Махелт уделила особое внимание могиле своей бабки Сибиллы, которую тоже вынудили отдать маленького сына в заложники. Ребенок пережил испытание и вырос, чтобы стать отцом Махелт. Но о чем думала Сибилла, когда ее мальчика забрали враги? Ее сердце тоже умерло в груди? Отец Махелт редко рассказывал о пережитом, но другие любили посмаковать историю о том, как его едва не повесили. Махелт старалась не задумываться об этом, но ее сны превратились в кошмары.

За месяц, прошедший после захвата Фрамлингема, ничего не было решено. Гуго и его отец подтягивали ресурсы со своих земель, которые еще не были захвачены или разграблены. Они отправили Иоанну послания, чтобы выиграть время, в которых сообщали, что обдумывают свое положение. Роджер оставался заложником в Норидже, но Махелт вынашивала кое-какие идеи и прибыла в Браденсток, дабы поразмыслить над ними у могилы бабки. Она привезла марку серебра для раздачи милостыни и оплатила четырнадцать фунтов воска для свечей. Махелт поцеловала венок из весенних цветов в знак своей личной мольбы и благоговейно возложила его на могилу бабки. Несколько влажных светлых лепестков упало на резной камень. Перекрестившись, Махелт встала и вышла из церкви под бледное апрельское солнце. Эла последовала за ней, и женщины мгновение постояли, наслаждаясь ласковым теплом и глядя на прекрасный вид, открывавшийся с возвышенности, на которой располагалась церковь.

– Как графиня? – спросила Эла через мгновение.

– Немного лучше, но все еще нездорова… – покачала головой Махелт. – В основном из-за переживаний.

– Очень жаль, – искренне произнесла Эла. – Она добрая и ласковая леди.

– Несомненно.

Махелт подумала о своей свекрови. Искра, которой та обладала, когда Махелт впервые ее увидела, почти погасла, сменившись тупой усталостью. Каждый новый день был для Иды испытанием. Лучше всего она чувствовала себя в обществе детей, качая Изабеллу на коленях, рассказывая Гуго истории и подкармливая его леденцами. Она также продолжала шить, но механически, чтобы успокоиться, подобно тому как Гуго сосал большой палец.

– Я хочу попросить вас кое о чем. – Махелт закусила губу.

– Конечно, если я смогу помочь… – Эла сжала руку Махелт. – Вы же знаете.

– Как вам известно, мой сын до сих пор пленник в Норидже, – глубоко вдохнула Махелт. – Прошел уже месяц, как он попал к коменданту.

– Да, – ответила Эла с сочувствием, но не без опаски. – Мне очень жаль. Я бы не хотела подобного опекуна для моего Уильяма или Ричарда.

Махелт помедлила, потому что собиралась просить кузину о большом одолжении.

– Не мог бы ваш муж подать королю прошение об опеке над Роджером и поселить моего сына с его кузенами в Солсбери?

Эла была поражена, но быстро пришла в себя.

– Не знаю… – нахмурилась она. – У меня создалось впечатление, что Уильям и Гуго поссорились не на шутку.

– Это правда, но мой сын важнее их ссоры.

Эла сощурилась, внезапно кое-что заподозрив.

– Я надеюсь, вы обсудили это с Гуго?

Махелт выпятила подбородок.

– Гуго знает, что я приехала к вам, – холодно сказала она.

– Не только, чтобы навестить и почтить память наших предков?

Махелт наблюдала, как пушистые облака плывут по небу, подобно стаду кочующих овец. Затем повернулась к Эле и умоляющим голосом произнесла:

– Вы мать и моя родственница. Если бы мой сын был с вами, я знаю, вы бы его не обидели. Я боюсь дурного обращения с ним. Я знаю, что мой брат пострадал от рук короля… больше, чем осмелился рассказать нашим родителям… и знаю, как Иоанн обошелся с теми валлийскими мальчиками в Ноттингеме. Мне страшно подумать, что видит мой сын и что он слышит под опекой людей, которых интересуют лишь грабеж и пытки. Ида посоветовала обратиться к вам. Обычно у нее нет собственного мнения по вопросам политики, но она настаивала, чтобы я завела этот разговор.

Эла выглядела встревоженной, но в конце концов кивнула.

– Посмотрим, что можно сделать, – сказала она, участливо обняв Махелт.

– Спасибо! – Махелт ощутила прилив надежды, но не позволила ей укорениться. Когда-то она верила, что попросить – значит получить, но не теперь. От той веры ничего не осталось.

Отстранившись, Эла произнесла:

– Я рассказала Уильяму, как Иоанн поступил со мной в Мальборо.

Махелт давно хотела ее расспросить, но полагала, что лучше дождаться, пока Эла сама заведет об этом речь.

– Что он сказал?

– Он разозлился и расстроился, но, поразмыслив, решил, что бессмысленно бушевать, подобно разъяренному быку, и усугублять положение. – Эла вскинула голову, и в ее орехово-серых глазах сверкнула гордость. – Муж говорит, что теперь его верность принадлежит мне и Господу, но не его брату… – Она поджала губы. – Люди считают меня нежной и кроткой. Но они не понимают, насколько я тверда в своих решениях. Меня поддерживает вера в мужа, Господа и Пресвятую Богородицу.

Лишенная подобной веры, Махелт промолчала. Она стала сильнее, преклонив колени у могил женщин, которые сумели вынести то, для чего недостаточно простой отваги. Махелт поклялась не опорочить их родство и найти в себе силы выжить.

* * *

Роджер стучал зубами и дрожал так сильно, что ему казалось, будто кости в его теле тоже дребезжат друг о друга. У него не было приличного плаща, чтобы защититься от холодного весеннего дождя, который хлестал как из ведра. Его лучший плащ с теплой подкладкой остался во Фрамлингеме, когда его забрали в Норидж. Роджеру не нравился комендант Нориджа Харви Белесет, который грубо обращался с ним и запирал на замок, когда не заставлял чистить упряжь или убирать нечистоты. Однажды Роджера выволокли из темницы, и Белесет заставил его наблюдать, как вешают мятежников, намекая, будто то же может случиться с ним или его семьей, если король пожелает. Мальчик тосковал по матери, бабушке, брату Гуго и даже по малышке Изабелле, хотя она плакала и плевалась молоком почти каждый раз, когда ее брали на руки. Роджер нуждался в улыбках, похвалах и утешениях. Он отчаянно скучал по отцу, умевшему развеять любые его страхи. Он все время страдал от голода и жажды. Белесет не забывал его кормить, но в основном хрящами и жидкой кашей – достаточно, чтобы продержаться, но удовольствия мало. Роджер хлебал отвратительное месиво, твердя себе, что солдаты едят то же самое и что с ним обращаются как с другими людьми. Это очень напоминало истории дяди Ральфа о французском плене.

Вчера днем явился мужчина с приказом отвезти Роджера из Нориджа в какое-то место на юге под названием Сэндвич. За ним пришел широкоплечий седобородый наемник по имени Фольк де Броте, который взял его под мышки и поднял на уровень глаз. Хватка наемника была такой же крепкой и грубой, как он сам.

– Одно лишнее слово, сопляк, одна жалоба, и ты закачаешься в петле, ясно? – предупредил он.

Роджер не испугался, кивнул и дерзко посмотрел в черные глаза верзилы. Когда де Броте опустил его на землю, недовольно ворча, Роджер потер покрытые синяками руки, лишь когда тот отвернулся.

Они провели в пути полтора дня. Прошлой ночью они поставили палатки у обочины. Роджер помог развернуть полотно и набрал дров. В некоторых отношениях ему даже нравилось находиться с мужчинами и притворяться взрослым. Он помогал ухаживать за лошадьми, следил за костром и помешивал похлебку. Де Броте покрикивал на него издалека и пнул вполсилы, проходя мимо, но в остальном оставил в покое, за что Роджер был ему благодарен. Он слышал, как наемник жалуется своему товарищу, что он не нянька и что сопровождать щенка – ниже его достоинства. Роджер полагал оскорблением для своего положения находиться на попечении столь неотесанного человека и всячески старался его избегать, а когда это было невозможно, держался холодно.

Постепенно он начал узнавать знакомые места. Тропинку, ведущую к площадке для игры в мяч, заросли орешника, где его собака затравила лису, дуплистое дерево, где он устроил убежище прошлым летом. Хотя Роджер промерз до костей, его распирало от радости по мере приближения к Фрамлингему. Возможно, его собираются вернуть матери, Гуго и малышке-сестре? Возможно, его отец тоже будет там? Он хотел спросить де Броте, но передумал, бросив взгляд на поджатые губы наемника, окаймленные синеватой щетиной.

Дождь продолжал лить, стекая по затылку Роджера, капая с волос и заливая лицо. Мальчик пососал мокрый рукав, чтобы утолить жажду. Впереди показался замок, на его зубчатых стенах кишели люди, похожие на муравьев. Де Броте, ехавший впереди на огромном жеребце в яблоках, развернулся и присоединился к Роджеру.

– Промокший крысенок, – ухмыльнулся он. – Не очень-то ты похож на наследника Биго. Больше на оборванца с рыбацкой лодки.

Роджеру очень нравилось плавать на рыбацких лодках, но он понимал, что на этот раз его оскорбили, и держал язык за зубами. Он замерз и устал. Ноги заледенели и в то же время горели, натертые седлом. Зная, что де Броте наблюдает за ним, Роджер вздернул подбородок и притворился, будто въезжает во Фрамлингем как его лорд и хозяин. Наемник фыркнул и кисло улыбнулся.

Ворота замка были открыты, но хорошо охранялись, и они въехали во двор, в котором все были заняты делом. Де Броте повернулся в седле, чтобы получше разглядеть переполненный двор. Роджер почувствовал, что его что-то беспокоит. Мальчик исподтишка осмотрелся, и его охватило странное тревожное чувство при виде такого множества незнакомцев в родном доме. Слипающимися от холода и голода глазами он посмотрел на мужчину, идущего через двор, и смутно узнал его. У того были блестящие черные волосы и великолепный зеленый плащ с большой золотой брошью на плече. Де Броте, спешившись, что-то неразборчиво пробормотал и опустился на колено.

– Милорд, – неохотно произнес он.

Мужчина жестом велел ему встать и взглянул на Роджера яркими карими глазами. Его лицо было искажено от ярости.

– Господи Иисусе, приятель, почему у этого ребенка нет приличного плаща?