Коридор казался бесконечным. Двери по обе стороны были плотно закрыты, и на каждой висела новенькая, аккуратно и четко выписанная табличка. Леночка не читала их, в отличие от тети Наны. Леночка просто не могла поднять головы, и только узор коричневого линолеума мелькал перед ее глазами.

«Что? Что я пойму? Что я сумею понять, когда вырасту?» — назойливо звучал в ее мозгу голос тети Наны.

Они дошли до какой-то двери и остановились перед ней. Тетя Нана расстегнула пальто, порылась во внутреннем кармане и достала оттуда большой носовой платок. Она развернула платок, промокнула Леночкино лицо и прижала двумя пальцами нос.

— Дуй, — приказала она, и Леночка послушно высморкалась.

Затем тетя Нана краешком платка вытерла пот над верхней губой, скомкала платок и положила его на прежнее место.

Она осторожно постучала в дверь. За дверью никто не ответил. Она снова постучала костяшками пальцев, и Леночка уж подумала, что там нет никого и они сейчас развернутся и пойдут домой, но дверь отворилась, и вслед за маминой подругой Леночка прошла в светлый и теплый кабинет. Как ей показалось, слишком теплый после промозглого осеннего ветра.

— Имя? — Леночка услышала вопрос, но промолчала. Она почувствовала, как ее лихорадит, и отвела глаза в сторону окна. Ей не хотелось, чтоб эта толстая очкастая надменная женщина в белом халате, восседавшая напротив нее за широким дубовым столом, увидела слезы, опять подступившие к Леночкиным глазам.

— Лена. — Тетя Нана теребила длинными нервными пальцами край выбившейся из-под полы пальто блузки.

— ФИО, — сказала заведующая детдомом и строго посмотрела на тетю Нану. Та сжалась под ее взглядом и, покачав головой, мол, не поняла, тут же сообразила:

— Григорьева Елена Сергеевна.

— Понятно.

— Год рождения?

— Семьдесят пятый, — ответила тетя Нана.

— А девочка что, глухонемая?

— Как? — удивилась Наина Федоровна и посмотрела на Лену, словно только что узнала, что та действительно глухонемая, а вот до сих пор и не догадывалась.

— Она разговаривает, нет? — повторила свой вопрос заведующая.

— А… Ну да, ну да, — зачастила тетя Нана. — Скажи, Леночка.

— Что? — Леночка повернулась к тете Нане, взглянув на нее необычайно сухим взглядом. Глаза теперь щипало от сухости, словно внутри ее кто-то повернул тумблер и включил аппарат, выкачивающий из организма влагу. Во рту было противно, и шершавый, непослушный язык прилипал к небу.

— Что говорить умеешь…

На Леночкином лице появилась горькая усмешка, но быстро исчезла. Она расстегнула верхнюю пуговку своего пальтеца и с трудом прошепелявила:

— Что сказать?

— Вот, — Наина Федоровна подняла веки на пышногрудую дородную даму. — Алла Алексеевна спрашивает…

— У нее с развитием все в порядке? — грубо оборвала Алла Алексеевна красную от волнения и вмиг растерявшуюся тетю Нану.

У Леночки неприятно засосало под ложечкой. Она сжалась так, словно хотела превратиться в букашку, вбирая в себя каждую частичку тела, каждый волосок, каждую клеточку. Или превратиться в снежинку. Маленькую ледяную звездочку. И пусть ее жизнь среди миллионов других таких же жизней летит и тает, летит и тает… Леночка улыбнулась, представив себя узорчатой кристаллической ледяной звездочкой. «Улитка, улитка, высунь рожки», — вспомнилось ей.

— Что? — видимо, Леночка подумала вслух, потому что обе женщины посмотрели на нее недоуменно и вопрошающе. У Леночки уже не осталось души, но она все еще помнила, что она была.

— Григорьева Елена Сергеевна, — отчетливо произнесла девочка и подняла на заведующую взор. — Семьдесят пятого года рождения. Закончила два класса. Школа номер сто пять. И с развитием у меня все в порядке! — почти зло выкрикнула Леночка. Глаза ее сверкнули, и в том, что она говорила, был слышен совсем не детский подтекст: «У меня-то все в порядке, а вот у вас…» — Я не получала двоек и даже троек, — тихо добавила она. — И всего одна четверка в табеле, — голос Леночки совсем стих. — По рисованию…

— Ну вот и замечательно. Оказывается, ты и говорить умеешь и учишься хорошо, — Алла Алексеевна поправила сползающие с носа очки указательным пальцем. Она еще раз внимательно оглядела Леночку с ног до головы испытующим взглядом, и Леночке стало муторно. — А рисовать тебя здесь научат, — пообещала она голосом, каким цыган обещает порку отбившемуся от рук отпрыску. — У нас по изо замечательный учитель. За-ме-чательный, — Алла Алексеевна что-то вписала в толстую амбарную книгу, оторвала взгляд от бумаги и мельком посмотрела на тетю Нану. — Олег Трофимович. Он кого хочешь научит рисовать, даже ногой.

Заведующая подняла трубку громоздкого черного телефона, такой можно было увидеть разве что в послевоенных фильмах, и набрала номер, с заметным усилием вращая диск аппарата.

— Люба, подойди-ка ко мне. Да-да… Комплект белья… Сто двадцать… У вас есть тапочки? — Она строго посмотрела на Наину Федоровну, и та суетливо полезла в сумку. — Вы мне их не доставайте. Есть? Нет?

