Он вдруг вспомнил, как Алек всегда подсмеивался над ним, вышучивал его сдержанность в отношениях с женщинами, уверял, что запретный плод всегда слаще. Да, он, дурак, всегда терпеливо дожидался, когда перед ним распахнут дверь, а вот Алек, тот не ждал. Просто взламывал замок или взбирался в спальню прекрасной дамы через окно по веревочной лестнице. Ведь дамам так нравится галантная бесшабашность.

Смазливое лицо, ладная фигура, учтивые манеры, глаза, горящие страстью и нетерпением, голос, исполненный особого магнетизма. Кто устоит перед таким соблазнителем?

И так ли уж виновата Мона в том, что случилось? Ведь она еще так молода и так неопытна. Конечно же, ей вскружили голову все эти красивые речи, страстные обещания будущих райских наслаждений в золотом саду Эдема. И, само собой, женское тщеславие. Да, она еще почти ребенок и все же уже женщина, которой не могли не польстить ухаживания кавалера, столь искусного в делах обольщения. Именно это невинное на первый взгляд кокетство, чисто женское любопытство узнать, а что же будет дальше, что потом, именно все это вместе и увлекло ее в непроходимые топи людских пороков. Кто бы мог подумать, что его Мона так легко поддастся искушению! Питер почувствовал ноющую боль в груди, словно сердце превратилось в одну кровоточащую рану. В его душе боролись противоречивые чувства, он словно раздвоился. И один Питер жалел Мону и даже порывался вскочить и бежать, чтобы утешить ее. Зато другой, невозмутимо холодный, полный презрения к чужим слабостям, методично суммировал в уме все доказательства неверности жены.

Итак, едва Алек впервые приехал в Тейлси-Корт, как тут же выяснилось, что, оказывается, эти двое уже встречались. Явная радость при встрече, которую ни один даже не попытался скрыть. Да и потом они все время были вместе. Резвились на свежем воздухе, словно дети. Бесконечный смех, шутки, веселые розыгрыши, совместная игра в теннис. Правда, ничего более… При всем желании обвинить жену в чем-то еще он не мог. Разве что она показалась ему несколько странной, когда Алек уехал. Вдруг впала в глубокую задумчивость, сделалась грустна. Отчего?

А эта ее скоропалительная поездка в Лондон! И почему она вернулась так неожиданно быстро? Наверняка они встречались с Алеком. Не этим ли все и объясняется? Отъезд, похожий на поспешное бегство. И она опять примчалась к нему в поисках защиты. Но от чего? Или от кого? И был ли это только страх? А что, если это были угрызения совести? Ужас от содеянного или, напротив, ужас при мысли о возможных последствиях. И почти сразу же он получает письмо от Алека, в котором тот сообщает о своем приезде. Как же она обрадовалась тогда! Питер вспомнил, какой счастливой была Мона, услышав новость. Весь день порхала по дому, словно птичка. Даже пела. Удивительное дело! Его жена пела от счастья, а он даже не обратил на это внимания. Но вечером она вдруг снова стала задумчивой и грустной. Эта резкая смена настроений озадачила его. Помнится, он тогда подошел к ней и увидел в ее глазах слезы.

– Что с тобой, дорогая? – испугался он. – Почему у тебя такой несчастный вид?

– А что такое счастье? – вдруг неожиданно серьезно спросила жена. – Если просто жить – это уже счастье, тогда я счастлива. Если счастье – это любить, познавать мир, чувствовать и переживать, тогда я стремлюсь к такому счастью. Если же это удовлетворенность тем…

– Но ты-то, дорогая, ты довольна?

– Быть довольной – это радость младенцев, когда им меняют пеленки, это удел беспомощных стариков, нуждающихся в постороннем уходе. Разве может молодой здоровый человек позволить себе просто быть довольным? Довольствоваться спокойным существованием, похожим на прозябание? Ведь жизнь, если это настоящая жизнь, – это борьба, это бури и ураганы, постоянные схватки с обстоятельствами и их преодоление, – Мона неожиданно замолчала и уткнулась лицом ему в плечо. – Ах, Питер! Как хорошо, что впереди у нас с тобой еще целая жизнь! Я так тебя люблю! Да! Я люблю тебя! – повторила она снова, словно то было не признание в любви, а угроза, адресованная кому-то другому. Или она просто пыталась таким необычным способом убедить самое себя?

Он припомнил интонации, с которой были сказаны эти слова. Мона ведь так редко говорила о своих чувствах к нему, зато бесконечно любила слушать его признания. И вдруг сама начала этот разговор. По всему выходит, что она просто пыталась совладать со своими чувствами к Алеку. Да, именно так! А потом он приехал. Этот странный ужин, когда Мона была сама не своя. Весь вечер молчала, щеки пылали ярким румянцем, глаза неестественно расширены. Он даже подумал, уж не заболела ли она, подхватив в поезде простуду. Кажется, что от внимания Алека тоже не ускользнуло возбужденное состояние, в котором пребывала его жена. Питер даже случайно перехватил взгляд, которым его брат рассматривал Мону. Какое-то непонятное выражение застыло на его красивом смуглом лице. Какой же он был слепец, ей-богу! Оставил их наедине, а сам отправился на конюшню. А когда вернулся, то увидел, как Мона стремглав убегает по лестнице наверх. Он окликнул ее в холле, но она не ответила. Не услышала или сделала вид, что не услышала. А Алек сказал, что она уже давно отправилась к себе. Просто ей не хотелось снова встречаться с ним. Она даже не захотела пожелать ему спокойной ночи. Почему? И потом, позднее, когда он поднялся к ней, она уже спала или притворялась, что спит. И дверь ее спальни была заперта на ключ!

