Тема одиночества в Наташиной летописи оставалась нераскрытой. Иногда, валяясь с простудой в кровати и разглядывая косые лучи света от фар проезжающих машин, в температурном бреду ощущала подступающий страх: это последнее зрелище, которое придется созерцать в последние минуты. В темных комнатах нет ни одной живой души, чтобы подойти, поправить подушку, спросить, как дела, принести тот пресловутый стакан воды… А ведь чем дальше, тем сложнее решиться повернуть на девяносто градусов на очередном перекрестке.

– И еще вопрос: если ты уже все придумал сам, то зачем сегодня меня подкарауливал?

Саша посмотрел тем же самым взглядом, как тогда в баре: цепко, насмешливо, изучающе.

– Пойдем в зал, никогда не любил кухонные посиделки.

В большой комнате от пола до потолка стояла традиционная огромная «стенка». За стеклами дверец настоящее хранилище атавизмов восьмидесятых: книги, посуда, модель самолета, альбомы с фотографиями, фарфоровый олимпийский мишка. Казалось, что здесь все еще живет мальчишка, которого так любит женщина, лежащая в коме в неврологическом. Что она сейчас видит, какую из параллельных жизней проживает?

Наташа осторожно присела на диван-книжку: ничего, чтобы могло рассказать о том, кто такой Саша, опять не увидела. Только ноутбук на разложенной половинке стола-книжки в углу около окна.

– У тебя нет телевизора?

– Маме в комнату перенес. Мне не надо, интернета хватает и работы. – Саша достал из угла за «стенкой» старенькую, в наклейках и надписях, накорябанных шариковой ручкой поверх облупившегося лака, гитару. Сел на пол, прислонившись спиной к дверце шкафа, стал настраивать:

– А ты в «Шляпу» часто ходишь?

– Нет, редко и только с Лорой. Я в джазе ничего не понимаю… Кроме настроения.

– О, это самое главное. – Саша запел, так же, как и говорил, негромко, спокойно:

Побледневшие листья окна зарастают прозрачной водой.

У воды нет ни смерти, ни дна. Я прощаюсь с тобой.

Горсть тепла после долгой зимы – донесем.

Пять минут до утра – доживем.

Наше море вины поглощает время-дыра

Это все, что останется после меня,

Это все, что возьму я с собой…

Проговорили до фиолетовых сумерек, не зажигая свет. Неожиданно Лариса и ее проблемы отошли на задний план и стали лишь предлогом для их знакомства. Остались только они вдвоем: вспоминали студенческие годы, влюбленности, жаловались на работу и глупых коллег. То валялись на полу, стащив с дивана крохотные самодельные подушечки, то, придя с перекура, садились на диван разглядывать фотографии… Саша иногда вплетал в разговор песни, которые становились иллюстрациями для разных тем.

Однажды что-то похожее уже случалось у Наташи. Лет пятнадцать назад, летом, ехала к брату в Москву, по-простому в плацкарте. Попала в один вагон с ребятами из волгоградского поискового отряда, которые ездили по городам-героям с целью сбора информации о Великой отечественной войне.

Разговорилась с парнем – руководителем группы, который больше походил на комсорга из шестидесятых, чем на поисковика-походника. Аккуратная стрижка, очки, волевой голос, которым он раздавал команды своим друзьям. Никто не сопротивлялся, послушно исполняя волю командира. После того, как он уложил всех спать, подсел к Наташе и заговорил про родственников: кто был блокадником, кто воевал. Изначально разговор вертелся вокруг темы, которая интересовала его по роду деятельности, но как-то незаметно перешли на личности и начали рассказывать о себе. Как там у Митяева: «И открывается другим все то, что близким берегут»…

Он, как и Саша, негромко пел песни под гитару, читал свои стихи, все делал очень серьезно, решительно поправляя тонкую оправу очков на переносице. Она не помнит, как зовут, что рассказывали друг другу, помнит только одно: вдруг он замолчал и стал просто смотреть на Наташу. Вагон раскачивался, торопясь в Москву, и парень как китайский мудрец-болванчик: смотрел и качал головой из стороны в сторону, из стороны в сторону… А потом изрек: «Знаешь, сижу тут с тобой говорю о том, об этом, и вдруг шальная мысль перечеркнула все: ты очень красивая девушка». А потом добавил, что после этого невозможно ни о чем другом думать, глядя на нее…Что он не может продолжать разговор, как раньше, потому что равнодушным к ней нельзя оставаться. Наташа была смущена и разочарована, ведь в тот момент ничего другого не хотелось, как говорить, слушать песни, стихи в ночном вагоне под стук колес и мелькание дорожных фонарей за окном. И, конечно, несказанно польщена: самооценка в один миг подскочила до максимума. Сейчас не вспоминается, как закончилась и чем эта ночь, наверное, скомкали разговор дежурными фразами и просто легли спать. Утром сказали друг другу «пока» и разошлись в разные стороны.

Вот сейчас, где-то в глубине Наташи сидела та двадцатилетняя девочка и ждала, что Саша вот так же застынет, глядя в глаза и скажет, какая она красивая и как ему нравится…

Вместо этого, разочарованно заметила, что он зевает украдкой. Взрослая тетя подняла все еще надеявшуюся девочку с дивана и выставила вон из квартиры мужчины, который очень устал и хотел спать.

