Итак, Питер и Мона начали семейную жизнь в отсутствие родных и близких. Их союз скрепил незнакомый кюре, служивший в тот день в соборе и невольно ставший участником скромного семейного торжества. Но сама атмосфера, царившая в храме, залитом солнечным светом, пробивавшимся внутрь через разноцветные стекла витражей, белоснежный с позолотой алтарь, бросавший золотистые отсветы на бледное лицо невесты, все это было так прекрасно и торжественно, словно сами небеса благословляли союз Моны и Питера. Так они и стояли вдвоем в пустом величественном храме, залитые потоками солнечного света, купаясь в сиянии этого света, словно в реке божественного бессмертия.

«И что Господь соединил – человек да не разлучит», – звучали слова венчальной молитвы в ушах Моны, и она, повторяя за священником слова супружеского обета, на одном дыхании в последний раз назвала свое девичье имя. И именно в эту секунду легкая тень легла на ее чело. «Что я делаю?» – испугалась она мысленно и невольно подняла глаза на Питера. Его лицо сияло от счастья.

Он поймал взгляд Моны и глазами успокоил ее. Она непроизвольно взяла его за руку.

– Ты счастлив, Питер?

– У меня нет слов, чтобы выразить свое счастье, дорогая! – пылко воскликнул он и под звуки свадебного марша медленно повел ее за руку по проходу между рядами пустых сидений к выходу.

На улице возвышенная торжественность момента несколько поблекла. В машине их терпеливо дожидался Вогс. Ему немедленно были предъявлены новенькие обручальные кольца, которые он с восторгом облизал, а потом еще лизнул в нос и самих новобрачных, поздравив их таким образом с вступлением в законный брак. Мона с опаской ждала возвращения домой, но в общем и целом все прошло благополучно. Семья отнеслась к новости вполне благожелательно. Впрочем, имея рядом Питера, Мона не побоялась бы встретиться лицом к лицу и с целой стаей разъяренных тигров.

Леди Вивьен раздирали противоположные чувства. С одной стороны, ей льстило столь высокое положение, которое занимал в обществе ее новоиспеченный зять. С другой – ужасно злило, что ей не дали покрасоваться, как это и положено в подобных случаях, на свадебных торжествах. А она уж, со своей стороны, постаралась бы не только оказаться в центре внимания, но и вызвать законную зависть у всех своих великосветских приятелей и подруг. Но сделанного не вернешь. А потому запоздалые упреки были уже неуместны.

– Ах вы, проказники! – прошептала она с натянутой улыбкой, целуя Мону, и добавила: – А ты неплохо распорядилась своими картами, дорогая! Вытащила из колоды козырного туза. Молодец!

– Но я не… – начала Мона и тут же оборвала себя на полуслове. Вряд ли леди Вивьен поняла бы дочь, которую отпугивал именно будущий герцогский титул мужа.

Но вот все домашние дела были утрясены, и они, наконец, уселись в просторную машину Питера, в которой тот обычно путешествовал по Европе, и тронулись в путь. Единственной, с кем Моне было действительно жаль расставаться, была Сэлли. Бледная, осунувшаяся, так не похожая на себя, прежнюю. О, как же она обрадовалась, узнав о замужестве Моны!

– Я буду очень скучать по тебе! – прошептала она, целуя Мону на прощание. – Обещай мне писать, ладно?

– Всенепременно! – с жаром заверила ее Мона, усаживаясь в машину рядом с мужем. Надо же! С мужем! Но почему-то с Питером в роли мужа она совсем не боялась того неведомого, что ей предстояло.

Медовый месяц всегда сопряжен с большими нервными перегрузками и кучей самых разнообразных эмоций. Ни Мона, ни Питер вовсе не стремились к перемене мест. А потому, сделав короткую остановку в Париже и пробыв пару дней на Лазурном Берегу, они заторопились домой и с радостью отбыли в деревню. Оба жаждали только одного – тишины и покоя.

Мона навсегда сохранила в памяти картину, каким она впервые увидела Тейлси-Корт. Они выехали из Лондона, куда специально заехали, чтобы приобрести кое-что из того, что необходимо в деревне, и забрать с собой драгоценного Вогса, рано утром и провели в дороге почти весь день. Ближе к вечеру Мона, сморившись от долгого пути, задремала, удобно устроившись на плече у Питера. Внезапно Питер затормозил машину, и Мона моментально очнулась от сна. Они остановились прямо посреди моста, переброшенного через небольшую речушку.

– Мне хочется, чтобы ты взглянула на Тейлси, – сказал муж, – именно с этого места.

Мона подняла голову. Они находились в самом низу глубокой горной расселины. Вокруг чернели дремучие леса, уходившие вверх, в горы, обступая долину со всех сторон. Сиреневатый туман стелился по земле, тоже поднимаясь ввысь, к самым верхушкам вековых сосен и растворяясь в бледно-голубом небе, на котором уже зажглась первая звезда. Она переливалась и мерцала неярким жемчужным светом, словно дорогое ювелирное украшение. И среди этого великолепия вздымался замок, упирающийся башнями прямо в небесную синь. Его очертания четко вырисовывались на фоне неба, подсвеченного розовыми красками заката. Последние лучи солнца вспыхивали в стеклах стрельчатых окон, скользили по металлическим переплетам, и издалека эти горящие окна были похожи на призывные огни маяка, встречающие путников после долгих странствий. Воистину, то был не замок, а какой-то сказочный дворец, один из тех, о которых она так любила читать в детстве и о которых грезила в юности. Из тьмы к свету вела их дорога, поднимаясь все выше и выше к сияющему небесному своду. «Да, это и есть моя дорога к свету, – подумала Мона. – А этот замок – самое настоящее сосредоточие счастья во всей его полноте».

Питер тоже молча взирал на открывшуюся перед ними красоту. Судя по его взволнованному лицу, он испытывал схожие чувства. Более того, ему хотелось взять Мону за руку и сказать: «Наконец-то мы дома, дорогая! Вот он, наш дом, твой и мой. И мы будем счастливы в нем. Очень счастливы! Ведь я получил все, о чем только мечтал. У меня есть этот дом и есть ты. А тебя я люблю больше всего на свете. Я люблю тебя так, что ни в одном языке не хватит слов, чтобы описать мою любовь».

Но, конечно же, такие речи были просто немыслимы в устах Питера, а потому, слегка повернувшись к жене, он лишь коротко поинтересовался:

– Ну, как тебе, дорогая?

– О, изумительно! В жизни еще не видела подобной красоты! А тебе здесь нравится?

– Вполне! – лаконично ответил он и тронул машину с места.


Спальня Моны выходила окнами на прекрасную долину, раскинувшуюся внизу. Ночью она долго стояла у распахнутого окна, любуясь величавыми горными пейзажами. Издалека горы казались ей такими могучими, такими монолитными, древними, как сам мир. Сколько веков они простояли здесь незыблемо, безмолвно провожая ночь за ночью и встречая новый день, вслушиваясь в музыку ледяных ветров, обдувающих их со всех сторон. Моне даже почудилось, что она явственно различает звуки музыки, которой наполнены лесные чащи и благодатные долины. В этой музыке слышались громовые раскаты над бушующим морем, порывы штормового ветра, накатывающего громады волн на прибрежные скалы. О, сколько загадочных историй могут поведать эти ветра! Опасные приключения, бесследно сгинувшие корабли, нападения пиратов, страшная гибель и чудесное спасение на обломках затонувших судов, сильные духом люди, не боящиеся один на один противостоять стихии. Да, эти скалы многое повидали на своем веку. Сменялось поколение за поколением, но все так же сурово шумели могучие сосны, все так же вздымалось море, сливаясь с небом в часы шторма. И то, что людям казалось самым страшным событием века, для этих свидетелей истории было лишь незначительным эпизодом в бесконечной череде явлений. Да и какая разница, на что им смотреть? И что разыгрывается перед их суровым взором? Комедия ли, трагедия ли, все равно, завтра все это кончится, и начнется что-то новое. Да и сам старинный замок, ставший за свою многовековую историю свидетелем тысяч и тысяч драм, разыгрывавшихся в его стенах, вдруг напомнил Моне диковинную утробу, в глубинах которой и зачинались все конфликты и потрясения прошлого.

И вот в перечне персонажей появилось новое лицо, она, Мона. Как-то все сложится в ее жизни, думала она, не в силах отвести глаз от горного пейзажа. О, горы, мысленно взмолилась она, обращаясь к заснеженным вершинам, будьте моими верными телохранителями и защитниками моего нового дома. Помогите мне обрести здесь счастье и покой на долгие-долгие годы.


Между тем Питеру удалось, наконец, утихомирить перепуганного до смерти жеребца. Они даже совершили несколько кругов неспешной рысью по площадке. Но вот муж остановил коня возле Моны и спрыгнул на землю.

– Думаю, на сегодня достаточно, – проговорил он, слегка запыхавшись, а Мона ласково погладила жеребца по голове.

Питер взял его под уздцы, и они направились к конюшням, сопровождаемые Вогсом, который путался под ногами у всех троих, норовя укусить жеребца за заднюю ногу, но тот уже слишком устал, чтобы отвечать на подобную дерзость.

Дворецкий встретил их у входа в дом с телеграммой в руке. Питер вскрыл депешу.

– От Алека, – сказал он, обращаясь к Моне. – Возвращается на машине откуда-то в Лондон. Будет проезжать мимо и хочет остановиться у нас на ночь.

Мона тут же отдала все необходимые распоряжения, и дворецкий удалился.

– А мне уже давно хотелось познакомиться с твоим сводным братом. Он похож на тебя?

– Не совсем. Но ты же знаешь, семейное сходство ярко выражено у всех Гордонов. Впрочем, Алек пошел в мать. У него отменные манеры, что сразу же выдает в нем француза. К тому же он – веселый малый. Общение с ним куда приятнее, чем скучные разговоры со мной, дорогая.

– Ты мне нравишься таким, как есть, Питер. Я вовсе не хочу, чтобы ты веселил меня.

Они остановились на лужайке под большим раскидистым деревом. Воздух благоухал ароматами цветов, над цветами деловито жужжали пчелы, собирая свою сладкую дань. Мона была без шляпы, ветерок слегка растрепал ее смоляные кудри. В своем бледно-зеленом платье она вдруг показалась Питеру такой молоденькой. Совсем еще ребенок, подумал он. Ей бы бездумно порхать, подобно бабочке, на солнце, среди цветов. Что ей пока реальная жизнь со всеми ее тяготами! Он вдруг круто развернул жену к себе и заговорил, напряженно вглядываясь в ее лицо: