Проводив их взглядом, Беата взяла такси и вернулась домой.

— Ну, как все прошло? — спросила Амадея за ужином.

— Что именно? — пожала плечами Беата. Она редко говорила за столом, а сегодня выглядела особенно рассеянной. Беата была под впечатлением от встречи с матерью. Семнадцать лет они не разговаривали, а ведь за это время столько всего произошло! Родились ее дочери, погиб муж, все в ее жизни изменилось, она стала графиней, что не имело для нее никакого смысла, хотя ее сестра, наверное, умерла бы от зависти.

— Разве сегодня не тот день, когда ты ходишь в синагогу? — удивилась Амадея. — Зачем ты это делаешь, мама?

Амадея знала, что ее мать всегда интересовалась вопросами религии. Возможно, именно желание узнать побольше и влекло ее в синагогу? Или она поступала так из уважения к каким-то людям? Насколько Амадея знала, мать всегда была благочестивой католичкой.

— Мне это нравится.

Беата не объяснила старшей дочери, что хотела хотя бы раз в год видеть мать, а сегодня ей довелось даже держать ее за руку. Пусть они не обменялись ни единым словом, но этот простой жест словно оживил ее. После смерти Антуана Беату преследовало единственное желание — встретиться с матерью, словно между прошлым и будущим неожиданно возникла странная связь. Моника стала звеном той цепочки, которая протянулась от нее к Беате и девочкам.

— Как подло, что евреи больше не имеют права издавать газеты или владеть землей! А некоторых даже посылают в исправительно-трудовые лагеря! — возмущенно воскликнула Амадея. В январе канцлером стал Гитлер, и с тех пор то и дело появлялись новые законы против евреев. Беата знала об этом, считала подобные вещи позором нации, но, как и большинство людей, ничего не могла сделать, чтобы остановить разгул антисемитизма. Впрочем, как и у большинства людей, у нее были свои тревоги и проблемы. Но все же волна ненависти к евреям не могла не вызывать у Беаты тревоги.

— Что тебе об этом известно? — удивленно проговорила она.

— Очень многое. Я слушала лекции одной женщины по имени Эдит Штайн. Она утверждает, что женщины должны заниматься политикой, делами народа и страны. Она даже написала письмо папе с осуждением антисемитизма. И я читала ее книгу. Она родилась в еврейской семье, но одиннадцать лет назад перешла в католичество и постриглась в монахини. Однако нацисты до сих пор считают ее еврейкой. Ей запретили читать лекции и преподавать. Теперь она живет в кармелитском монастыре в Кельне и очень знаменита.

— Знаю. Я читала о ней. И нахожу ее книги интересными.

Они впервые разговаривали как двое взрослых людей, спокойно и серьезно. Ободренная таким отношением матери, Амадея решила открыть ей свое сердце. Ее поразило, что мать тоже знала об Эдит Штайн.

— Иногда я думаю, что могла бы стать монахиней. Однажды я даже поговорила об этом со священником. Он тоже со мной согласен.

Беата расстроенно нахмурилась, впервые поняв, как долго она пренебрегала материнскими обязанностями и как одинока ее старшая дочь. Кроме одноклассниц, ее единственной подругой оказалась девочка, которая была в два раза младше. Слова Амадеи прозвучали для Беаты сигналом тревоги. Вероятно, она должна уделять больше внимания дочери. Со смерти Антуана прошло шесть лет, и все это время Амадея несла на своих плечах тяжкий груз ответственности за сестру.

— Твой отец вряд ли захотел бы, чтобы ты стала монахиней, — возразила Беата, вспомнив, как отец Андре заметил, что из нее вышла бы неплохая монахиня, а Антуан тогда очень рассердился и сказал, что идти в монахини — значит загубить свою жизнь. Он считал, что женщина должна выйти замуж и рожать детей. Поэтому сейчас Беата повторила сказанные тогда Антуаном слова, чувствуя, что должна говорить от имени мужа, раз уж сам он не может наставить дочь. Но Амадея не сдавалась:

— Может, не все созданы для того, чтобы иметь детей. Сестра Гретхен несколько лет назад стала монахиней. И ей это нравится. В прошлом году она приняла постриг.

Чем больше Беата слушала дочь, тем яснее понимала, как далека была от семьи все это время. Амадея высказывалась так решительно, словно хоть сейчас готова была уйти в монастырь. Беата запоздало поняла, что ей следовало бы чаще разговаривать с дочерью, и не только о занятиях Дафны, но и о важных для девушки вещах. Как она могла так забросить детей после смерти Антуана? Телом она была с ними. Но дух ее пребывал далеко-далеко…

— Я не хочу, чтобы ты посещала подобные лекции, — строго объявила Беата, — а также митинги радикалов, если ты там бываешь. Кроме того, ты должна быть осторожнее в своих высказываниях о политике Гитлера.

— Неужели ты согласна с ним, мама? — потрясенно прошептала Амадея.

— Нет.

Беата вдруг ощутила, что ее голова наконец стала ясной, а мысли четкими. Разговор с Амадеей все больше ее увлекал. Удивительно умная девочка! Она напомнила Беате о ее собственной юности, о ее пытливости и страсти к философии и политическим дискуссиям. Когда-то Беата могла часами спорить с братьями и их друзьями. А вот Амадее было не с кем, кроме матери, поговорить о подобных вещах.

