С тех пор многое изменилось. Марта могла позволить себе любой роскошный обед в самом дорогом ресторане города, но одно в ней осталось неизменным – ненависть и презрение к людям, которые избрали самый простой путь: жить на подачки и оправдывать свою лень тем, что все остальные нагло воруют.

Глава 2

«Какой же непунктуальный народ эти писатели!» – думал Вадим, допивая четвертую чашку зеленого чая. Келлер нервно смотрел на часы. Он сам никогда не опаздывал и страшно злился на друга из-за его неспособности распоряжаться как своим, так и чужим временем. Прошло еще двадцать минут, и гений современности наконец пришел.

– Прости, что заставил тебя ждать, – пробки. Хотя я на метро… Но по поводу пробок я не соврал!

Отпустив искрометную, как ему самому показалось, шутку, Блудецкий громко рассмеялся. Вадиму становилось неловко, когда ему приходилось выслушивать неоднозначные остроты писателя. Он всегда был для него не совсем понятным, а выжимать из себя фальшивые эмоции психологу было несвойственно. Они были абсолютно разными, но что-то общее у них все-таки было, ведь их дружбе исполнилось столько же лет, сколько младшей дочери Келлера. Блудецкий задержался по причине трепетного отношения к своей прическе. Лысина была предметом его гордости, он тратил на нее по несколько часов в день и баловал свою гениальную голову дорогостоящими лосьонами. Хотя Блудецкому было далеко до голливудского красавца, поклонниц у писателя было предостаточно. И даже обладая циничным взглядом, как у санитара, всю жизнь проработавшего в морге, и относясь к женщинам потребительски и без всякого уважения, уже немолодой мужчина был кумиром многих дам. На этот раз Блудецкий был одет в ядовито-терракотовый пиджак в крупную клетку, светлые льняные брюки и рубашку в полоску. Он будто нарочно пренебрегал тенденциями моды и правилами этикета в одежде и потому выглядел весьма комично. Вдобавок к плохо сочетающемуся комплекту он умудрился натянуть на шею желтую бабочку в крупный ярко-красный горох. Увидев причудливый костюм друга – любителя эпатировать окружающих своими нарядами, Келлер не стал выказывать ему свое недовольство и лишь улыбнулся в ответ на его неудачную шутку.

– Ничего. Зато у меня была возможность понаблюдать за людьми. Люблю это дело, – ответил Келлер.

В тот день в популярном кафе с символичным названием «Достоевский» было немноголюдно. Девушка с грустными глазами, пьющая уже давно остывший кофе, и влюбленная парочка, ворковавшая на своем, непонятном ни Вадиму, ни Блудецкому языке. «Судя по тому, с каким интересом молодой человек слушает ни на миг не замолкающую девушку, свидание у них первое», – предположил про себя Вадим.

– А что за ними наблюдать? Я бы с той скучающей… – произнес Блудецкий и, снова посмотрев на девушку, продолжил: – И не только понаблюдал, – и снова этот смех, с которым Вадиму постоянно приходилось мириться.

– А мне больше интересна та пара. Я вот сейчас думал, что парень слушает ее уже час потому, что это у них одно из первых свиданий. Или ему и правда интересно. Хотя выражение его лица говорит об обратном.

– Женщины делятся на два типа: тех, которых приходится слушать, чтобы уложить в койку, и тех, кого слушать приятно, но в постель с ними почему-то не хочется, – задумчиво и уже серьезно заявил Блудецкий. Его неожиданная серьезность сменилась мягкой улыбкой. – Хотя была у меня одна поэтесса, с которой мы не только говорили часами, но и все остальное тоже делали часами. Пришла ко мне как-то за рецензией, – многозначительно добавил писатель. – Даже стихи мне посвящала. Стихи так себе, а вот в остальном ей не было равных. Теперь она замужем. А говорила, что рутина не для нее. Вот женщины, разве можно им верить? Больше поэтесса мне не дает. Говорит, что не для того выходила замуж, чтобы потом изменять. Не ожидал от нее – такая похотливая была. К счастью, не все такие верные. Была у меня одна замужняя. В парадный вход она впускала мужа, а в черный – любовников, – Блудецкий снова засмеялся. От его громкого хохота оживилась даже любительница холодного кофе. – Да какая разница, замужняя или нет. Главное, чтобы были дырки.

Удивляясь самому себе, Вадим уже невольно улыбался примитивным шуткам своего похотливого друга. «Оказывается, смысл можно найти и в беспардонной шутке – особенно если ее автором является известный писатель. Как поразительно в одном человеке уживаются неотесанная пошлость и гениальность», – размышлял Вадим.

– С замужними у меня не было. Да и вообще, по количеству романов я тебе явно уступаю, – с некоторым сожалением сказал он. – Не понимаю, как ты так можешь?

Он встретился со старым другом с твердым намерением получить как можно больше информации о прекрасном поле, чтобы наконец разбавить свою рутинную семейную жизнь. По сравнению с распутным писателем Келлер был целомудреннее юной девицы из позапрошлого столетия. Блудецкий утверждал, что своим благоверным изменяют девяносто девять процентов мужчин, и Вадим как раз относился к этому вымирающему виду. Но сейчас он был готов на первую в своей жизни измену. Он знал, что только Блудецкий может проконсультировать его по столь щекотливому вопросу.

– А что такого? Кругом безотказные давалки, и только придурки вроде тебя не пользуются этим. Вот я вообще всеядный. У меня каких только не было: от сорока пяти до ста двадцати килограммов, молоденькие и не очень, блондинки, рыжие, брюнетки. Только лысой не было. Но еще не вечер, – игриво теребя усы, сказал Блудецкий.

– С тобой соревноваться нет смысла.

– Еще бы! – с гордостью ответил писатель.

– А почему ты так и не нашел свою единственную?

– Они все предсказуемы. Неинтересно. Кроме секса, ни на что не годны. Есть особенно умелые – такие удостаиваются второго раза. Но как только я чувствую, что к какой-нибудь шлюхе меня тянет больше, чем положено, я представляю ее сидящей на унитазе и справляющей нужду. После такой картины страсть мгновенно проходит. Рекомендую. Женитьба для мужчины – это кастрация, а для писателя – кастрация еще и творческая.

«А ведь Блудецкий прав…» – подумал Вадим, а вслух сказал:

– Писатели могут прожить множество жизней. Осуществить свои тайные желания благодаря своим героям. Я видел столько персонажей, что, наверное, сам мог бы написать книгу.

– А ты сядь и напиши, – не скрывая раздражения, ответил Блудецкий. – Вот вы все говорите, а пишу только я. Даже одна проститутка, умеющая надевать презерватив без помощи рук, и то сказанула, что может книги писать. Меня это очень разозлило, и только ее бонусный минет, которым она, по всей видимости, решила сгладить впечатление от сказанной глупости, меня немного успокоил.

«Члены, дырки, унитазы… А ведь это автор бестселлеров, филолог», – недоумевал про себя Вадим.

– Ну ладно, не кипятись.

Возникла неловкая пауза. Блудецкий обиженно отвернулся, но, увидев, что девушка за соседним столиком улыбнулась ему, тут же взбодрился.

– Вы готовы сделать заказ? – спросил уже заждавшийся официант весьма интеллигентной наружности. Он принимал и разносил заказы, убирал за гостями заведения, а выглядел в разы благороднее многих посетителей. Аристократичные черты лица молодого человека, прямая осанка и красивая речь выгодно отличали его от бесцеремонного писателя. После очередной смелой реплики Блудецкого Вадим, поглядывая по сторонам, замечал, как она оскорбляла высокодуховные чувства услужливого интеллигента.

– Я есть не буду. Мне вообще надоело есть. Все равно все окажется в унитазе. Неинтересно, – ответил официанту Блудецкий.

Келлеру снова стало жаль воспитанного юношу, который с вопросительным недоумением посмотрел в его сторону.

– Долейте кипяточку, – попросил Вадим.

– Есть не хочу, а пить принесите. Водочки. Ты со мной? – спросил Блудецкий, снова поправляя усы.

– Мне только кипяточку, – с грустью ответил Келлер. Он уже три года как завязал. Были времена, когда ни один его день не начинался без рюмки. Неудовлетворенность семейной жизнью привела Келлера к безудержному пьянству. Он не ночевал дома по несколько дней, срывался на жене и, даже осознавая, что губит свою жизнь, не мог остановиться. Но если бы не страсть психолога к алкоголю в прошлом, они с Блудецким никогда бы не познакомились. Они встретились в КПЗ, куда писателя посадили за драку со своим издателем, – Блудецкий зарядил ему стулом за то, что он отказался печатать его последний роман, а психолога – за то, что он, будучи нетрезвым за рулем, сбил пешехода. К счастью, обошлось без жертв. Но, увидев Вадима по телевизору, невменяемого, дающего показания, тогда еще живая мать сказала ему решающие в его жизни слова: «Сынок, мне было за тебя очень стыдно. Не думала я, жертвуя всем ради тебя, что ты будешь так наплевательски относиться к своей жизни и родной матери». Эти слова так задели Келлера, что с тех пор он не выпил больше ни капли. – И сразу счет, пожалуйста, – добавил он.

После слова «пожалуйста» в глазах официанта появилась надежда и вера в то, что у русской интеллигенции еще остался шанс на спасение. Вадим выслушал от друга еще несколько циничных шуток о женщинах, допил разбавленный чай и поспешил попрощаться. Келлер понял, что богатый опыт Блудецкого заключался только в соблазнении и без того на все согласных женщин. Несмотря на свое хорошее отношение к другу, Вадим презирал его за то, чему еще совсем недавно хотел у него научиться. Верный муж хотел влюбиться, и одних лишь плотских утех, которыми довольствовался писатель, ему все-таки было недостаточно.

– Я должен тебя оставить. Я пообещал супруге, что буду сегодня образцовым отцом и проведу день с детьми.

– Ты, конечно, иди, но после слова «супруга» ты мне больше не друг, – сказал Блудецкий и снова рассмеялся.

– Ты идешь? – спросил Келлер. Блудецкий погладил усы и, кинув похотливый взгляд на скучающую кофеманку, словно кот, увидевший тарелку со сметаной, ответил:

– Я, пожалуй, задержусь.

Глава 3