— Андрей Евтеевич, — инструктор вырос прямо перед ним во всем своем могучем великолепии, удивленно поднимая брови и сдержанно покашливая, что должно было означать: ну сколько же можно ждать!

— Одну секунду, — Андрей прижал трубку к груди. — Сева, мне нужно бежать! Но я непременно позвоню из Киева… Где-нибудь около десяти! Ах, да! У Каратаева сердечный приступ! Подробности позже, пока.

…В пилотской кабине, наблюдая за показаниями приборов, вежливо улыбаясь, что-то отвечал штурману, отдавая распоряжения и короткие приказы, он все время чувствовал себя так, как будто у него есть бездушный двойник, который проделывал сейчас вместо него все профессиональные обязанности. А душа его — та, которая раньше болела в груди, рвалась и металась, — давно покинула каменное сердце и устремилась к Леночке, ко всему, что связано с ней, с ее улыбкой, ее голосом, ее нежными руками и виноватым, покорным взглядом.

Была прелестная погода. Светлое высокое небо чистейшей голубизны, ни единого облачка, ни единой тучки. Только слепящее сияние солнца и обманчивая нежность обволакивающею самолет плотного воздушного течения — словно волна ластилась о прибрежный песок. Андрей вслушивался в шуршание под колесами взлетной полосы и молил Бога, чтобы все прошло хорошо.

Самолет оторвался от поверхности, привычно загудел, завибрировал и тут же взмыл в воздух. Можно поставить машину на автопилот, прикрыть глаза и прислушаться к самому себе. Андрей так и сделал, мало-помалу, минута за минутой чувствуя, как возвращается к нему былая уверенность в собственных силах, как будто сквозь пальцы его рук, лежащих на штурвале, идут мощные токи, пронизывающие все тело и питающие его дух, который начал было барахлить. Андрей чувствовал, как какая-то невидимая пружина сворачивалась в нем все туже и туже, и, наслаждаясь этим сладостным ощущением, втайне ликовал: он нашел выход! Он просто выкрадет, как мальчишка, чужую невесту прямо из-под венца! Представив, какое при этом будет лицо у Марка, он рассмеялся. Все!

— Танечка! Принеси минералки! — Андрей взял из рук бортпроводницы стакан, бутылку нарзана и, ловя на себе удивленные взгляды сослуживцев, налил его до краев, выпил молча, снова налил, сверкая насмешливыми глазами, снова выпил, и, подмигнув вспыхнувшей от смущения девушке, поцеловал ей ручку.

— Эх, хороша! Идем на посадку…

10

Птицы летят… Леночка вспомнила эту странную фразу, когда выходила из аллеи кладбища. Женщина, чей голос был глух и натянуто спокоен, уже давно ушла, и только на холмике темного суглинка еще следы.

Леночка, посмотрев на часы, вдруг вспомнила, что у нее бесконечное множество дел, и ускорила шаг.

Дел? Какие дела? У нее нет ни одного по-настоящему важного дела. Все равно у нее нет никакого выбора — надо возвращаться домой. А дома? Опять пустота, проклятущее платье на плечиках. Ожидание Марка. Ожидание чего-то неясного, дурманного подкатывало комом к горлу…

— Вот и все, — прошептала она. Ей захотелось взвыть, броситься лицом на землю, зарыться в нее, подобно кроту. Но разве есть у нее для этого причины? Разве не самый радостный день ожидает ее завтра?

У кладбищенской ограды сидел безногий калека и, подыгрывая себе на двухрядке, пел жалостливым голосом про долю сиротинушки без отца без матушки.

Леночка выгребла из кармана мелкие бумажки, нашла в сумочке прихваченное из дому большое зеленое яблоко сорта «семиренко» и положила все это в коробку, которая лежала на свободном от ног пространстве сиденья инвалидной коляски.

— Да вознаградит тебя Господь…

Леночка грустно улыбнулась, с сомнением покачав головой.

… Последний день весны. И самое страшное то, что ничего в ее жизни уже нельзя поправить. Нельзя вернуть любовь Андрея, приблизить его глаза, заглянуть в них. Сердце тоскливо сжалось. Где-то он сейчас? Севка наговорил на автоответчик, что Андрей звонил. Зачем звонил? Для того, чтобы поздравить ее со свадьбой? Циник! Безжалостный, бездушный… О Боже, хватит об этом?!

Но все же горько осознавать, что лишь из-за него она идет под венец с нелюбимым. Она никогда не любила Марка! Никогда не полюбит! Зачем тогда все это? Как кролик в пасть удаву…

Еще раз оглянувшись на калеку, Леночка почувствовала, как противный холодок змейкой скользнул меж лопаток. Она вдруг ясно осознала: она тот же калека — у нее вынули из груди сердце, отобрали свободу, прижали к стене… Ничего не осталось. Ничего. А раз ничего, так и печалиться не о чем.

Телефон Натальи не отзывался. Севка ушел на работу. А Наташа? Она в любом случае должна быть дома. Выйти на улицу без Севки и то боится. Может, уехала с ним? Леночка посмотрела на часы, висящие прямо у нее над головой. Без четверти шесть. Надо же, как задержалась на кладбище. Ну и что? Кто ее может ждать дома? Только пустая квартира, выключенный телевизор, скрипучий диван. Даже кошки нет. Раньше она подумывала, что неплохо бы завести котенка. Но котенок — ведь тоже живая душа. За ним ухаживать надо. Общаться с ним, играть, кормить, выпускать на улицу, впускать обратно. Это ведь бесчеловечно — завести животинку, а потом обречь ее на тоскливое одиночество?

Таксист оказался болтливым и чрезмерно любопытным. Будь он немножко посдержаннее, Леночка сама бы попыталась разговорить его, а так сразу отпала охота общаться. Что-то в душе сжалось, замкнулось.

— Спасибо. Сдачу не надо, — сказала она, выходя у своего подъезда и невольно поднимая голову вверх. Ее окон отсюда не видно, зато видны окна тети Клавы.

Вон, стоит, рот разинув. Все выслеживает, вынюхивает, как ищейка. Платили бы ей за это деньги, что ли…

Снова лифт не работает. Леночка поправила на плече сумку и, вздохнув, пошла наверх неторопливым шагом, придерживаясь за перила, чтобы не качаться от голода и усталости. Страшно захотелось есть. Целый день во рту маковой росинки не было.

Она вдруг вспомнила, что и в холодильнике ее пусто. Развернулась и так же неторопливо побрела вниз. Обошла дома, нырнула под арку соседнего дома, купила в киоске, над козырьком которого была большая вывеска «24 часа», упаковку сосисок, пачку майонеза и пару булочек. На остановке стояла молоденькая мама с прелестной малышкой трех-четырех лет Леночка остановилась у края тротуара, пережидая поток машин и невольно прислушиваясь к милой воркотне.

— А знаешь, почему буковка «А» на таблице? — спрашивала мама у девчушки. А та, пылая розовыми щечками, звонким голоском отвечала:

— Не-е, не знаю.

— Потому что — а-ста-нов-ка, — певуче по слогам произнесла мама, и Леночка рассмеялась.

«А-ста-нов-ка», — повторила она про себя и перешла дорогу. К своему удивлению, она обнаружила, что на окнах ее кухни не задернуты занавески. Странно…

Наташечка! Наташечка! Наташечка! Она вприпрыжку подбежала к подъезду. Конечно же, Натальи нет дома по той простой причине, что она решила прийти к ней пораньше. Вместо восьми часов, как договаривались, к шести. И теперь эти дурацкие сосиски ей ни к чему. Наверняка подружка сварганила потрясающий обед. Она такая, она при пустом холодильнике сидеть не будет. Деньги у нее есть — значит, отоварилась в дежурной «Диете» и теперь шкварчит на кухне какими-нибудь обалденными котлетами по-киевски.

Ключ вошел легко, но почему-то не захотел поворачиваться. Леночка подергала дверь. Вот дуреха, даже не заперлась…

Стоп! Сердце учащенно забилось: что-то здесь не то. Подозрительная тишина в квартире заставила ее напрячься и отступить на пару шагов от двери. Дверь не заперта. Этого просто не могло быть! Наташка, сидя в ее квартире… не закрылась…

Где-то в затылке заныло, как будто Леночка долго спала в неудобной позе и отлежала шею. Руки стали влажными и неприятно липкими. Замешкавшись на мгновение, Леночка рывком распахнула дверь. Противный запах газа шибанул в ноздри. Голова закружилась, сердце сжалось, и Леночка стремглав бросилась на кухню.

Из всех конфорок с шипением выходил удушающий, смертоносный газ. Рванув на себя фрамугу, Леночка распахнула окна. Высунула голову из окна, глотнула свежего воздуха и, затаив дыхание, перекрыла вентиль на трубе газоснабжения.

Свежий воздух разметал клочки газового облака. Сквозняком распахнуло двери в комнату, и от неожиданности Леночка вздрогнула.

В стекле двери она увидела мутную тень. Стало жутко, но, преодолевая страх, Леночка тут же вошла в комнату.

На диване лежала Наталья. Глаза ее были закрыты, рот стянут коричневой лентой скотча. Этим скотчем Леночка обматывала коробки с детскими книгами, которые она когда-то собирала и отправляла в интернат. Книжки ей отдавали ее сослуживцы, друзья сослуживцев, друзья друзей…

— Наташа! Наташечка! — Рыдания разрывали ей грудь. Леночка положила руку на живот подруги и опустилась радом с ней на колени.

Снова мелькнула тень. Господи! Да это же платье! Леночка сорвала его с вешалки и бросила на пол. Телефон молчал. Что делать? Она грохнула телефон об пол, выскочила из квартиры и позвонила в дверь тети Клавы.

— Пожалуйста, «Скорую»! — закричала она, барабаня по двери кулаками. — Пожалуйста! Я прошу вас! «Скорую»!

— Чего разоряешься? — ворчливый голос женщины показался ей сладостной мелодией.

— У меня подружка угорела. Она беременная… — запричитала Леночка. — Вызовите «Скорую», я очень прошу вас! — и бросилась обратно в квартиру.

Скотч желтой полоской прилип к коврику. Леночка прижалась ухом к Наташиной груди и услышала короткие, всхлипывающие звуки дыхания, пробивающегося из легких.

— Наташечка, миленькая, хорошенькая… Я… прошу тебя, не умирай!

Наталья открыла безумные глаза и пошевелила губами. Леночка повернула ее на бок, помогла подняться, но та тяжелой безжизненной массой снова повалилась на диван, и вдруг спазмы конвульсивными схватками сжали ее горло. Она глотнула воздух, прикрыла ладонью рот, перекатилась на живот и, свесив голову вниз, захлебываясь собственным дыханием, вытошнила на пол все, что съела дома.