Вдруг с моря послышался другой звук, далекий, но отчетливый. Гельмут вздрогнул и насторожился; несколько мгновений все было тихо, затем со стороны бухты вторично раздался крик, призывавший на помощь. Там что-то случилось. Гельмут поспешно бросился к берегу; с подножия горы, далеко выдававшейся в этом месте в море, была видна вся бухта.

Около шлюпки, где остались двое слуг, теперь находился целый отряд. В сгущавшихся сумерках невозможно было различить ни солдатских мундиров, ни оружия, но все-таки острые глаза Гельмута уловили, что там происходила схватка. Призыв на помощь прозвучал в третий раз, но значительно слабее: там, несомненно, произошло нападение.

Барон Мансфельд, по-видимому, не обладал ни осторожностью, ни благоразумием, иначе он должен был бы сказать себе, что один не может дать никакой помощи, и позвал бы, по крайней мере, графа с Хольгером, но он и не подумал об этом, а стремительно бросился к просеке, направляясь к бухте. Однако не успел он сделать и сотни шагов, как навстречу ему повелительно прозвучало:

— Стой! Ни шага дальше!

Гельмут невольно подался назад. Пред ним стоял Арнульф Янсен, преграждая ему путь с ружьем наготове.

— Что это значит? — озадаченно спросил молодой человек. — Я хочу пройти к бухте, дайте дорогу!

— Ни с места! — повторил Арнульф, не меняя своего положения.

— Вы с ума сошли? — возмутился Гельмут. — Я хочу пройти к шлюпке. На наших слуг напали, может быть, их убили. Еще раз дайте дорогу.

Вместо того чтобы исполнить требование, Арнульф поднял ружье еще выше и направил дуло на грудь молодого помещика.

— Стойте, барон фон Мансфельд! Не двигайтесь с места, не зовите на помощь, или…

— Или что?

— Моя пуля заставит вас замолчать.

Слова звучали с железной решимостью; видно было, что человек этот грозит не в шутку. Гельмут также понял это, но тем увереннее старался поставить на своем.

— Не думаете ли вы испугать меня такими угрозами? Что происходит у шлюпки? Вам это известно!

— Ну, если бы мне это было известно, я, несомненно, не сказал бы вам. Вы изо дня в день изменяете своей стране, а потому можете предать и других.

— Янсен, берегитесь! — воскликнул барон, окончательно выведенный из себя этим оскорблением.

— Не сжимайте так своих кулаков! — иронически произнес Арнульф, — это может испортить ваши нежные белые руки. Назад! Я по-доброму советую вам. Здесь на карту поставили нечто лучшее, чем ваша жизнь, и совесть не замучает меня, если я застрелю вас.

Янсен приготовился стрелять, и, может быть, в следующий миг последовал бы смертельный выстрел, если бы Гельмут не предупредил его.

— Ну, до этого еще далеко! — воскликнул он с пылающим взором, кидаясь на противника, и с быстротою молнии вырвал у него ружье, далеко отбросив в лес с такой силой, которую трудно было предположить в его руках.

В тот же миг подавленный крик бешенства и изумления сорвался с уст Арнульфа, меньше всего ожидавшего нападения с этой стороны; по его мнению, при виде заряженного ружья этот белоручка должен был пуститься в бегство. Под влиянием этого изумления Янсен молча смотрел на своего противника, а тот хладнокровно обратился к нему:

— Так! Теперь мы стоим один на один. Вы видите, мои руки далеко не так слабы; они могут поспорить даже с вашими кулаками.

— Да, я вижу это! — вне себя от бешенства пробормотал Арнульф.

— Теперь вы скажете мне, что происходит около шлюпки?

— Нет!

— Тогда я сам пробью себе дорогу.

Арнульф ничего не ответил, но не двинулся с места, очевидно, по-видимому, решив грудью защищать проход; его глаза метали молнии, не предвещая ничего хорошего. В это время с моря раздался выстрел.

— Сигнал! — воскликнул Янсен. — Теперь они уже в море. — Он отступил назад, но его голос звучал той же едкой иронией, что и раньше. — Путь свободен — я больше не мешаю вам.

— Что это значит? — спросил Гельмут, ничего не понимая.

— Это значит, что капитан Горст со своими людьми плывет уже в вашей лодке! Теперь поднимайте шум! Прежде чем датчане явятся сюда, лодка будет уже в открытом море.

— Капитан Горст был здесь?

— Среди врагов! — торжествующе докончил Арнульф. — Теперь донесите наместнику, что пруссаки в безопасности и что Арнульф Янсен помог им.

— Я — не предатель! — с холодным достоинством ответил Гельмут. — Но мне кажется, вы должны позаботиться о своей безопасности. Если узнают, что вы участвовали в этом деле, вашей свободе конец. Я буду молчать о нашей встрече, но берегитесь, чтобы ваше собственное упрямство не выдало вас. А теперь пропустите меня; мне необходимо посмотреть, что произошло с нашими слугами.

Янсен не сделал никакой попытки помешать ему. Через несколько шагов Гельмут обернулся еще раз.

— Там валяется ваше ружье, оно было лишним между нами. Прощайте!

