Там было почти темно, если не считать блеска серебристого полумесяца, слабо освещающего это мужское жилище с высокой конторкой из дуба, крепким письменным столом, тяжелыми темно-бордовыми портьерами и темно-синим с алым ковром на полу. Едва опустив Кэтлин на дубовую кровать с четырьмя столбиками для балдахина, Уэйд протянул руку к поясу ее пеньюара.

— Я хочу видеть тебя, Кэтлин. Всю целиком. — Проделав весь этот путь с ней на руках, он ничуть не запыхался, и хотя грудь его блестела от пота, но это было вызвано не напряжением, а страстью. Уэйд наклонился к ней ближе, вдыхая исходящий от нее легкий цветочный запах, изнемогая от желания. — Ты потрясающе красива, — простонал он, и ее зеленые глаза блеснули в ответ. Больше он уже не мог думать отчетливо. — Не стоило бы тебе находиться здесь, — внезапно пробормотал он.

— Д-да, конечно, — шепотом отозвалась Кэтлин, но едва она, охваченная паникой, попыталась приподняться, как он ласково толкнул ее обратно, и она лежала, молча глядя на него, прерывисто дыша, с сильно бьющимся сердцем, и великолепные волосы вились вокруг прелестного лица.

— Поздно поворачивать обратно, — проговорил он хриплым от вожделения голосом, и она поняла, что он прав. Слишком поздно!

Ей не хотелось подниматься, не хотелось уходить. Но дальше этого мысли ее не пошли, потому что в следующий миг он раздвинул полы персикового пеньюара и она увидела, как глаза его восхищенно вспыхнули. Потом он стянул с нее пеньюар, и она не могла больше думать ни о чем — только о том, как она рада, что он находит ее красивой, и как ей хочется, чтобы он любил ее.

Увидев ее красивые полные груди с розовыми сосками, матово поблескивающие в лунном свете, Уэйд задохнулся от восхищения. Под пеньюаром она была нагой, и, бросая в угол шелковое одеяние — отброшенное, оно плавно опустилось на пол, — он забыл обо всем, кроме этой чудесной женщины, лежащей перед ним, чья гладкая кожа и роскошные формы молили о его прикосновениях, глаза сверкали, словно драгоценные камни, женщины, которая выглядела, пахла и была чудеснее, чем поляна лесных фиалок.

Он положил ее поперек кровати, накрыв своим телом, опершись локтями по сторонам ее узких плеч, и впился в ее губы поцелуем еще более пылким, чем все предыдущие.

Но это было только начало. Он медленно ласкал ее, наслаждаясь нежными очертаниями ее грудей, неспешно скользя руками по ее плечам, рукам, бедрам.

Мучимый неудержимым желанием двигаться быстрее, он, однако, заставлял себя не спешить, чтобы доставить ей удовольствие, подготовить ее, насладиться всем ее телом. Рассудок его отключился. Уэйд Баркли, который тщательно просчитывал каждый свой шаг, напрочь перестал думать и повиновался лишь своим инстинктам, лишь чувствам, которые Кэтлин Саммерз пробудила в нем. Каждый стон, который она издавала, когда он трогал языком ее тугие соски или когда его пальцы гладили нежную плоть внутренней стороны ее бедер, повергал его в бездну желания, воспламеняя и без того огнем горящую плоть, но он сдерживался и целовал ее, пока губы у них не распухли и не запылали, а дыхание не стало прерывистым. Задыхаясь от страсти, Кэтлин сорвала с него рубашку, и пальцы ее, дрожа, принялись расстегивать штаны.

Жаркая волна вожделения пробежала по телу Уэйда, и, обезумев, он швырнул одежду на пол, где уже лежала одежда Кэтлин. Обнявшись, они метались на кровати, и весь мир превратился в грохочущее расплывчатое пятно.

Это безумие, говорил здравый смысл Кэтлин, но она ничего не слушала. Сейчас для нее существовали только этот человек и восхитительные вещи, которые его руки и язык делали с ней, и она поддавалась этой головокружительной сладости, ощущая неудержимое возбуждение во всем теле. Уэйд постепенно подводил Кэтлин к той черте, за которой кончалась власть разума, но ее это не тревожило. Она делала то же самое — она видела это по его страстно мерцающим глазам, по тому, как умело и нежно он обращался с ее телом, которое то стискивал, то кусал, то ласкал. Отзываясь на его прикосновения, как отзывается поникший под ветром цветок на солнечный свет и весенний дождь, она пробуждалась, точно из глубокого сна, и тело ее снова оживало благодаря его любви. Прижимаясь к нему, к его блестящим от пота мускулам, отвечая на его движения, она извивалась и стонала, проводя руками по его груди, касаясь его сосков, гладя темные как ночь волосы, в ожидании… в ожидании…

Кэтлин не знала в точности, чего ждет, знала только, что ей хотелось большего, и Уэйд дарил ей это, не отрывая от нее своих губ, становясь то грубым, то ласковым, то возбуждающим, то успокаивающим.

Уэйд изучал и исследовал ее тело, и она смело перевернула его на спину и занялась тем же самым. Глубокий мучительный стон вырвался у него, когда она дотронулась до его огромной, восставшей плоти и, испугавшись, отдернула руку, но он остановил ее, хрипло усмехнувшись:

— Не останавливайся теперь, милая. Самое интересное для нас обоих только начинается.

Кэтлин лукаво улыбнулась, глядя в его потемневшие синие глаза.

— Я не собираюсь отступать, Уэйд, — сообщила она, потрясенная эффектом, который произвели ее руки, восхищенная своей властью все больше возбуждать этого человека с крепкими мускулами, неизменно контролирующего себя, заставлять гореть от того же неуправляемого желания, которое бешено пульсировало в ней.

Тогда она начала гладить и теребить его мужскую стать, пока он со стоном не перекатил ее снова на спину и не накрыл ее тело своим.

— В эту игру должны играть двое, принцесса, — сказал Уэйд, тяжело дыша, и вот уже Кэтлин оказалась жертвой мучительного вожделения, потому что он принялся умело сосать кончики ее грудей, а пальцы его ласкали сердцевину золотистых завитков между бедрами, а потом скользнули внутрь.

Там, где он прикасался к ней, она ощущала восхитительный жар, одна волна которого вслед за другой пробегала по ее телу. Она начала тихонько стонать от страстного желания, отчего худощавое лицо Уэйда озарилось усмешкой.

— Теперь никаких остановок, принцесса, — сказал он ей, приблизив губы к ее рту, и она, коротко поцеловав его, притянула еще ближе к себе.

— Я бы застрелила тебя, если бы ты остановился, — с усилием выдохнула Кэтлин, и сердце у нее быстро-быстро забилось, когда он, улыбнувшись, поцеловал ее в ответ. Кэтлин обхватила руками шею Уэйда, глаза у нее сверкали, губы были влажные. Осыпав дождем поцелуев ее лицо, он вошел в нее одним мощным толчком.

На лбу у него появился пот, потому что он, глядя на ее пылающее, прекрасное лицо, пустил в ход всю силу воли, чтобы на мгновение сдержать себя.

— Кэтлин! — Голос Уэйда звучал сдавленно, он привлек ее голову к себе, запутавшись пальцами в волосах. — Держись, Кэтлин. Держись!

Она затихла, немного испуганная, с отчаянным нетерпением вожделея большего. Когда он целиком заполнил ее, бедра ее раздвинулись еще больше, чтобы позволить ему проникнуть глубже. Уэйд прижался к ней своим горячим ртом, нежно целуя и входя все дальше и дальше в ее трепещущее лоно. Все вокруг исчезло, в мире остались только они двое.

А потом… боль… резкая, разрывающая боль. Она вскрикнула, но его поцелуи потушили боль, сделав ее сладкой, и она превратилась в неистово нарастающее наслаждение, потому что Уэйд начал двигаться в ней — поначалу медленно, а потом со все более усиливающейся страстью. Его сильное тело ритмично изгибалось. Кэтлин опять закричала, вся содрогаясь в предвкушении сладостного экстаза, царапая его мускулистую спину. Одно ощущение сменяло другое, она извивалась и выгибалась под ним, растворившись в обоюдном стремлении их тел к забвению, в искрящемся, буйном взрыве, от которого содрогнулась самая ее сердцевина, и воспарила к высотам, о существовании которых никогда не подозревала.

— Уэйд… Уэйд! — Кэтлин, всхлипывая, выкрикивала его имя, в то время как они вместе парили на головокружительном пике любви. Из страшной дали она услышала, что он зовет ее, повторяя снова и снова. Теперь Уэйд целиком и полностью владел ее телом, поставив на ней клеймо как на своей вечной собственности.

Полночь, лунный свет и сладостное, уносящее ввысь безумие.

Наконец, обессиленные и удовлетворенные, они замерли, заключив друг друга в объятия, и молча лежали на дубовой кровати, а луна сияла, как алмаз в бархатно-черном небе и стояла тихая весенняя ночь. После бушующего сладострастия на них снизошли покой и благодать.

Глава 20

Кэтлин не знала, сколько прошло времени, когда она проснулась, почувствовав, что Уэйд обнимает ее, прижав к своему обнаженному бронзовому телу и покрывая ласковыми медленными поцелуями. Она тоже поцеловала его, и ее тело, откликнувшись на ласки, сразу же разгорячилось. Нежные, ласковые поцелуи. Медленные осторожные прикосновения. Улыбаясь, она на мгновение откинулась назад, чтобы передохнуть, и с любовью посмотрела ему в глаза… только то были не глаза Уэйда.

Ее обнимал Доминик Трент.

Крик Кэтлин отчаянно раздавался над смятой постелью, пока она пыталась вырваться, но Трент держал ее крепко, и его ледяные бесцветные глаза сверкали колючим блеском.

— Ты что же, думала, я не найду тебя, Кэтлин? Ты и я — две половины одного целого. Так должно быть!

— Нет! — резко закричала она и вырвалась из его рук. Вдруг за окном послышался стук копыт, и Кэтлин подбежала к развевающимся занавескам. Там был Уэйд. Он галопом скакал прочь от нее, все быстрее и быстрее подгоняя своего чалого, его высокая фигура казалась все менее и менее различимой по мере того, как он удалялся к голубоватому горизонту.

— Уэйд! — кричала она, снова и снова зовя его на помощь, но он ни разу не обернулся и не замедлил бег своей лошади. Уэйд!

Ужас охватил ее, когда она круто повернулась и увидела, что Трент поднялся с кровати и идет к ней. Она бросилась к конторке, чтобы схватить бронзовый подсвечник, стоявший наверху. Это был тот же самый подсвечник, которым она ударила его там, в Филадельфии, — высокий, тяжелый, с красивой резьбой, — но пальцы ее сомкнулись вокруг пустоты.