— Что там? — вопрос появившегося Егора прозвучал внезапно, но стал настоящим спасением.

— Думала, что белка, но вокруг все такое серое… Вряд ли она.

— Не хочется хвастаться, но в школе ты явно прогуляла уроки биологии, иначе бы точно знала, что зимой стоить искать именно серую белку. — Княжев обнял Таню, позволив опереться спиной себе на грудь, чтобы удобнее было смотреть вверх. — Вон она выглядывает, хитрюга…

Его рука еще только начала аккуратное движение вверх, а Таня уже разглядела черные смородины глаз и кисточки на ушах, смахивающие на дразнящие рожки. Конечно, обманула Таню, как маленькую девочку.

«Маленькую девочку…» Из-под коготков зверька оторвался кусочек коры и начал планировать вниз. Как вагончик на американских горках: после сигнала остановиться уже нельзя, можно только лететь вперед. Пора и ей.

— Егор, помнишь, ты просил быть честной с тобой? Так вот ты должен знать: у меня… не может быть детей.

Ничего не изменилось: руки Егора по-прежнему обнимали ее, с той же самой силой, он все еще смотрел вверх. Но потом макушкой Таня почувствовала тепло, будто ей намеренно с силой подышали сквозь шапку, и Княжев обыденно уточнил:

— С чего ты это взяла? То, что в предыдущем браке у тебя не родился ребенок, ничего не означает… Чтобы выставили подобный диагноз, нужно сдавать кучу анализов, проходить длинное обследование, и то…

— Егор, ты не понял, — Таня повернулась к нему лицом. — Речь не идет о бесплодии. У меня не может быть детей, потому что внутри я… пустая, там нет ничего…

— Объясни понятнее.

В солнечном заснеженном лесу светло-карие глаза Егора казались янтарными. Боже, она в них тонет, вязнет, как мушка! А сейчас ей нужно собраться, чтобы сказать нужное и не выплескивать застарелую боль, настоявшуюся, подобно вину. Шаг в сторону — и под рукой оказалась шершавая кора, забивающаяся под ногти и царапающая ладонь.

— Не знаю, зачем я тогда вышла замуж за Влада. Безумной любви не было ни у него, ни у меня. Наверное, просто решили не отставать от друзей. И на внезапную новость о ребенке отреагировали спокойно так, без лишнего восторга: а пусть будет! Чтобы все, как у других. — Пальцы Тани бегали по трещинкам на дереве. — Только нельзя так, про запас, заводить кого-то. Наверное, Влад понял это раньше меня. Как и то, что наш брак превратился в общежитие: чужие люди делят комнату, по очереди ходят в ванную, иногда сталкиваются на кухне. При этом я ничего не замечала и бесконечно гладила округляющийся живот, сюсюкала с ним… — ее голос дрогнул, и в такт дернулась рука. — А кончилось все в пять минут. Р-раз — и нет больше ничего.

В повисшей тишине особенно отчетливо стали слышны смех и возгласы, вырывавшиеся из избушки. Голос же Егора был негромким:

— Что он сделал?

— Правильнее спросить, что он НЕ сделал, — Таня вскинула голову и шумно набрала воздух через рот. — Влад просто не поймал меня. Когда я летела с обледенелой лестницы вниз. Не дернул рукой, даже инстинктивно, как бывает, когда тело реагирует быстрее мозга. Я пересчитывала животом ступеньки, как перекачанный резиновый мяч, а он стоял и смотрел. Даже «скорую» не вызвал… Через час какой-то парень вышел погулять с собакой, он-то и вызвал бригаду. Ребенка не спасли. От меня как от женщины оставили лишь оболочку, одно название. Ты, наверное, из-за темноты не увидел шрамы. Потом я краем уха слышала, как шептались санитарки, что у меня был разрыв матки, а врач, к которому я попала на стол, едва справился с кровотечением. — Несмотря на мороз, Таня облизнула губы, и их сразу неприятно стянуло. — Исполосовали так, что трудно было ходить несколько недель. Даже на первое заседание суда не смогла прийти. Влад же сразу подал на развод, указав, что не готов жить с существом, не способным родить наследника. Никто так и не узнал, что за минуту до происшествия муж рассказывал, как месяцами изменял мне. Красочно так описывал все похождения, мартовский кот обзавидовался бы. Зачем рассказывал, я так и не поняла. Долго гадала потом, перебирала причины: хотел уйти, унизить меня своими победами, просто позлить… Не знаю. Я бы отпустила его и так, заикнись Влад об этом. А оно вон как вышло: я забыла про ступеньки и всего лишь отвернулась…

И сейчас Тане хотелось повернуться к миру спиной и зажмуриться, чтобы выдавить из тела ощущение себя на больничной койке. Тогда она пришла в сознание и долго рыдала, что не может распахнуть окно и шагнуть с подоконника. Не может, потому что в мыслях внизу непременно будет стоять мама с застывшим отчаянием в глазах. Тот единственный человек, который готов был принять ее любой: здоровой, больной, искалеченной, лишь бы живой. Да еще Лилька, которая без пространных объяснений поняла самое главное — Тане плохо. Остальным, соседям и просто знакомым, скормили версию про несчастный случай, особо не заботясь в ее правдоподобности.