Арнульф неподвижно смотрел ему вслед. Его глаза горели мрачным огнем; затем он медленно направился к тому месту, где лежало ружье, и поднял его.

— Верно, оно было лишним, — пробормотал он сквозь зубы. — Я так долго презирал Мансфельда как белоручку, а теперь… теперь я ненавижу его до глубины души! — судорожно сжав ружье, докончил он с дикой страстью.

ГЛАВА VII

Два дня неистовствовала буря. Высокие валы ходили по морю, непогода шумела и выла, разбиваясь о стены древнего замка.

В Мансфельде не было еще никаких известий о капитане Горсте и его людях, но по всем признакам смелое путешествие у сильно укрепленного берега увенчалось успехом, в противном случае Штрандгольм пришел бы в движение, а там все оставалось спокойно.

Ева пока оставалась в замке; она выпросила себе позволение побыть здесь еще несколько дней, а у наместника были свои причины разрешить своей воспитаннице постоянное общение с семьей Мансфельдов, с которой у него лично сложились неприязненные отношения. Маленькая Ева болтала охотно и много, и наместник побуждал ее выбалтывать все, когда она возвращалась домой. Правда, он сам часто бывал теперь в замке, но заходил только на половину графа Оденсборга и никогда не переступал порога старой баронессы; между тем он очень интересовался тем, что делалось в этой «цитадели мятежников».

Два дня спустя после стычки у Штрандгольма обе девушки сидели в комнате и слушали чтение доктора Лоренца, между тем как Отто у окна занимался старым оружием. Это была сабля. Юноша вынул ее из ножен и разглядывал клинок, не обращая ни малейшего внимания на чтение; но и девушки, по-видимому, не проявляли к нему особенного интереса, так что доктор вскоре закрыл книгу:

— Пожалуй, прекратим чтение на сегодня. Оно, как видно, вовсе не занимает вас.

— Да, доктор, — откровенно ответила Элеонора, — у вас неблагодарные слушатели. Да и кому придут теперь в голову стихи, как бы хороши они ни были!

— Никому! Теперь у нас совсем иное на уме! — воскликнул Отто.

Лоренц подошел к нему.

— Наверное! Что это за оружие выискали вы здесь?

Глаза у юноши заблестели, и он гордо выпрямился.

— Это сабля моего отца! Мое наследство.

Лоренц неодобрительно покачал головой.

— Не следовало бы доверять вам такое смертоносное оружие; при своей пылкости вы легко можете причинить несчастье. Эта сабля слишком тяжела для вас.

Это замечание кольнуло юного героя; он с силой взмахнул клинком по воздуху и, сделав несколько легких выпадов, спросил торжествующим тоном:

— Ну, как? Достаточно опасно?

— Милосердный Боже, вы хотите убить меня? — воскликнул старик, с ужасом отшатнувшись от него.

Однако Отто звонко расхохотался.

— Не бойтесь, это относится только к датчанам. Ведь надо изредка поупражняться, приготовиться к бою. Немцы подвигаются все ближе, они повели наступление по всей линии; послезавтра они могут уже быть здесь.

— Не торжествуйте слишком рано, — остановил его Лоренц. — Пока все это — только слухи. Верно лишь то, что датчане со вчерашнего дня начали выступать из всех наших деревень и собираться близ города. Наверное, там ожидается генеральное сражение.

Ева, молчавшая до сих пор, глубоко вздохнула при последних словах:

— Ах, Боже мой!

— К кому это относилось, Ева: к твоим землякам или, может быть, к их врагам? — полушутя спросила Элеонора.

— И к тем, и к другим! Я больше не знаю, на что я должна надеяться и чего желать.

— Да здесь не может быть никаких сомнений, фрейлейн Ева, — вмешался Отто. — Вы должны желать, чтобы Фриц явился сюда как победитель, все опрокидывая на своем пути, что, впрочем, он и так сделает при всех обстоятельствах. Да, мы с вами оказали великую услугу прусской армии, сохранив ей этого капитана.

Молодая девушка, сморщив носик, сделала презрительную гримаску.

— Ну, если бы я не отослала своего опекуна и графа к пруду, вы, наверное, не сумели бы удержать их. Во лжи помочь мне вы не могли.

— Нет, этого я не мог, — сознался Отто, — но путь к лодке мог быть совершен только через мой труп! А врали вы, фрейлейн Ева, правда, поразительно! Это была неподражаемая сцена, когда мы, наконец, вернулись, и граф с наместником вынуждены были смотреть, как пруссаки удаляются в их лодке. Они были вне себя от бешенства и хотели вызвать датчан, пока Гельмут не объяснил им, что шлюпка уже давно недосягаема для выстрелов. Тогда-то началась потеха! Они во что бы ни стало хотели найти виновного; нас обоих они, конечно, и не подозревали!

— Хорошо, если Фриц благополучно добрался до передовых позиций, — озабоченно промолвила Элеонора. — Он, правда, — превосходный рулевой, но ведь им пришлось обогнуть весь Штрандгольм и все время находиться на виду у крепости.

Ева как будто не разделяла ее опасений; она усмехнулась, и ее щеки вспыхнули, когда, нагнувшись к подруге, она тихонько прошептала ей: