— Ты собираешься жениться на ней, папа Руперт? — осведомилась двенадцатилетняя Марта, светловолосая, высокая, нескладная девочка, походившая на молодого жеребенка.

— Сомневаюсь, что это возможно, — объяснил ей Руперт. — До войны она была монахиней. И после войны хочет вернуться в монастырь.

Он не добавил, что едва сумел уговорить Амадею помочь ему с детьми. А она действительно была ему нужна. И Руперт, не признаваясь себе в этом, втайне мечтал о том, как будет приезжать домой к ней и детям.

— Она была монахиней? — Десятилетний Фридрих встревоженно уставился на него. — Значит, будет носить такое широкое платье и смешную шляпу?

— Ну что ты! Такую одежду носят только те, кто живет в монастыре. Вот она вернется туда и снова ее наденет.

При мысли об этом Руперту стало не по себе, но он дал себе слово уважать решение Амадеи. И хотел того же от детей.

— Расскажи еще раз, как она сломала спину, — серьезно попросила Ребекка. — Я забыла.

— Она взорвала поезд, — пояснил Руперт с таким видом, будто это обычное дело и взорвать поезд не сложнее, чем сходить в магазин или выгулять собаку.

— Должно быть, она очень храбрая, — тихо заметил Герман, самый старший. Ему недавно исполнилось шестнадцать. Почти взрослый мужчина.

— Очень. Последние два года она была в Сопротивлении.

Дети дружно кивнули. Они знали, что это означает.

— А она привезет с собой автомат? — деловито спросил восьмилетний Эрнст, самый серьезный из детей. Он увлекался оружием, и Руперт, которого дети предпочитали именовать «папа Руперт», иногда брал его с собой на охоту.

— Надеюсь, что нет, — засмеялся он, представив Амадею с автоматом.

Когда к дому подъехала машина, Руперт вышел навстречу. Сидевшая в кресле Амадея взволнованно оглядывалась. Старинный дом и окружающий его пейзаж выглядели почти так же, как фамильный замок ее отца в Дордони. Вид был чуть менее строгим, чем предполагала Амадея, но достаточно впечатляющим.

Поприветствовав ее поцелуем в щеку и тепло обняв, Руперт вкатил кресло в гостиную. Дети ради такого случая нарядились в лучшую одежду, а миссис Хаскомс собрала чай на длинном столе в библиотеке. Давно Амадея не видела подобной роскоши. Все дети показались ей очень красивыми, но немного встревоженными. Похоже, некоторых испугало ее кресло.

— А теперь давайте знакомиться, — улыбнулась Амадея, снова чувствуя себя монахиней. Временами это помогало ей держать себя в руках. Когда она представляла себе, что на ней по-прежнему монашеское одеяние, ей удавалось ощущать себя неуязвимой и защищенной. Сейчас это было тем более важно, так как дети пристально и явно оценивающе рассматривали ее. Но в их взглядах не было недоброжелательности. Им нравилось то, что они видели. Папа Руперт прав. Амадея — настоящая красавица. И не старая. Даже наоборот, она слишком молода.

Девочки искренне жалели Амадею. Такая чудесная и не может ходить!

Амадея продолжала улыбаться.

— Ты, должно быть, Ребекка. Ты — Марта… Фридрих… Эрнст… Герман… Йозеф… Гретхен… Берта… Йоганн… Ганс… Максимилиан… и Клаус.

Она назвала каждого по имени, ни разу не ошибившись, если не считать Иоганна и Йозефа, но это было вполне понятно. Их путали все. Даже Руперт. Близнецы были действительно неразличимы.

Дети были удивлены и очень довольны. Все дружно захлопали в ладоши. Амадея вежливо извинилась перед Иоганном и Йозефом.

— Я тоже иногда не знаю, кто есть кто, — призналась Ребекка и, не успели присутствующие опомниться, вскарабкалась к Амадее на колени. Руперт испугался, что ребенок причинит ей боль, но Амадея не почувствовала боли.

Миссис Хаскомс, приветливо улыбаясь, подошла к Амадее.

— Мы счастливы видеть вас здесь, — тепло проговорила она. Похоже, она ничуть не лицемерила. Ведь для нее приезд Амадеи действительно стал большим облегчением. Воспитывать такое количество ребятишек было для старой женщины совершенно непосильным бременем. Дети прекрасно это сознавали и бессовестно пользовались добротой экономки. Амадея совсем не была уверена в том, что ей удается справиться с ними. Но попытаться стоило. Кроме того, дети были просто очаровательны, и она сразу буквально влюбилась в них.

— Расскажи о поезде, который ты взорвала, — потребовала Ребекка за чаем с лепешками, и Руперт в ужасе закатил глаза. Но Амадея только усмехнулась. Значит, он уже успел многое рассказать ребятам о ней! И наверняка сказал, что она была монахиней. Что же, это вовсе не плохо!

— Ну, это не слишком красивая история, — негромко начала Амадея. — Но мы боролись с нацистами, так что у нас не оставалось другого выхода. А вот после войны никому не будет позволено делать такие вещи. Закон это запрещает.

Руперт одобрительно кивнул.

— Немцы бомбят нас, поэтому и мы должны убивать их, где только увидим! — свирепо прошипел тринадцатилетний Максимилиан. Он, один из немногих, знал, что его родители погибли. Родственники сообщили ему об этом еще до начала войны. Иногда подросток мочился в постель и просыпался от кошмаров. Руперт и это рассказал Амадее. Он хотел, чтобы она знала о детях все. Ей и без того придется пережить с ними немало потрясений. Двенадцать ребятишек — это слишком много для любого родителя, как бы прекрасно они себя ни вели.

— У тебя болят ноги? — сочувственно спросила Марта, показавшаяся Амадее самой сердечной. Гретхен была самой хорошенькой, Берта — самой застенчивой. Энергия мальчишек так и била через край, несмотря на то что они старались чинно сидеть за столом. На самом же деле их так и подмывало выбежать на улицу и погонять мяч, но Руперт велел подождать, пока все не выпьют чай.

— Не болят, — честно ответила Амадея. — Чаще всего я вообще их не чувствую. Иногда немного зудят.

Временами боль в спине была невыносимой, но этого она не сказала. А рубцы после ожогов выглядели чудовищно.

— Как вам кажется, вы сможете когда-нибудь ходить? — наконец вступила в разговор Берта.

— Не знаю, — обреченно улыбнулась Амадея. Ее спокойствие разрывало сердце Руперта. Он так надеялся, что у нее все будет хорошо!

— Время покажет, — добавила Амадея, пожав плечами. Она не обольщалась насчет собственной судьбы, но не видела причин роптать.

После чая она предложила отправиться на прогулку, пока не стемнело. Обрадованные мальчишки высыпали из дома, не забыв захватить мяч.

— Ты сразу же сумела найти с ними общий язык! — восхищенно воскликнул Руперт. — Так я и знал! Ты именно та, кто им нужен! Они так нуждаются в матери! Целых пять лет они жили сиротами и вряд ли когда-нибудь увидят родных матерей. Они относятся к миссис Хаскомс как к бабушке, да к тому же она едва передвигается.

Он не сказал, что Амадея слишком молода, чтобы быть этим детям матерью. Уж скорее старшей сестрой. Но и это неплохо. Ведь ухаживала же она за Дафной, заменив ей мать. Ничего, с ними она быстрее поправится.

За ужином все весело болтали, стараясь не упоминать о войне. Дети рассказывали Амадее о своих друзьях, школе, любимых занятиях. Ребекка неожиданно нашла для нее идеальное имя: «Мамадея». Всем оно понравилось, и ей тоже. Теперь они стали Мамадеей и папой Рупертом.

Дни летели незаметно. В понедельник Руперт возвращался в Лондон, но приезжал каждую пятницу и оставался до понедельника. Он неизменно поражался тому, как хорошо умеет Амадея обращаться с детьми. И был до глубины души тронут, узнав, что она решила сделать на первой же неделе. Прочла, как это делается, и устроила детям настоящий шаббат[3], соблюдая все правила. Зажгла свечи и читала молитвы. Это было первой субботой, которую дети справили за последние пять лет. У Руперта выступили слезы на глазах, а дети выглядели так, словно вернулись назад, туда, где родились, где остались их родные.

— Я и не подумал об этом. Откуда ты знаешь, что нужно делать?

— Прочла в книге, — пояснила Амадея, радуясь, что сделала доброе дело. Когда-то в истории ее семьи тоже были такие субботы, хотя тогда она об этом и не подозревала.

— Вряд ли нечто подобное проделывают в монастыре, — смеясь, пошутил Руперт. Амадея укоризненно покачала головой. Но она на него вовсе не сердилась. Им было хорошо вместе. И легко друг с другом. Амадея поняла это уже в Париже, во время выполнения первого задания. Как-то они разговорились о тех временах, ностальгически вспомнив атласную сорочку и коротковатую пижаму. Руперт обожал поддразнивать ее.

— Если бы ты отодвинулась от меня еще чуть дальше, наверняка повисла бы в воздухе, как индийский йог, — поддел он.

— А мне показалось ужасно забавным, когда ты переворошил постель на следующее утро, — хихикнула она, хотя тогда не в их интересах было возбуждать лишние подозрения.

— Нужно же было поддерживать репутацию! — величественно провозгласил он.

Лето промелькнуло со сказочной быстротой, и Амадея даже почти не скучала по монастырю; она была слишком занята: шила, читала, играла с детьми, журила озорников и вытирала слезы неудачникам. Амадея говорила по-немецки с теми, кто помнил слова, и учила язык с остальными, убеждая нерадивых, что лишние знания еще никому не мешали. Под ее крылышком дети процветали. И Руперт любил приезжать домой на выходные.

— Как жаль, что она монахиня, — грустно заметила как-то Марта, завтракая с Рупертом и пользуясь отсутствием Амадеи, которая с мальчиками отправилась порыбачить на озере, расположенном совсем неподалеку, на территории поместья. Дети называли его Озером папы.

— Я тоже так считаю, — откровенно признался он, хорошо зная, как твердо Амадея настроена вернуться. Они редко говорили об этом, но он старался не разубеждать ее.

— Я иногда об этом забываю, — улыбнулась Марта.

— Да и я тоже.

— Как по-твоему, ты можешь убедить ее? — осторожно поинтересовалась девочка. Дети часто говорили об этом. Все они хотели, чтобы Амадея осталась с ними навсегда.