Падение с лестницы словно разделило Таню на две половины. Веселая осталась там, в страшном декабре, а из больницы вышло молчаливая, подавленная «недоженщина», считавшая себя чуть ли не обрубком без права на счастье. И никто, как казалось Тане тогда, не способен был ее переубедить…

На рукав упала крупная снежинка с невыносимо правильными лучами. Таня накрыла ее ладонью и растерла образовавшуюся капельку. Все.

— Прости, надо было рассказать тебе давно.

— Надо было, — неожиданно согласился Егор. — А может… ну, есть же альтернативные способы завести ребенка: ЭКО, суррогатное материнство…

— Есть, но для них все равно нужны клетки матери, и совсем не те, что можно взять из пальца.

Княжев то ли озадаченно, то ли просто задумчиво потер подбородок и шагнул вперед, чем вынудил Таню спиной прижаться к сосне. Вынырнувшее из-за его спины солнце душевно улыбнулось — и глаза Тани сузились до невразумительных щелок и все равно заслезились.

— Знаешь, Танюша, а поехали-ка мы домой. — Слова прозвучали четко, но их смысл не сразу дошел до нее. — Они здесь прекрасно обойдутся и без нас.

Скользнувшая по щеке Тани капля не добежала до губ: ее остановил палец Егора. А потом будто тень упала на Танино лицо, и она открыла глаза. Молчащий Княжев напомнил ей галку, пристально изучающую кормушку, прежде чем опуститься на нее: так смешно была повернута набок голова. И лишь через пару секунд Таня сообразила, что Егор всего лишь старался не позволить солнцу слепить ее.

Таня вытащила ладони из карманов и коснулась ими рукавов Княжева.

— Я тебя… не стою.

И тотчас ее руки оказались подхваченными и спрятанными в карманы куртки Егора. Тане пришлось почти вывернуть кисти, но с чувством неудобства пришла и невероятная защищенность.

— Поехали домой, Таня.

Княжев нырнул в избушку и что-то сказал на прощание, на что остальные ответили взрывом хохота и веселыми пожеланиями удачи. Пока автомобиль сдавал назад в поисках достаточного места для разворота, Таня бросила последний взгляд на поляну. А ведь эти люди в лыжных костюмах похожи на восковые фрукты для рисования: такие невыносимо красивые, что всегда находится смельчак их откусить, но к зубам пристает противный парафин…

Таня перевела глаза на выкручивающего руль Егора. Он снял шапку, и челка смешно прилипла ко лбу, как у мальчишки после безудержного катания на горке. Почему она так уверена в его честности и открытости без тени притворства? Может, она просто придумала идеальный образ и повесила на него? Что она знает о Княжеве, кроме того, что рассказал он сам? И если из обвинений Эли вытащить злость и обиду, не останется ли в них и правда? Хоть часть, хоть одно слово?

Автомобиль поворчал, пока переваливался через глубокую колею, и довольно покатился дальше, будто в предвкушении хорошего асфальта. И Танины мысли побежали стремительнее.

Она ему все рассказала и ждала в ответ… Чего ждала? Ухмылки, презрения, пощечины? Но ведь эти реакции просто не соотносятся с Егором Княжевым. Он сделал вывод, что-то решил молча, а она будет мучиться и бессонными ночами перебирать его возможные мысли. Что ждет ее дальше? И будет ли вообще это «дальше» у обычной тридцатипятилетней женщины и обаятельного, богатого, успешного мужчины? Как ни крути, нет, нет здесь будущего. Да и не может счастье отдавать сомнениями и переживаниями!

С неба снова посыпалась снежная труха. Какие-то невзрачные разваливающиеся снежинки, которые даже автомобильные «дворники» прогоняли со стекла с ленивой неохотой. Светофор меланхолично отсчитывал оставшиеся секунды до зеленого сигнала, вместе со сменяющимися цифрами что-то неслышно щелкало в голове у Тани. Пальцы Егора тоже выстукивали дробь на кожаном руле. Цифры, числа, деньги… Рядом мигнул, загораясь, пузатый фонарь и обиженно загудел вслед тронувшейся машине. В голове вертится что-то и не дается в мерзнущие руки. Смешно: она умудрилась потерять новые перчатки в первый же день…

Двор был так густо заставлен машинами, что Егор едва разминулся с выезжающей старенькой иномаркой, владелец которой почистил лишь лобовое стекло и оставил пышные барханы на крыше. Потрепанная машинка недвусмысленно намекала на свое славное прошлое в облике тарана и не прочь была повоевать за право первоочередного проезда. Княжев не стал спорить и, чтобы освободить место на дороге, вильнул вбок. Таня воспользовалась короткой остановкой.

— Я выйду здесь. Спасибо, что довез. Спасибо за шашлыки. Очень… — на ум не шло подходящее слово, и она выудила из памяти затасканное: — …очень понравилось.

Ее дверь открылась легко, будто только и ожидала толчка. Нога угодила в месиво из неубранного снега и песка, которое возмущенно чавкнуло. Чтобы перехватить Таню у капота, Егору хватило секунды.

— Подожди!

Его брови сдвинулись к переносице, словно он высматривал и никак не мог поймать ускользающую мысль. Взгляд перебегал от одного глаза Тани к другому, и в сгущающихся сумерках было видно, как Княжев болезненно сощурился.