Но меня это не остановило. Я полетела в ту самую бездну, из которой он тянул ко мне руки. Подошла к двери, за ней орала музыка, разрывая колонки и мои барабанные перепонки. Не знаю почему, но слова, взрывающие тишину и отталкивающиеся от стен, стали своеобразным триггером для меня. Все сомнения смыло чудовищной волной какого-то дьявольского желания войти в это логово. Переступить черту.

Что будет, если шторм закончится? И я не вижу тебя


Такой, какой ты никогда не была.


Идеальный ореол золотого волоса и молнии


Ставит тебя напротив последнего танца планеты.


Представь на минуту, серебро раздвоенного неба


Освещает тебя, как звезду, за которой я буду следовать.


Но теперь она нашла нас так, как я нашел тебя,


Я не хочу убегать, лучше сокруши меня.


(с) Snow patrol. What If This Storm Ends

Я толкнула дверь плечом и застыла на пороге, ошалевшая от увиденного — отовсюду на меня смотрели мои портреты. Их были десятки самых разных. Они застилали пол обрывками и целыми листами. Они валялись на диване, они скрутились в трубки у стен. Сотни моих лиц и тел. Везде только я… Как в белых зеркалах, искажающих действительность до неузнаваемости.

Поднос выпал из рук, и чашка с дребезгом разбилась, расплескивая кофе на белые полотна. Он остановился, рука с кистью замерла. Но даже не поднял на меня взгляд, продолжил, как безумец, водить по холсту, возможно, рисуя очередные очертания моего лица и тела. И мне вдруг показалось, что я сейчас не в его мастерской, а внутри него самого, внутри его бездны… с диким триумфом, с дрожью от осознания — чем она полна и какая сумасшедшая музыка играет внутри него, и он, как дьявольский режиссер, взмахивает кистью, как палочкой, обрушивая на меня каскад бешеной энергии.

Что будет, если шторм закончится? Он ничего не оставляет


Нам, кроме памяти и отдалённого эхо.


Я хочу быть скованным, я хочу нерешительности,


Хочу греметь по клетке, пока моя кровь кипит.


Я хочу видеть тебя такой, какой ты есть сейчас,


Каждый день, который я живу.


Чистый гром, окрашенный в огне,


Будь молнией во мне, что бросается неустанно.


(с) Snow patrol. What If This Storm Ends

Я переступила через осколки и пошла к нему, как под гипнозом, зачарованная упавшими на его напряженное лицо, покрытое щетиной, влажными волосами, взглядом из-под густых бровей, направленным на холст. Медленно обошла и стала сзади, сердце гулко забилось где-то в горле. Отстукивая бешеный ритм под музыку и под каждый штрих, сделанный его длинными пальцами.

И снова я… мое лицо и волосы, мое тело набросками и полосами, заштрихованное и едва прорисовывающееся под многочисленной сеткой линий. Я стала чуть поодаль, продолжая смотреть на его лицо и чувствуя, как начинает покалывать кончики пальцев от этого выражения полной одержимости тем, что он делает, от того, как горят его сумасшедшие глаза. Ни в ком и никогда я не видела столько страсти.

— Зачем пришла? — голос глухой, его рука продолжала двигаться и волосы тряслись над вспотевшим лбом.

— Нарисуй меня, Рома. Пожалуйста.

Поднял тяжелый взгляд на меня, и я задержала дыхание…

— Разве тебя мало здесь?

Еще никогда он не казался мне более красивым, чем в эту минуту… я вдруг ощутила его полностью голым передо мной, не скрывающим свои эмоции, и мои пальцы взлетели вверх к вороту блузки, дернули первую пуговицу.

— Нарисуй меня настоящую.

Роман замер…, наверное, у меня жуткая галлюцинация, но я буквально увидела, как его зрачки лизнули языки пламени. Еще никогда у меня не было такого острого ощущения, что он не человек, а сам дьявол.

Вторая пуговица выскальзывает из петельки на груди, и он не шевелится, а меня трясет от страха, от плескающегося внутри адского адреналина и от понимания, что делаю это сама — раздеваюсь перед ним.

Сняла блузку, тяжело дыша, продолжая смотреть ему в глаза и понимая, что, если оторвусь, вся моя решимость вспыхнет и сгорит дотла. Опустил глаза, и соски болезненно вздернулись вверх, напрягаясь и вытягиваясь под дьявольским взглядом. Ощущение чисто женской власти над мужской похотью, когда его лицо бледнеет и рот приоткрывается в тихом стоне. Мне кажется, я слышу собственное сердцебиение и бешеное прерывистое дыхание.

Сделал шаг ко мне, и я сжала руки в кулаки, чтобы не сорваться с места и не броситься прочь. Непроизвольно закрыла грудь руками, и вздохи стали рваными и рвущими тишину с утихшей музыкой. Стал напротив меня и вдруг протянул руку с кисточкой, и повел ею по моей щеке, очерчивая скулу молча, мягкими волосками по моим губам. Сначала по верхней, затем по нижней. Все это с какой-то маниакальной одержимостью процессом и все с тем же блеском азарта в глазах. Наверное, сделай он что-то другое — это заставило бы меня в ту же секунду бежать к двери, но эти касания не руками… они оказались настолько волнующими и так наивно безопасными, что у меня все тело начало покрываться мурашками.

Теперь он скользит мазками по моей шее, ключицам. Словно рисуя меня на мне. Другую меня. Ту, что пришла к нему сама. Опускает мои руки, и я покорно позволяю ему это сделать, а потом судорожно вдыхаю раскаленный воздух, пропитанный запахом краски, когда кисточка касается соска. Он ведь ничего не делает… он рисует. Это не страшно…. это… о боже. Кисточка обводит торчащий острый кончик, и меня бросает в жар, во рту становится невыносимо сухо.

Каждое прикосновение — это ожог. Нет, не на коже, а внутри под ней, невидимо, огненная паутинка на паутинку, сетями необратимой принадлежности лишь этому мужчине.

Сводит с ума касаниями мягкого ворса. Ласкает так вкрадчиво, так неторопливо, и каждый мазок отдается покалыванием там… между ног, где вдруг стало невыносимо горячо и мокро. И я понимаю, что не хочу, чтоб он останавливался. Хочу, чтобы рисовал на мне еще и еще. Тяжело дыша смотрю, как Роман опускается на колени и его руки медленно поднимаются по моим ногам под юбку, лаская горячими ладонями, к напряженным бедрам, чтобы стянуть с меня трусики. Смотрю на него сверху вниз, судорожно хватая пересохшим горлом раскаленный воздух.

Подносит белое кружево к носу, демонстративно шумно втягивая запах, а я чувствую, как вся краска бросается мне в лицо. Поднялся с колен и завел руки мне за голову, расплетая косу. Какие же нежные у него пальцы, и как это ужасно абсурдно звучит после того, как эти пальцы клеймили меня синяками. Дышит моими волосами, прижимая их к широко раскрытому рту и закатывая глаза. И я не видела в своей жизни ничего более эротичного и дикого, чем вот этот монстр с болезненным выражением страсти на бледном лице.

Рывком вдруг поднял за талию и усадил на деревянный стол-подставку, сметая холст на пол. Я тут же судорожно сжала колени и снова закрылась от него руками. Роман убрал волосы с моего лица, провел кончиками пальцев по моим щекам.

— Ничего не будет, если ты не захочешь… я хочу рисовать на тебе.

мне в губы, дразня нежную кожу дыханием, и я безвольно опускаю руки, до безумия желая ощутить вкус его губ на своих губах, но он не целует, а снова дразнит соски кистью, заставляя запрокинуть голову и выгнуться от каждого касания, вздрогнуть, когда вместо кисти на кончике груди сомкнулся его рот. Так горячо и чувствительно, что меня дернуло от наслаждения, и руки сами обхватили его шею, зарываясь в волосы.

Ведет кистью вниз по животу к пупку, ныряя внутрь, заставляя затрепетать и нервно вздрогнуть, когда ладонь поднимает юбку вверх и подхватывает мою ногу под колено.

— Всего лишь рисунок, — шепчет мне в рот и ставит мою ногу на столешницу, — почти без рук.

Его голос завораживает настолько, что я не могу пошевелиться, мне кажется, я вся натянута и напряжена, как вибрирующая струна, которую цепляет пальцами музыкант-виртуоз и заставляет звучать самой разной мелодией. Провел кистью по моей промежности, и меня словно током ударило.

Роман раздвинул мою плоть пальцами, обнажая набухающий клитор, потер его мягкими ворсинками, а я, широко распахнув глаза, смотрела на его лицо и чувствовала, как от острых и невыносимых ощущений хочется расплакаться и в тот же момент умолять не останавливаться.

Провел кисточкой вверх-вниз и снова вокруг пульсирующего бугорка, трепеща на самом кончике, рисуя на нем замысловатые хаотичные узоры самой утонченной и извращенной похоти, на которую был способен лишь его больной разум. Смотрит то вниз, то мне в глаза, стискивая челюсти, пожирая взглядом мою реакцию. Такое порочное и грязное удовольствие… в стиле этого дьявола. Мне стыдно и слишком хорошо, чтобы думать о чем-то еще, кроме горячих волн приближающегося оргазма.

— Нравится? Надяяя, — шепчет мне в губы, — тебе нравится, как я на тебе рисую?

Двигает кисточкой быстрее и хаотичнее, надавливая сильнее, трепеща и поглаживая, у самого входа и снова на чувствительном узелке.

— Скажи мне, Надяяя.

— Дааа, о божеее. — глаза закатываются сами собой, и я слышу его триумфальный стон, — дааа, нравится.

— Я хочу рисовать тебя языком, — так пошло и откровенно выдохнул мне в живот, заставляя протяжно застонать… подаваясь навстречу губам, обхватившим зудящий и пульсирующий в мольбе о разрядке клитор. От дикого смущения попыталась свести колени, но он не дал, сжал мои ягодицы, и я невольно впилась в его волосы пальцами, царапая кожу головы и стискивая коленями, в попытках вырваться. Первое сосущее движение, и снизу к соскам тянутся словно наэлектризованные оголенные проводки, и я сама не понимаю, как начинаю стонать уже непрерывно, подаваясь вперед к его губам… представляя эти губы на своей плоти и сходя с ума от этого еще больше, чем от того, что чувствую. Оргазм колет самый кончик бугорка под его языком, обвивает его спиралью, тянется вниз, где пальцы не входят, а лишь растирают легкими касаниями, заставляя зайтись стоном и, закатив глаза, выгнуться дугой.