«А ведь это моя последняя вечерняя молитва здесь, в монастыре», – мелькнуло в голове у Моны, и она подумала, что вряд ли ей еще представится случай поучаствовать в такой одухотворенной и такой умиротворенной службе, как те, к которым она привыкла здесь. Да и мирская жизнь со всеми ее «радостями бытия», со всеми возможностями, которые она сулит, наверное, на какое-то время уведет ее в сторону от спокойной созерцательности, которой была исполнена ее жизнь в монастыре. Вот только кто защитит ее в этом неизвестном, пока еще абсолютно чужом ей мире? Кто предложит ей опекающую и утешающую длань, как это было все те годы, которые она провела под опекой добрых сестер-монахинь? Одно Мона знала твердо: детство кончилось. А взрослая жизнь пока представлялась ей чем-то вроде ящика Пандоры. Кто скажет, сколько там припрятано зла именно для нее? Не остается ничего, кроме надежды, которая, как известно, умирает последней. Разве не надежда дает человеку силы все преодолеть и все превозмочь? Она похожа на тот неугасимый огонь, который горит в лампадах, установленных на алтаре. Мона взглянула на пурпурные блики, скользящие по алтарю, и молитвенно сложила руки.

Господи, сказала она, мысленно обращаясь к Богу, вручаю себя всецело Твоей воле и уповаю на Твою защиту.

Итак, пролог ее жизни близится к завершению. Вот-вот взметнется вверх занавес, и начнется первый акт.

Глава 2

Мона растерянно озиралась по сторонам. Перрон вокзала, названного в честь королевы Виктории, был заполнен пассажирами до отказа. Мимо то и дело сновали носильщики со своими тележками, довольно бесцеремонно отодвигая девушку в сторону. Но, наконец, в этой кипящей, бурлящей толпе она заметила знакомое лицо. Аннет!

Разгоряченная, раскрасневшаяся, взмокшая от напряжения, ее любимая няня Аннет пробиралась к ней сквозь толпу. Надо сказать, что французским у служанки было только имя. Она взяла его себе лет двадцать назад, когда в высшем свете Лондона пошла мода на французских слуг. С тех далеких пор женщина ни разу не усомнилась, что леди Вивьен приняла ее на службу только из-за имени. Вот какая она умница, заранее позаботилась о том, чтобы переделать имя на французский лад. Настоящее-то имя ее было Элиза. Вполне достойное, кстати, имя для приличной английской девушки. Во всяком случае, так считала ее многочисленная родня при крещении малышки. Новоявленная француженка до того, как поступила на службу к Вивьенам, ни разу не покидала пределов родной страны. Поездка на остров Уайт была, наверное, ее самой дальней вылазкой за границу. Когда родилась Мона, Аннет была откомандирована в детскую присматривать за новорожденной. Вскоре служанка превратилась в преданную рабыню своей крохотной повелительницы, став при ней и мамкой, и нянькой, и гувернанткой. А леди Вивьен подыскала ей более подходящую замену, на сей раз из настоящих француженок. Но Аннет была только рада переменам в своей судьбе. Все годы, пока Мона жила в родительском доме, няня холила и лелеяла девочку как родное дитя и никак не могла утешиться, когда ту отослали учиться во Францию. Долгие месяцы разлуки она жила лишь ожиданием летних каникул, когда они с Моной отправлялись в очередное путешествие по Европе, и она снова могла всласть побаловать свою «дорогую малышку».

Между тем малышка уже давно переросла старую няню и успела превратиться в красивую статную девушку. Но Аннет и слушать не желала о том, что дитя выросло и даже успело закончить школу. Одним словом, стала совсем взрослой самостоятельной женщиной, не имеющей ничего общего с младенцем, который когда-то играл у нее на коленях. Няня продолжала свято верить в то, что ничего не изменилось, малышке по-прежнему нужна ее опека и неустанная забота. И так будет всегда, до самой ее смерти. Она готова была следовать за своей ненаглядной Моной повсюду, точно неусыпный Аргус, и глаз ее был таким же зорким и все подмечающим, как и тогда, когда она качала колыбель девочки. Круглолицая, с румянцем во всю щеку, с темно-рыжими, уже тронутыми сединой волосами, издали Аннет была похожа на легендарного проказника Робина, обдумывающего очередную проделку. И от одного вида старой няни у Моны сразу же отлегло от сердца. Слава богу, она дома. И даже вавилонское столпотворение вокруг перестало ее пугать.

– Аннет! Миленькая! Как же я рада тебя видеть! – воскликнула она, обнимая няню. – Присмотри за вещами, ладно? А я попрощаюсь со своими.

Мона подошла к монахине с милым лицом. Сестра сопровождала группу из двух десятков воспитанниц, вернувшихся на каникулы на родину.

– Всего вам доброго, сестра Катрин. Ненавижу прощаться! А потому говорю вам всем «до свидания». До свидания, Клэр! Молли, не забывай писать мне, как обещала. Сэлли, дорогая! Тебе я позвоню завтра утром. И еще раз до свидания всем! Храни вас Бог!

Мона резко отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы, и зашагала прочь. Аннет деловито хлопотала, разбираясь с многочисленными коробками и баулами. Но, наконец, все вещи были погружены в большой автомобиль, который дожидался их на площади перед вокзалом, они тоже сели в машину и поехали домой на Белгрейв-сквер.

– Вот он, Лондон! – воскликнула Мона с жаром, припав к стеклу. – А я ведь до сих пор помню этот вечный запах гари и пыли и грязно-серые очертания городских кварталов. Ой, вы только взгляните!

По мостовой маршировал взвод шотландских гвардейцев. Военные направлялись в сторону казарм в Челси.

Как приятно видеть эти красивые красные мундиры вместо унылой униформы цвета хаки. И эти неподражаемые кивера из медвежьего меха! Чудо, как хороши!

– Подождите, мисс! Мы еще с вами сходим полюбоваться на смену караула у королевского дворца. Помните, как вам в детстве нравилось смотреть на этих гвардейцев?

– Еще бы! Незабываемое зрелище! Парадная форма, пряжки и пуговицы у солдат надраены до блеска. Все сверкает и переливается на солнце. Красота! Но расскажи же мне, Аннет, последние домашние новости. Как мама?

– С ее светлостью все в порядке, – довольно сухо ответствовала служанка. Она откровенно недолюбливала свою красавицу хозяйку, которая готова была часами заниматься своей внешностью, а на собственных детей у нее не находилось и минуты.

– Она рада, что я возвращаюсь домой?

– Ах, мисс Мона! – воскликнула Аннет и бросила сочувственный взгляд на взволнованное личико своей любимицы. – Право же, не стоит вам ждать слишком многого от предстоящей встречи. Сами знаете, как не любит ее светлость, когда нарушается привычный ритм жизни и что-то вносит сумятицу в устоявшийся распорядок дня. Она привыкла, что все в доме вертится на хорошо смазанных колесиках. Без скрипа.

– То есть ты хочешь сказать, что мое появление, вольно или невольно, потревожит маму, – задумчиво проронила Мона и замолчала.

Итак, на ясном небе появилось первое облачко, пока еще совсем крохотное, едва заметное, и все же что-то в душе у Моны померкло.

Машина остановилась возле парадного подъезда дома под номером сто тридцать четыре, дверь распахнулась, и на пороге показался Майлз, старый дворецкий, служивший верой и правдой семейству Вивьен уже почти полвека. В минуты старческой рассеянности, которые все чаще случались с ним в последние годы, дворецкий мог даже назвать своего хозяина просто «господин Барни», словно собирался сделать очередное внушение непослушному сорванцу, которого опять поймал в чулане с запретной сигаретой в зубах. Увы-увы, сэр Бернард Вивьен уже давным-давно вышел из школьного возраста. И вот старик просто просиял, увидев, какой красавицей стала и его дочь, всеобщая любимица Мона.

– Да вы уже совсем большая, мисс Мона! – воскликнул он радостно. – Ах, как же мы счастливы, что вы, наконец, вернулись домой. Ее светлость в гостиной. Пойдете прямо к ней?

Мона вихрем взбежала по широкой лестнице. Кажется, ничего в доме не изменилось с тех пор, как она уехала отсюда. Та же огромная картина в позолоченной раме, где изображена скаковая лошадь. Как она нравилась ей когда-то! А вот голова тигра со страшным оскалом. В детстве она боялась даже проходить мимо этой головы. А вот стеклянная горка, заставленная хрупкими фигурками из слоновой кости. Ребенком ей так хотелось поиграть с этими фигурками, но это категорически возбранялось. И сегодня они стоят на своих привычных местах, как всегда. Впрочем, что-то изменилось. Ступеньки уже не кажутся такими крутыми, как в детстве. И окна не поражают гигантскими размерами. А тяжелые шторы из расшитой золотом восточной парчи, куда она так любила прятаться, воображая себя в эти минуты сказочной принцессой, заточенной в подземном царстве, что ж, теперь это просто слегка выцветшие ткани, ниспадающие по обе стороны окон широкими негнущимися складками.

Дверь в гостиную была открыта. Большая комната прямоугольной формы была полна народу. Гости непринужденно беседовали друг с другом, чему-то смеялись, ели. Приглушенный свет, струящийся из множества торшеров и бра, богато декорированные обои, обилие цветов – все это создавало в гостиной атмосферу некой загадочности. У Моны даже закружилась голова от обилия людей, и она в нерешительности замялась на пороге, отыскивая глазами мать. Нашла и двинулась к ней своей грациозной походкой, бесшумно ступая по натертому до блеска паркету.

На какую-то долю секунды леди Вивьен оторвалась от оживленного разговора с разодетым в пух и прах молодым щеголем. Тот недовольно поднес к носу монокль из слоновой кости и, прищурившись, глянул на незнакомку, так некстати прервавшую его приятную беседу с хозяйкой дома.

– Мона! Мое дорогое дитя! – с чувством воскликнула леди Вивьен, запечатлевая горячий поцелуй на щеке дочери. – Надеюсь, поездка обошлась без приключений. Машина ждала тебя? О, как я ненавижу эти путешествия! – дама трагически возвела глаза к потолку. – Они так расшатывают нервы! Одна мысль, что нужно целый день трястись в поезде, а потом еще возиться с этими вещами, упаковывать их. Все эти отъезды, приезды… Столько суеты. Ужас!