Алек уехал от них на следующее утро. Сказал, что отправляется в Корнуолл. Распрощались как обычно, ничего подозрительного. В глубине души Питер был даже рад, что Алек уезжает. Ему так хотелось побыть с Моной наедине. Но она в тот день тоже показалась ему очень странной. Во-первых, решительно отказалась от поездки в Чеддер, где у него была назначена деловая встреча. Хотя раньше собиралась ехать вместе с ним. За ланчем была возбуждена, говорила, не умолкая, перескакивая с темы на тему, словно более всего на свете страшилась молчания. И все время смеялась. Ее смех показался Питеру каким-то неестественно веселым, особенно на фоне того, что она ни разу так и не притронулась к еде, несмотря на все его уговоры съесть хоть что-нибудь.

Когда он уезжал, она поцеловала его на прощание и слегка замешкалась, словно хотела что-то сказать.

– Да? – вопросительно глянул он на нее, и снова его поразила необыкновенная, какая-то смертельная бледность ее лица.

– Нет-нет, дорогой! Ничего серьезного! Просто хотела пожелать тебе удачной поездки, и все!

Тот день, помнится, показался ему вечностью: долгий, холодный день. Еще и страшный ветер в горах. Он тогда продрог до костей. Все мечтал побыстрее вернуться, представлял себе, как они будут вместе коротать тихий вечер, сидя у камина. Мона! Вот смысл его жизни. И все его счастье в ней. Другого счастья ему не надо. Он так спешил домой, что даже скомкал деловую встречу, постаравшись освободиться как можно раньше.

И преуспел! Сэкономил целый час, если не больше. Тут же сел за руль и погнал в обратный путь.

А дома его ждала телеграмма. Он машинально открыл ее и тут же окаменел. Извещали о смерти отца. Прежде чем на него нахлынула горечь утраты, пришло осознание всего, что связано с похоронами. Масса хлопот! В любом случае завтра утром он должен быть в Шотландии. Он стал поспешно отдавать распоряжения слугам – подготовить машину, упаковать вещи, обзвонить ближайших родственников и известить телеграммами дальних.

– А где сейчас ее светлость? – поинтересовался он у камердинера.

– Миледи у себя, милорд.

Мона ужасно расстроится, подумал Питер. Она ведь искренне любила герцога. Наверняка жена захочет проводить его в последний путь. Он быстро поднялся наверх, громко постучал в дверь ее спальни и, не дожидаясь ответа, вошел. Аннет, стоя на коленях перед большой коробкой на полу, складывала туда какие-то вещи. Мона стояла рядом. Увидев его, она вздрогнула.

– Я… – начала она и неожиданно замолчала.

– Сегодня утром умер мой отец, – тихо проронил Питер. – Вечером мы выезжаем в Гленак. Как думаешь, хватит времени на сборы?

– Вечером? – переспросила Мона каким-то неестественно напряженным голосом.

– Да, дорогая!

– Ах, боже мой! – вскрикнула она и пошатнулась, словно вот-вот лишится чувств.

Питер подхватил ее на руки и осторожно отнес на постель.

– Не волнуйтесь, милорд! – тут же пришла на помощь Аннет. – Это просто шок! Положитесь на меня. Я сама приведу миледи в чувство!

С этими словами старая няня довольно бесцеремонно вытолкала Питера за дверь. Реакция Моны на известие о смерти отца очень его расстроила. Он и подумать не мог, что жена примет все так близко к сердцу.

Впрочем, уже в следующую минуту он начисто об этом забыл. Столько дел вдруг навалилось сразу, и все надо успеть до отъезда. Но сейчас сцена в спальне Моны снова отчетливо всплыла в его памяти. Так куда же она все-таки собиралась? Зачем упаковывала вещи? Ответ напрашивается сам собой. Ведь она сама призналась ему, что знала, куда и на чем отправляется Алек. Итак, «Каримато», следующий курсом на Ямайку. Ну, конечно! Куда же еще? Ведь у брата там бунгало. Питер был знаком, по крайней мере, с двумя женщинами, которые в свое время точно так же купились на лживые посулы Алека, наверняка тоже рисовавшего им райские кущи на фоне океана. Что-то вроде тайного медового месяца вдали от посторонних глаз. Наивные дурочки верили в то, что этот рай продлится всю жизнь. Но Алеку быстро наскучила что одна, что другая дама сердца, и он довольно бесцеремонно выставил обеих вон. Бедняжка Мона! Наверняка он готовил ей точно такую же участь. Можно представить себе, каково это проснуться однажды утром и обнаружить, что чародей изволил устать и не желает более заниматься сеансами магии со своей зачарованной жертвой. Вот так рассеивается цветное марево иллюзий, а на смену страсти приходит ненависть. Те двое! Сколько позора и унижений выпало на долю несчастных женщин! Свет отринул их с той же беспощадной легкостью, с которой они в свое время бросили все ради сомнительного приключения с Алеком. И вот мрачный финал скоропалительного романа: доброе имя втоптано в грязь, муж, дети, друзья – все отвернулись от них. Помнится, одна из этих жертв его брата даже обращалась к нему за помощью. И он был преисполнен сочувствием к ней и искренне восхищался ее отчаянными усилиями начать жить с нуля и заново построить то, что было так опрометчиво разрушено.