— Пойми, быть в открытой оппозиции очень опасно. Гитлер проводит идеи антисемитизма. Но даже в твоем возрасте ты можешь привлечь нежелательное внимание своими резкими высказываниями, а это плохо кончится.

Амадея видела, что мать не шутит, но все же рассказала, как омерзительно поступили нацисты, когда жгли книги на улицах. Ей многое не нравилось из того, что она видела и слышала, хотя ее мать, как казалось Амадее, ни на что не обращала внимания.

— А почему они жгли книги? — озадаченно вмешалась Дафна.

— Потому что они пытаются унизить и запугать людей, — пояснила Амадея. — И посылают евреев в исправительно-трудовые лагеря. В прошлом году, в мой день рождения, нацисты запретили покупателям ходить в еврейские магазины.

— Из-за тебя? — окончательно растерялась девочка.

— Нет, это просто совпадение, — улыбнулась старшая сестра, — но все же подло так поступать.

— А разве евреи отличаются от остальных людей? — заинтересовалась Дафна, и Амадея возмущенно фыркнула:

— Конечно, нет! Как ты можешь говорить такое?

— А моя учительница сказала, что у евреев есть хвосты, — наивно заметила девочка. Мать с сестрой в ужасе переглянулись.

— Это неправда, — объяснила Дафне Беата, гадая, стоит ли признаться детям, что она еврейка. Но у нее не хватило храбрости. Столько лет она была католичкой. Беата слышала разговоры о том, что нацисты преследуют только бедных евреев, бродяг и воров — не таких, как ее родные. Нацисты собирались очистить Германию от преступных элементов. У них никогда не поднимутся руки на порядочных граждан. Беата была в этом уверена. И все же она не решалась рассказать детям о своем происхождении.

В этот вечер за столом долго велись интересные беседы, и семья засиделась допоздна. Беата и не подозревала, что Амадея так увлечена политикой и настолько независима в своих суждениях. Для нее стали открытием и религиозные искания дочери, которые Беата находила куда более тревожащими, чем радикальные настроения. Насколько сильно повлияли на дочь лекции и взгляды Эдит Штайн? Или, что еще хуже, тот факт, что Штайн стала монахиней. Не говоря уже о поступке старшей сестры лучшей подруги Амадеи. Подобные вещи безотказно действуют на молоденьких девушек. Все вместе складывалось в мозаику жизни, которой Беата для своей дочери не хотела. Но сама она за последние несколько лет приложила слишком мало усилий, чтобы качнуть чашу весов в другую сторону: никуда не выезжала, не имела друзей, не видела никого, кроме Добиньи, да и тех крайне редко. Все одиннадцать лет супружеской жизни все свое время она посвящала Антуану и детям. После его смерти стала затворницей. Беата и сейчас не хотела и не видела способа что-то менять, но по крайней мере она могла бы уделять больше внимания тому, что творится в мире. Амадея была куда лучше осведомлена о происходящем в стране, и Беата боялась, что она открыто высказывает свое мнение о нацистах и их политике. Назавтра, когда Амадея уходила в школу, мать еще раз посоветовала ей быть осторожнее. Несогласие с нацистами жестоко каралось, и вряд ли власти сделают скидку на возраст девочки.

На следующей неделе Беата снова пришла в синагогу. Она не хотела ждать еще год до новой встречи с матерью. На этот раз она специально села сзади, и необходимости поднимать вуаль не было: мать сразу узнала ее. После службы Беата сунула ей в руку крохотный листок бумаги с адресом и номером телефона. Едва Моника сжала пальцы, как Беата отступила и торопливо исчезла в толпе. Теперь оставалось только молиться, чтобы мать набралась храбрости позвонить. Беата отчаянно хотела увидеть ее, обнять, поговорить с ней. И самое главное — познакомить с внучками. Два дня прошли в мучительном ожидании. И когда зазвонил телефон, именно Амадея по случайному совпадению подняла трубку. Они только что встали из-за стола после ужина, и Беата предложила Дафне поиграть в настольные игры. Амадея заметила, что в последнее время мать изменилась: она стала больше общаться с ними и пыталась выйти из бесконечной депрессии.

— Тебе звонят, — окликнула она мать.

— Кто? — спросила Беата, неожиданно забыв, чьего звонка она так ждала, и предположив, что это Вероника, которая уже несколько месяцев упрашивала Беату сшить ей платье для рождественского бала. Вероника считала, что работа поможет Беате скорее прийти в себя. Но Беата не брала иголку в руки с самой смерти Антуана, если не считать тех нескольких случаев, когда она мастерила что-нибудь простенькое для девочек. Ее больше не интересовали ни вечерние, ни бальные наряды. Да и в деньгах Беата теперь не нуждалась.

— Дама не назвалась, — объяснила Амадея, уводя Дафну наверх.

Беата взяла трубку.

— Алло?

Дыхание у нее перехватило при первых же звуках такого знакомого голоса. За эти годы он совсем не изменился.