Она торопливо поцеловала Питера в щеку и почти бегом вышла из комнаты.

Такой Моны, как в тот вечер, Питер еще не видел. Само воплощение любезности! Кокетливая, грациозная, искрящаяся весельем, она так разительно отличалась от тихой скромной девушки, которая когда-то льнула к нему, прося о защите. Да и за те пять месяцев, что они провели вместе, Мона тоже ни разу не показывалась ему во всем блеске своего нового облика. Платье из серебристой парчи взрослило ее и одновременно делало еще очаровательнее. Она буквально лучилась настоящей женской прелестью, которая придавала волнующую загадочность каждому ее движению и взгляду.

На ужин к Холденам собралось человек восемь соседей. Как и предсказывала Мона, застолье оказалось скучным. И тут его жене удалось совершить невозможное. Уже минут через десять после их приезда она расшевелила гостей, и они моментально растаяли под лучами ее необыкновенного обаяния. Простой деревенский люд, несколько неуклюжий в своих наутюженных выходных костюмах и платьях, которые извлекаются из гардероба исключительно по особым случаям, то есть не чаще шести-семи раз в год, они поначалу взирали на молодую маркизу с благоговейным ужасом. Эта прелестная юная женщина в сверкающем платье на фоне безвкусных и старомодных туалетов их собственных жен, с нежным бледным личиком, так заметно контрастировавшим с их обветренными и загрубевшими от постоянного пребывания на свежем воздухе лицами, воистину казалась им явившейся с другой планеты. Ведь Сомерсет так далеко от Лондона. Сюда редко заглядывают столичные аристократы, привыкшие по полгода жить в Лондоне, а полгода коротать время в загородных имениях, но тоже преимущественно неподалеку от Лондона. Даже обычные туристы и любители путешествий, колесящие по всей стране с юга на север и с запада на восток, даже они почему-то обходят их край стороной. А потому все эти люди, собравшиеся за столом у Холденов, были самыми обычными сельскими провинциалами. Они ничего не слышали о скандалах, будоражащих высший свет Лондона, ничего не знали о новейших театральных премьерах, наделавших столько шума в столице. Ни последние веяния моды, ни музыкальные поветрия, ни современные танцевальные ритмы их не волновали и не занимали их воображение. Все, что их интересовало, – это их фермы, пахотные земли, лесные угодья, виды на урожай и всхожесть семян. Они готовы были часами сопоставлять и сравнивать свои успехи, хвастаться удачными сделками, с гордостью рассказывать, как их свиноматка или молодой жеребец получили почетный приз на сельскохозяйственной выставке, которая проводилась в соседнем графстве. И делали это с таким видом, будто женщина, демонстрирующая приятельницам только что приобретенную драгоценность.

Жены были под стать мужьям, ибо, как их верные подруги и спутницы, делили с ними тяготы непростой деревенской жизни. У них были общие интересы, одни и те же желания, одинаковые взгляды на жизнь и воспитание детей, таких же крепких, неприхотливых, работящих, из которых со временем вырастут настоящие граждане великой империи, раскинувшейся на весь мир.

Но Мона – о чудо! – нашла подход к этим суровым и всецело погруженным в повседневные проблемы людям. Вдруг, неожиданно для самих себя, они обнаружили, что им не чуждо чувство юмора, что они могут посмеяться чужой шутке и даже удачно пошутить сами. Что из того, что их остроты рождались исключительно под влиянием обворожительной маркизы и даже с ее некоторой помощью. Ведь чтобы заставить человека поверить, что он не отражает чей-то свет, а излучает собственный, надо обладать настоящим талантом.

После ужина, как всегда, накрыли столы для бриджа. Но новенькие колоды карт так и остались лежать нераспечатанными на зеленом сукне. Ибо хозяйка попросила Мону доставить гостям удовольствие своим пением. Мона села за рояль. Для Питера это оказалось еще одним сюрпризом. Он и не подозревал, что его жена училась пению в Париже, под руководством одного из ведущих педагогов по вокалу. Ее бабушка, графиня Темплдон, даже порекомендовала внучке как можно чаще выступать перед публикой, чтобы преодолеть природную застенчивость и научиться владеть голосом в любой аудитории. Но Мона терпеть не могла выставлять свои таланты напоказ, а потому и повода похвастаться ими Питеру у нее за пять месяцев совместной жизни так и не нашлось. Как человек по натуре скромный и начисто лишенный всяких амбиций, она считала свой голос недостаточно сильным, определяя собственные вокальные данные всего лишь как «умение петь». Она и не подозревала, что ее низкий грудной голос как нельзя лучше подходит именно для такого камерного пения в гостиной, для небольшого круга слушателей, где он способен заворожить гораздо сильнее любых колоратур прославленных оперных примадонн. К тому же сегодня она была в ударе. Да и мысль, что придется коротать вечер за скучным бриджем с немыслимо мизерными ставками, приводила в ужас. Нет уж, лучше петь!

Вначале Мона исполнила затейливую ирландскую балладу. Потом, ободренная аплодисментами гостей, спела французский сонет, положенный на музыку старинного менуэта. И вдруг, лукаво блеснув глазами на чинных зрителей, запела блюз. Слушатели поначалу растерялись. Они и понятия не имели, что сейчас поют или танцуют «в городе». Правда, само слово «блюз» им уже доводилось пару раз встречать в воскресных выпусках местных газет, причем не с самыми лестными комментариями. Судя по всему, у местного епископа этот блюз как кость в горле, и соответственно весь подвластный ему клир гневно обрушился на завезенную из-за океана заразу. Но то, что пела Мона, даже отдаленно не напоминало заразу. В песенке рассказывалось о веселом парне, который может влюбить в себя любую девушку, потому что у него легкие ноги, и он прекрасно танцует. По мере того как разворачивался сюжет, лица слушателей разглаживались и веселели, а последняя строчка, где говорилось о том, что у парня больше девчонок, чем галош на полке обувной лавки, и вовсе вызвала дружный смех и бурные аплодисменты.

– Браво! Бис! Повторить! Еще! Что-нибудь еще, пожалуйста! Спойте еще разок! – умоляла Мону окончательно разошедшаяся публика. И это вы называете традиционным званым ужином в приличном доме?

Мона не стала ломаться и, идя навстречу пожеланиям слушателей, исполнила еще несколько зажигательных американских мелодий в современных ритмах. Потом она спела на бис несколько особенно понравившихся гостям песенок, и они с энтузиазмом подпевали маркизе, отбивая такт в ладоши и готовые сами вот-вот пуститься в пляс.

На обратном пути Питер вел машину молча, ограничиваясь лишь односложными словами в ответ на веселый щебет Моны, всю дорогу комментировавшей наиболее примечательные моменты только что завершившегося ужина. Кажется, он уже заранее предчувствовал, что последует за этой веселой болтовней, а потому принял как данность, без всяких вопросов и возражений, когда уже почти возле самого дома жена, вдруг посерьезнев, сказала ему:

– Я хочу завтра поехать в Лондон. Всего на несколько дней. Ты не против, дорогой?

Глава 11

Лондон! Грязные улицы, бесконечные потоки мутной воды на тротуарах, покрытые слоем копоти дома, голые деревья, и над всем этим унылым пейзажем такое же уныло-серое небо. В эту серую палитру изредка вкрапляется красный цвет автобусов, с шумом и грохотом проносящихся по улицам. Иногда попадаются редкие прохожие или неспешно ползущие такси. Такое впечатление, что в этом городе никто никуда не торопится. Он похож на старую почтенную даму, величественно ступающую по паркету с чувством собственной значимости и важности.

А все же замечательно, что она хоть на пару дней вырвалась домой и снова увидела все это.

Даже лондонские пригороды вдруг показались Моне интересными. Улицы, застроенные рядами одинаковых домиков, более чем скромных, если не сказать убогих, с обязательными задними двориками, на которых в обязательном порядке полощется на ветру только что выстиранное белье. Наверное, сегодня день большой стирки, подумала Мона, проезжая мимо. Поистине титанический труд – сохранить белье белоснежным среди всей этой копоти и грязи. Ведь железная дорога всего в двух шагах. Почему-то ей вдруг пришла в голову нелепая мысль, какой безрассудной храбростью должен обладать тот, кто решается на бракоразводный процесс. Ведь от этого человека потребуют публично перетрясти столько грязного белья. Что за глупости, право, лезут в голову!

А вот и веселая стайка маленьких детей. Носятся по улице как угорелые. Откуда только силы берутся! Но нет! Они с неизменным энтузиазмом вскидывают вверх свои чумазые ручонки и что-то кричат, приветствуя очередной проносящийся поезд. Как жаль, размышляла Мона, разглядывая веселую гурьбу из окна своего купе, что когда-нибудь эти дети вырастут или им просто надоест что ни день демонстрировать свое гостеприимство без всякого ответного отклика тех, кто сидит в вагонах. Как грустно и как одиноко, думала она, будет тогда пассажирам. Ведь на подъезде к городу их никто больше не поприветствует своими задорными возгласами и радостными улыбками, и чумазая ручонка не взлетит больше в воздух, салютуя новым гостям Лондона.

Мона решила остановиться в родительском доме. После смерти герцогини Питеру и в голову не пришло предъявить права на особняк отца на Ланкастер-Гейт. В отцовском доме безраздельно хозяйничал его младший брат Алек. Питер же снимал небольшую квартиру на Маунт-стрит, но после женитьбы квартиру заперли на замок, и там никто не жил. Перспектива оказаться одной в нежилом доме под неусыпным надзором ветхой смотрительницы показалась Моне совсем не радужной. Тем более что леди Вивьен пришла в восторг, узнав о ее предстоящем визите в Лондон. Замужняя дочь, да к тому же маркиза, большая удача в разгар светского сезона. Мона не нашла никаких перемен в родительском доме. Даже в ее спальне и в будуаре все осталось так, как было пять месяцев тому назад. Такое впечатление, что она никуда и не уезжала.

– Как долго ты планируешь оставаться в Лондоне, дорогая? – поинтересовалась у нее мать мимоходом, всецело поглощенная рассказом о разводе ближайшей приятельницы и описанием фасона своего нового платья.