— Есть! — с готовностью подтвердила тетя Нана. — И пижама новенькая совсем. И платьишки всякие, кофточки, и спор…

— Да! — коротко сообщила в трубку Алла Алексеевна, не дослушав тетю Нану. Та обиделась. По подбородку ее побежала мелкая рябь. Леночка поняла, что она сейчас заплачет, и отвернулась.

Палевый отблеск месяца повис в сизом сумраке мокрого окна. По стеклу сбегали тонкие капли. Леночка прикипела взглядом к своему выцветшему отражению.

Трубка неожиданно грохнула с такой силой, что Леночка вздрогнула.

— Выйди в коридор, детка. Там есть стульчик, сядь и дождись Любочку. — Голос заведующей был неестественно слащавым и одновременно острым. Она уже не замечала свою подопечную. Тетя Нана осторожно подошла к двери и открыла ее, указывая дрожащей ладонью на ряд сбитых вместе длинной струганой рейкой стульев. Потом она возвратилась в кабинет и плотно прикрыла дверь.

Мощный дух чужеродной пустоты витал в длинном и мрачном коридоре. Пахло хлоркой, ржавчиной, почему-то сбежавшим молоком и еще чем-то невнятным. Леночка не стала садиться, а подошла к зарешеченному, плохо вымытому окну и посмотрела на темный, утыканный мелкими кнопками звезд небосвод.

Толстые прутья, раскроившие небо на равновеликие, четко дозированные полукружья свободы, повергли Леночку в смятение, ужас и отчаяние.

Слезы снова вскипели в уголках глаз, и она, сначала на цыпочках, осторожно, как хищный зверек, потом все уверенней и быстрее, застегивая на ходу пальто, бросилась наутек.

Она бежала, бежала, бежала по темным улицам, слыша, как сумасшедше стучит кровь в висках и грохочет в груди сердце. Из белого марева фонарного света она ныряла в черное марево неосвещенных проулков, падала и вставала, размазывая по щекам грязь вперемешку со слезами, терла ушибленные колени и снова бежала так, будто за ней гнались дикие вепри.

Леночка не чувствовала ничего: ни внезапно налетевшего и сорвавшего с головы шапочку пронзительного холодного ветра, ни льдистого колючего дождя, который бил по простоволосой головенке, ни мокрых, стертых в кровь краями ботиночек лодыжек. Она не слышала рева клаксонов и свирепо визжащих тормозов. Не замечала раздраженно и одновременно удивленно оглядывающихся прохожих, запоздало что-то ворчащих себе под нос ей вслед и качающих головами, не видела вскидывающих жезлы и истошно свистящих у перекрестков постовых…

Ничего! Словно отключились в ней все органы восприятия, и только неодолимое желание оказаться как можно дальше от этого жуткого зарешеченного «ее нового пристанища» гнало Леночку в ночь.

* * *

Повисла оглушающая тишина. Леночка поднялась, покачиваясь подошла к окну. Глаза ее были полны слез. Там по-прежнему светило солнце. Девочки-первоклассницы с первого этажа, вернувшиеся со школьной экскурсии, которые обычно устраиваются в конце учебного года, скинув кофточки и натянув между бельевыми столбами резинку, играли в прыгалки. Не в те прыгалки, что через скакалку, а в другие. Этой игры в детстве у Леночки не было. Она улыбнулась. Интересно, во что будут играть ее дети? Замужество, конечно же, предполагает в первую очередь наличие детей. У Марка достаточно денег, чтобы дать им безбедное и счастливое детство. Они будут учиться в лучших учебных заведениях, играть с самыми прекрасными игрушками, путешествовать по экзотическим местам земного шара. Леночка снова улыбнулась. Все. Все уже решено! К чему лишние волнения, слезы, раздумья. Она должна умирать от счастья. Вон как все радуются за нее.

А то, что с ней происходит, так это вполне объяснимо. А как иначе должна чувствовать себя невеста, у которой в жизни только и было, что потери, разочарования, боль?

— Сергей? Добрый день. Я не приду. Нет, не могла раньше, потому что еще не знала, что не буду стричься. Ты не против, если завтра где-нибудь около восьми я подъеду, чтобы уложить волосы?

Теперь быстро-быстро одеться, купить у метро цветов, зайти в церковь за свечками. Но в первую очередь, пожалуй, позвонить Каратаеву.

Долгие гудки огорчили Леночку. Ну ничего, она позвонит вечером. Наверное, старикан даже сегодня, в субботний день, выбрался на работу. А что ему еще делать — одинокому старому холостяку, помешанному на своих программах. И все же она ему благодарна, как, впрочем, благодарна и многим другим людям, окружившим ее своим вниманием, заботой, дружеским участием…

Выскочив из подъезда, Леночка сощурилась от яркого солнца. Когда первый приступ острого волнения миновал, она торопливо пересекла площадку детского сада и оказалась на остановке. Автобус подъехал в ту же минуту. Словно вырос из-под земли. Ни людей вокруг, ни машин. Почти полдень, а так пустынно и тихо.

Леночка села на переднее сиденье и уставилась в окно. До метро всего три остановки. Три остановки, которые Леночка много лет назад преодолевала бегом, даже не обратив внимание на их протяженность, только в обратном направлении. Это был праздник. Из грязи в князи. Из тяжелого влажного подвала, пропахшего плесенью и гнилью, в чистую, светлую, показавшуюся ей царскими хоромами с блестящей ванной, сверкающими стеклами окон, кафелем и паркетом однокомнатную квартирку в спальном районе. Но какое же это было блаженство! Папа Саша незаметно наблюдал за Леночкой и, поймав на себе его улыбчивый взгляд, Леночка вспыхнула, зарделась и только всплеснула своими тонкими ручонками: