Женщина дышала и ртом ловила воздух, как это делают птицы, когда они вдруг забывают, что им полагается петь этим ртом, а не разевать его в диком испуге. У кого-то нашлась склянка с нашатырным спиртом, и когда его поднесли к лицу Анны, она раскрыла глаза.

– На лавку ее посадите, на лавку! – заговорили вокруг, и тут же мужские и женские руки, нагретые солнцем, ее подхватили, посадили обратно, кто-то побежал к ларьку «Пиво-воды», чтобы выпросить у продавщицы стакан воды. Но тут, растолкав собравшихся, на лавочке неизвестно как очутился очень нерусского вида иностранец, обнял эту женщину так, как будто был братом ее или мужем, и принялся щупать ей пульс. Помощники переглянулись, и кто-то спросил иностранца:

– Вы доктор?

– Да, доктор, – с сильным акцентом ответил иностранец, увидел притормозившее такси с зеленым огоньком, закричал водителю: «Стой!», подхватил заболевшую на руки, на руках донес ее до машины, усадил осторожно на заднее сиденье, сам сел рядом и что-то водителю быстро сказал.

Машина отъехала. В толпе начались разговоры и сплетни.

– Куда он повез-то ее, этот нехристь? – с возмущением спросила у собравшихся злая, но сильная, с жилистыми ногами старуха, переводя свои желтые глаза с одного лица на другое. – Украл нашу девку, а мы что глядели?

– Да он, может, родственник, – нерешительно возразила ей залившаяся краской девушка, которая так крепко держала под руку свою подругу, как будто за каждой смазливой москвичкой следит, чтобы выкрасть ее, иностранец. – Она же не сопротивлялась.

– Куда супротивиться? Еле живая! – отрезала старуха.

В толпе начали согласно кивать головами, и все заговорили о том, что, судя по всему, сейчас, пару минут назад, на их глазах произошло крупное государственное преступление: диверсант воспользовался тем, что у людей праздник, они потеряли обычную бдительность, наелись до холода в брюхе мороженым, и странный субъект из-под носа у них выкрал женщину.

– А может, она заодно с ним? Тогда что? – высказал кто-то осторожное предположение, и тут же все глаза обратились на говорившего, который сурово задвигал бровями, желая придать себе смысла и важности.


Празднично одетые люди начали поспешно расходиться, и вскоре зеленая светлая зелень и воздух, сквозящий сквозь кожу березок, впитали в себя всех тревожных свидетелей.

В машине такси, мчавшейся по направлению к улице Веснина, Анна по-прежнему лежала на руках у Микеля Позолини и громко, тяжело дышала. На лбу ее блестели крупные капли пота, губы запеклись.

– Быстрее, пожалуйста! – просил Позолини шофера, который старался даже и не оглядываться на то, что происходит сзади: сам понял, что сдуру схватил иностранца, к тому же и с бабой, а что теперь делать?

– Микель, куда мы едем? – прошептала Анна.

– Скажи мне, amore, тебе хоть чуть лучше?

– Ты знаешь, мне словно бы нечем дышать, – ответила она с таким выражением в глазах, как будто ей стыдно того, что он волнуется, но она не хочет притворяться. – Совсем нету воздуха.

– Сейчас тебя посмотрит доктор Черутти, – сквозь зубы пробормотал он. – Ваши больницы не годятся ни к черту, а кроме того, сегодня вообще никуда не пробиться, все пьяные.

– Ты хочешь привезти его ко мне домой? – испугалась она.

– Нет, мы едем в посольство. Черутти живет при посольстве. Быстрее же, Боже мой, Дева Мария!

Перед строением под номером пять такси остановилось, Позолини сунул шоферу деньги и на руках вынес Анну из машины. Два рослых милиционера, стоявшие у будки, в которой сидел третий милиционер, вытянули шеи.

– Вы же меня знаете, черт возьми! – выругался Позолини.


– Документы, пожалуйста, – попросили милиционеры.

Он достал из кармана документы.

– Пройдите, пожалуйста, только без женщины. На женщину пропуска нету, – сказал один из милиционеров.

– Женщина нуждается в помощи врача! – заорал Позолини на всю улицу. – Vattene![4]

Милиционеры переглянулись, и тот, который сидел в будке, еле заметно кивнул. Как только Позолини с Анной скрылись в дверях, он начал поспешно звонить по телефону, а двое других помрачнели так сильно, как будто в их жизни случилось несчастье.

Доктор Черутти был толстым, коротким и мягким, – казалось, что если дотронуться пальцем до любого места на этом теле, то палец уйдет целиком, будто в тесто. Он тут же попросил Анну принять какую-то таблетку и только дождавшись, когда ей станет лучше, приступил к осмотру. Он долго выслушивал и выстукивал грудную клетку, заставил Анну сделать несколько приседаний, покрутить головой, оттягивал ей веки короткими мягкими пальцами, опять очень долго выслушивал. Потом сообщил, что закончил осмотр, согнулся в кресле и закрыл лицо руками, как будто хотел, чтобы его оставили наедине с его мыслями. Анна одевалась в соседней комнате. Микель Позолини с тем отупением, которое иногда наступает после слишком сильного волнения, смотрел на образовавшую мягкий холмик спину доктора и молчал. Вдруг он заметил, что Черутти подглядывает за ним в щелочку, специально оставленную между пальцами, как будто желая убедиться в том, что Позолини, приведший к нему эту русскую женщину, готов ко всему, что он скажет.

– Ogni medaglia ha il suo rovescio[5], – сказал наконец доктор Черутти.

Анна вошла в комнату и остановилась на пороге:

– Можно?

– Входи, Анна, – по-русски сказал Позолини.

Доктор Черутти произнес несколько длинных итальянских фраз.

– Микель, переведи мне, – попросила она.

– Может быть, это и совсем ничего, ты просто находишься в сильном волнении. – Позолини говорил так старательно, как будто читал по бумажке. – А может быть, у тебя действительно есть болезнь сердца, и нужно лечить ее, или...

– Что или? – улыбаясь доктору Черутти для того, чтобы показать, что она ничуть не обеспокоена, спросила Анна.

– Или, если лекарство не поможет, то сделать одну операцию.

– Все? – прошептала она.

– Еще он сказал, что в России таких операций не делают.

Она побледнела.

– Но это ведь все только предположение?

– Сейчас он тебе даст лекарство.

– Он даст мне лекарство?

– И через неделю посмотрит опять...

– Меня ни за что не пропустят сюда.

Позолини с удивлением взглянул на нее, словно то, что она сказала, никогда не приходило ему в голову.

– Ну, значит...

И он замолчал.

Доктор Черутти слушал их разговор так внимательно, как будто он понимал его. Теперь он поднялся.

– Arrivederci, seniorа, – ласково сказал доктор Черутти.

Как только дверь за этим коротеньким и мягким человеком закрылась, Микель Позолини притянул Анну к себе, посадил ее на колени и уткнулся лицом в ее плечо.

– Сюда не войдут? – испугалась она.

– А, к черту!

– Ты что-то хотел мне сказать?

– Да, хотел.

Позолини оторвался от ее плеча и поднял глаза. Она ответила ему испуганным и влюбленным взглядом.

– Мы станем жениться, – сказал Позолини. – Согласна?

Анна вдруг покрыла его лицо быстрыми и сильными поцелуями.

– Микель!

– Это то, что мы сделаем, – громко, словно желая, чтобы его услышали, сказал Позолини.


Они вышли из посольства, где благодаря празднику было тихо и пусто, спокойно прошли мимо милиционеров, которые взяли под козырек, как будто досадное недоразуменье давно позабыли. Перед подъездом ее дома в Ащеуловом переулке Позолини тихо привлек ее к себе и тихо поцеловал в лоб и в брови.

– Тебе нужно выпить лекарство. Ты помнишь?

– Я помню. Мы встретимся завтра, Микель?

– Но ты же хотела поехать на дачу.

– Нет, я не поеду.

– Послезавтра посол возвращается из Рима. И я буду с ним говорить. Он должен советовать. – Позолини щелкнул пальцами, стараясь правильно подобрать слова. – Я тоже не смею его подводить. И нужно продумать, как с этим все сделать...

– Жениться? – шепнула она.

– Да. В Риме мы будем венчаться. Я завтра приду, но не в сквер, а... – Он замялся.

– Не в сквер? Почему?

– Там за нами следят. Ты видела серую шляпу?

– Я? Серую шляпу? Да, видела!

– Нам нужно жениться и сразу уехать.

– А как же... О Господи! Что ты! А как же мои? Мама с папой?

Позолини развел руками:

– У нас есть причины для этого...

– Для этого? Чтобы их бросить?

– Иначе нельзя.

– Я их никогда не оставлю.

Он сморщился, словно от боли.

– Но, Анна, пойми...

– Ты слышишь? Я их никогда не оставлю! – повторила она с внезапной злобой и оттолкнула его от себя. – Без них ничего мне не нужно! Не смей говорить мне об этом! Уйди от меня!

Ярость исказила ее лицо, слезы высохли. Она отступила к самой двери и прижалась к ней спиной, как будто защищала от него целый дом. Губы ее кривились от отвращения, и ему показалось, что, если он сейчас дотронется до нее или попытается обнять, она позовет на помощь.


Во сне Анна увидела, что ослепла. Сначала ее повели к врачу, и врач, руки которого на ощупь напомнили ей руки Черутти, пробовал то одни, то другие очки и чем-то кислым промывал ей глаза. В темноте слышались голоса. Слов было не различить. Проснувшись, она вскочила и нащупала на стене выключатель. Комната осветилась. Дождь барабанил в стекло. Прямо перед ее глазами было пустое кресло, то самое, на котором сидел ее муж, когда они вернулись после кремлевского праздника и он пил коньяк из стакана.

Мысли разбегались, но нужно было поймать каждую, даже самую маленькую, которая пыталась ускользнуть от нее, потому что каждая, даже самая маленькая, имела значение.

Она изменила своему мужу, потому что не любила его. Но это неправда. Она вдруг ясно увидела, как они с мужем поднимаются в горку, ведущую к даче, – солнце слепит в лицо, – и муж что-то шепчет ей на ухо. Что он шепнул? Казалось, что, если она сейчас напряжет свою память и вспомнит, что именно он прошептал ей тогда, все сразу изменится и прояснится. Но солнце исчезло, и она почувствовала, что это все та же дорога – от ветра щебечут хрустальные ветви, везде лежит снег, – и рядом идет Позолини.