядела в огонь. Измучавший всех жаркий день к вечеру неожиданно сменился резким похолоданием, поэтому я разожгла камин. Отблески пламени плясали на моем лице, отражались на полу, отбрасывали тени в глубине комнаты. Бунзен лежал на коврике у камина и с довольным видом сосредоточенно жевал поводок.

Я думала о нашем с мамой разговоре, о том, как я снова почувствовала себя дома. Она пыталась уговорить меня заночевать, но я не хотела вторгаться в ее новую семью, да и спать я хотела в собственной кровати.

Я вспомнила о Крисе и почувствовала, как снова начинает болеть старая душевная рана. Когда я сказала ему, что я – лесбиянка, он вроде, это неплохо воспринял. Мне тогда было двадцать два, ему – двадцать. Но когда я привела домой свою первую девушку, как там ее звали… Лиза? Лили? Все равно, но он помрачнел лицом и не сказал ей ни единого слова за обедом. Зато потом у него нашлась для меня целая куча слов.

Он сказал, что ему за меня стыдно, что я – неудачница, вляпавшаяся в это дерьмо, и что это у меня такая фаза развития, и что я не могу найти себе парня, поэтому перешла на женщин.

Даже сейчас боль не притупилась. Но это был его выбор, что я могла поделать? И вообще, пора спать.

– Идем, Бунзен, пора на горшок и баиньки.

Я подошла к застекленной створчатой двери, выходившей на задний двор, и острые коготки моего мопса зацокали по деревянному полу. Я диву давалась, насколько быстро он научился скрестись у задней двери, когда ему нужно было выйти. У нас было несколько неприятных инцидентов, особенно, когда я оставляла его запертым в третьей спальне, которую я все хотела переоборудовать в кабинет, да так и не собралась. Тогда я частенько возвращалась домой и обнаруживала маленький сюрприз в виде засохших пятен или кучки в углу.

Пока Бунзен занимался своими делами, я пошла в спальню переоваться ко сну.


Я перевернулась, облизывая губы и устраиваясь поудобнее на подушке. Так хорошо, тепло…

Дзынь! Дзынь! Дзынь!

Разлепив один глаз, я прислушалась.

Дзынь! Дзынь! Дзынь!

Заворчав и посмотрев на часы, я подняла трубку.

– Пять утра… это подождать не может? – пробурчала я в трубку, и мне было плевать, насколько грубо это прозвучало. Я слишком устала.

– Доктор Литтман?

Мои брови поползли вверх, а глаза медленно открылись, когда я услышала столь формальное обращение.

– Да?

– Это Марси Вилсон из больницы.

Я приподнялась на локте.

– Сестра Вилсон, конечно же… – теперь я смутилась.

– Дорогая, мы потеряли Анну. Десять минут назад. Я подумала, что вы хотели бы знать.

Я села, прижав телефон к уху, невидяще глядя в пространство. Я слышала, что она еще что-то говорит, но слова просто проходили мимо, не задевая моего сознания.

– Вы в порядке?

– Да. Спасибо, что сообщили.

С этими словами я повесила трубку и уронила руки на колени.


Я стояла у церкви, сжав руки перед собой, и ждала Хейли. Я бы позвонила ей сразу после разговора с сестрой Вилсон, но представления не имела, как с ней связаться. Она не могла быть на работе в столь ранний час, а ее домашнего номера у меня не было. Она сама перезвонила мне через час.

– Господи, я даже не знаю, что я должна чувствовать, – сказала она дрожащим голосом, и я почувствовала, что она вот-вот разрыдается. – Как мне вести себя? Сдержанно и профессионально? Или можно испытывать горе? Я сама преподавала психологию в колледже, но кто бы научил саму меня?…

Я только улыбнулась. Мне нечего было ответить.

Я оттолкнулась от стены, увидев, как она переходит улицу. Машину она оставила на парковке на той стороне. Хейли была такой красивой в черном брючном костюме и шелковой блузке кремового цвета. Высокие каблуки, солнечные очки, распущенные волосы мерно покачиваются в такт ее шагам…

– Привет, – почти прошептала она, остановившись передо мной.

– Привет.

Люди продолжали проходить мимо нас, заполняя церковь. Многих я знала по больнице.

– Ты как?

Хейли пожала плечами, огляделась и сняла солнечные очки.

– Нормально, я думаю. Конечно, я бы с удовольствием оказалась где-нибудь в другом месте.

Она тяжело вздохнула и улыбнулась мне слабой улыбкой:

– Идем, найдем себе хорошие места.

Я проследовала за ней, по дороге расписавшись в книге соболезнований. Возле алтаря стоял муж Анны. Он держал на руках маленькую девочку. Она уткнулась личиком ему в шею и сосала пальчик. Эндрю Блеквелл негромко разговаривал с проходящими людьми, здоровался с кем-то за руку, принимал объятия от соболезнующих. Я подошла к нему.

– Здравствуйте, – произнесла я, не зная, что мне делать дальше.

Он взглянул на меня из-под полуприкрытых век, и его обычно голубые глаза были красными. Он выглядел таким измотанным…

– Я не уверена, что вы меня помните, но…