* * *

Дом встретил собачьим холодом, Наташа забыла закрыть окно, уходила ведь всего лишь на пару часов. За целый день обледенело все: ручки дверей, шкаф, диван, пульт от телевизора… Прикасаясь к холодным вещам, Наташа продрогла и, поставив чайник, стала греть руки возле него. С детства нравилась газовая плита: «как вечный огонь». По всему телу бегали колючие мурашки, сжимались и кожа, и сердце, Наташа почему-то заплакала. И чем теплее становилось, плакала все сильнее и сильнее…

Саша даже не старался понравиться, просто оставался каждую минуточку самим собой: говорил, что думал, порой, резкие вещи. Спорил, не стеснялся украсить речь крепким матом, иногда удивлялся, что Наташа знает что-то, а он нет…

Как же так?! Обычно мужчины, пытаясь произвести впечатление, плели витиеватые речи, постоянно извинялись за неосторожно произнесенное слово, во всем старались угодить. А он был ровным в своем поведении… Ровным душой, равнодушным… Равнодушным к ней…

Наташа, все еще шмыгая носом, налила кипятка в любимую кружку с рисунком в клеточку – бордовый шотландский плед.

Кофе – обязательный атрибут раннего утра, бодрого начала работы, или неспешной философской беседы, а вот вечером, в завершение дня, подводить итоги надо обязательно горячим чаем. Вкус чая – это, прежде всего впечатление, создающее особое настроение. Смакование победы или лекарство, смягчающее горечь неудачи. Мята – освежает ум, кардамон – помогает остановиться после дневного сражения, смородина восстановит силы, а клубника проявит вкус поцелуя еще ярче на губах.

Но не случилось поцелуя, и нет такого чая у Наташи, который мог бы заглушить тоскливое одиночество. В ушах все еще звучал Сашин голос и тихие гитарные переборы…

Так и заснула на диване под бормочущий телевизор, напившись пустой горячей воды…

– 4 –

В понедельник на кафедре все обсуждали так называемый марш миллионов, который, оказывается, проходил в субботу, когда Наташа по воле случая гостила у Саши. Пока жарилась картошка, по стране прокатилась волна протестного движения: очередной «Марш миллионов». Уже не такой массовый по масштабам, как весной, но еще находились люди, которые не хотели отступать от принципов и продолжали выходить на улицу вместе с такими же несогласными, воспринимая это как возможность выразить свое требование перемен и почувствовать себя частью больших событий. Наташа тихонько зашла в приоткрытую дверь за спинами коллег и прислонилась к стене. Около окна, в лучших традициях революционеров, вел агитационную работу молодой преподаватель. Опершись левой рукой на стол, горячо жестикулировал правой, рассекая на абзацы воздух. Чаще всего почему-то повторялся жест, что он отрезает себе голову. «Ааа, это означает достаточно, сыт по горло», не сразу догадалась Наташа. Слушая пылкие речи, удивилась собственному равнодушию. Вспомнила, как тоже активно следила за событиями на Болотной, проспекте Сахарова, прилипнув к монитору компьютера, во все глаза смотрела прямую видеотрансляцию на «Серебряном дожде», ужасалась несправедливости новостей по телевидению, жадно глотала горячие слова в блогах лидирующих оппозиционеров. Впитывала как губка. Смутные детские воспоминания о событиях 1991 года обретали реальные очертания. Тогда тоже на улицы вышли люди, правда, в отличие от нынешних бунтарей, они были голодны. «Голод» существовал и в информационном плане и в потребительском, они не могли ничего потерять, потому что ничего и не имели. Сейчас достаточно уволить человека с работы, начать таскать по милициям-полициям, и сразу начинают копиться долги. В итоге оппозицию задушит простая коммуналка!

Однажды Наташа убедилась, как в кратчайшие сроки можно вылететь в черную дыру нищеты. Когда осталась в родительской квартире жить одна, то учиться серьезному отношению к ведению хозяйства пришлось ускоренными темпами. Пару-тройку месяцев забывая оплатить жилищно-коммунальные услуги, преспокойно продолжала жечь свет во всех комнатах, не задумывалась, о том, чтобы поставить счетчики на воду. Раньше всем занималась мама, Наташа отдавала часть заработанного, оставляя сколько хотелось, на развлечения, книги и одежду. В очередной раз, достав квитанцию из почтового ящика с суммой, превышающей месячную официальную зарплату, стала срочно звонить Сергею в Москву. Найти деньги самостоятельно даже и не стала пытаться. В принципе можно занять на работе или взять кредит, а потом сесть на хлеб и воду. Получился бы неплохой опыт самоотречения от простых человеческих радостей и прививка против беспечности. Но Наташа не похожа на праведницу и не хотела испытывать все горести в одиночку. Конечно, Сергей помог. Деньги для него не проблема, но сколько пришлось выслушать, что в экстренном порядке надо продавать квартиру, покупать в Москве «двушку» в его районе, чтобы он был спокоен за «малолетнюю дуру». Удалось отстоять собственное мнение по этому поводу. Самыми весомыми из сильнейших аргументов стали следующие: во-первых, когда дочери Сергея подрастут до сознательных лет, можно будет их полноценно ознакомить с историей семьи, раз уж бабушка с дедушкой им не достались живыми. А во-вторых, продав в дальнейшем этот временный «музей», можно будет обеих обеспечить полноценной жилплощадью, да и Наташе останется. Прихоть – сохранить родительскую квартиру в центре Питера, да еще и проживать в ней, а не сдавать, как многие это делают в их подъезде и доме, – обходилась очень дорого. Со временем привыкла четко планировать расходы, проверять на прочность желания и не поддаваться сиюминутным порывам к безудержному шопингу в день зарплаты.