– Анюта, – сказал он. – Ты только не ври.

Она замотала головой.

– Я, когда маленьким был, врал очень часто, – пробормотал Краснопевцев, дыша ее волосами. – Мне мать говорила: «Ты только не ври. Я тебя все равно прощу, а Бог ведь и наказать может».

Анна подняла голову:

– Мне иногда хочется тебя назвать так, как она тебя звала. Как она тебя звала? Андрюхой? Андрюшкой?

Но он промолчал, ничего не ответил.

Утром в среду за ним прислали машину. Анна спустилась на улицу, в шубе, наброшенной прямо на халат, с распущенными волосами. Хотя они не ложились в эту ночь, выглядела она так, словно ее только что сорвали с постели и она не до конца понимает, что происходит, щурится от яркого света.

– К доктору сходи, – прошептал он, целуя ее. – Ты про сердце-то забыла, что ли?

– Оно не болит, так я и забыла, – коротко ответила она.

– Кимоно тебе привезу, – пробормотал он. – Будешь летом на даче в кимоно разгуливать, с зонтиком...

Она засмеялась сквозь слезы. Он бросил в машину чемодан и обеими руками притиснул ее к себе. Они постояли так меньше минуты.

– Ну, все, я пошел, – прошептал Краснопевцев.

– Иди, – прошептала она.


Письма приходили часто, но были короткими, хотя и заботливыми. Он спрашивал ее о том, как проходят экзамены, как ее здоровье, похвалил, что она нашла время и выбралась на каток, передавал приветы родителям. При этом во всех письмах его самого почти не было. О работе он не писал, и, когда она прямо попросила его ответить на вопрос, сильно ли он устает, муж ответил, что дело не в усталости, а в том, чтобы удалось завершить в срок все то, что он сейчас делает.

Однажды она написала ему, что устала от своего одиночества и ждет, чтобы он поскорее вернулся. Ночью она вспомнила об отправленном письме и вдруг поняла, что написала неправду. С тех пор, как он уехал, она чувствовала себя спокойнее, и прежнее беспричинно радостное настроение, которое так часто бывало у нее до замужества, опять стало возвращаться и подолгу не покидало ее.

«Но ведь это хорошо, что я написала ему о том, что скучаю и мне плохо без него, – сверкнуло у нее в голове. – Нельзя вываливать на него все мои настроения!»


Через полторы недели пришел ответ.

«Смотри, какие интересные притчи встречаются у японцев. Одна мне так понравилась, что я решил ее даже переписать для тебя. Вот она:

Великий мастер меча Тадзима прогуливался однажды по своему весеннему саду и любовался расцветающими сливами. За ним шел мальчик-оруженосец и нес его меч. «Сейчас, – подумал мальчик, – было бы очень легко атаковать моего господина, раз он так поглощен созерцанием этих деревьев и не думает ни о чем другом». Тадзима вдруг резко оглянулся, словно бы высматривая кого-то. Никого не увидев, он вернулся во дворец и некоторое время стоял неподвижно, облокотившись о стол. У него было такое странное лицо, как будто он сходит с ума. Наконец слуга его не выдержал и спросил, как себя чувствует его господин. Тадзима ответил, что с ним все в порядке, но он не может избавиться от одного странного ощущения.

– Какого ощущения, мой господин?

– Когда я был в саду, – ответил Тадзима – я вдруг ощутил запах смерти. Но я оглянулся вокруг, и никого, кроме мальчика-оруженосца, рядом не было. Не понимаю, откуда же взялся этот запах. Меня огорчает, что с годами я становлюсь таким подозрительным и рассеянным.

Слуга немедленно позвал в комнату мальчика-оруженосца, и тот испуганно признался в мысли, пришедшей ему в голову, когда он сопровождал Тадзиму в прогулке по цветущему саду.

Тадзима радостно засмеялся:

– Ну, значит, со мной все в порядке!»

Шел снег на бульварах. И птицы на снежных деревьях блестели, когда розоватое солнце внезапно касалось голов их и крыльев.

Она поняла, что значила эта притча. Итальянец, который чуть было не разрушил ее жизни с мужем, находится рядом, и улица Веснина, где располагалось итальянское посольство, была очень тихой, приветливой улицей.

Однажды вечером, возвращаясь от родителей пешком, она долго бродила по кривым и темным переулкам, где пахло печным горьким дымом и снег так сиял на верхушках сугробов, как будто готов был заплакать от счастья. Рукою, вынутой из перчатки, она подхватывала его рассыпающееся сиянье, слизывала с ладони и шла дальше. Переулки не заканчивались, а переходили один в другой, фонари раскачивались от ветра, прохожих почти что и не было. Окна деревянных домов постепенно гасли и становились голубоватыми от лунного света. В них двигались черные тени: одна из этих теней, особенно гибкая, тонкая, странная, подошла к окну и высоко подняла руки с растопыренными пальцами. Анне показалось, что над ее головой выросли ветвистые оленьи рога. Тень уронила руки, и рога исчезли. Потом задернулась занавеска. Она пошла дальше, стараясь как можно осторожнее ступать по выпавшей с неба белизне, которую дворники еще не убили своими скребками. Снег выпал внезапно, а дворники спали, и жены их спали, и малые дети. За одним из окон, в котором была настежь распахнута форточка, раздались неуверенными, наверное, детскими пальцами разыгрываемые гаммы. Она остановилась и подняла голову. Гаммы доносились с невысокого второго этажа, их острые милые звуки напоминали нестройное пение птиц, и сейчас – вместе с сиянием снега, тишиной и запахом печного дыма – они стали частью какого-то сада, который вдруг радостно вырос в душе и стал распускаться в ней, переполняясь движением веток и блеском растений. Сад был весь весенним, лучистым и жарким.

– А вдруг со мной что-то случится сегодня? – сказала она в темноте.

И тут же восторг такой силы, который она испытывала только в детстве и от которого хотелось громко и беспричинно смеяться, охватил ее. Она распахнула шубу и подставила всю себя – в одной только тоненькой шелковой блузке, с открытою шеей, – идущему снегу.

– А может быть, завтра. Да, может быть, завтра.


Назавтра было воскресенье. Она проспала до одиннадцати и спала бы дольше, если бы не позвонили в дверь. Почтальон с большими, наверное, холодными и колкими, если дотронуться до них, усами протянул ей очень нарядный конверт. Конверт был лилового цвета, и в левом углу, рядом с маркой, летела какая-то птица. Она была красной, а клюв – золотым.


– В собственные руки, – промерзшим торжественным басом сказал почтальон. – Вот тут распишитесь.

Она расписалась. Почтальон хлопнул дверцей лифта. В соседней квартире, наверное, пекли что-то, и запах ванильного теста наполнил площадку. Он смешивался с запахом новогодней елки, которую только что вынесли на руках, потому что она не уместилась в лифт, и выбросили во дворе. На каменных ступеньках лестницы зеленели осыпавшиеся иголки. Анна стояла на пороге и смотрела на красную птицу с золотым клювом. Потом разорвала нарядный конверт и прочла: «Приглашение на праздник святого Валентина». Она никогда не слышала ни о святом Валентине, ни о его празднике.

Приглашаем вас, товарищ Сергей Иванович Краснопевцев, вместе с вашей супругой Анной Константиновной Краснопевцевой пожаловать в итальянское посольство, расположенное по адресу: улица Веснина, дом 5, на традиционный итальянский праздник, посвященный Дню святого Валентина. Праздник состоится в субботу, 14 февраля, в 6 часов вечера. О вашем согласии принять участие в нашем празднике просьба сообщить по телефону: Г 1-66-37.

Посол Италии в СССР: Марио де Стефано

Первый секретарь посольства: Бернардо Черутти

Второй секретарь посольства: Микель Позолини

У Анны потемнело в глазах. Обеими ладонями она облокотилась на подзеркальник, где лежали кожаные перчатки ее мужа Сергея Краснопевцева, и ей показалось, что он, ее муж, крепко сжал ее руку.

«Никуда не пойду! – сквозь подступившую тошноту подумала она. – Никуда!»

Ноги вдруг ослабели, и она еле добрела до спальни, где были задернуты шторы и было так сумрачно, словно на дворе вечер. Предметы сливались в глазах, но хотелось еще раз прочесть приглашение, чтобы убедиться, что оно действительно существует и ей это все не приснилось. Прыгающими руками она зажгла стоявшую на тумбочке лампу и снова начала читать.


«Микель Позолини. – Губы не подчинялись, дрожали. – Но я же ведь знала, что так все и будет. Микель Позолини...»

Некого было спросить, что это за праздник: в Москве Валентина не знали и праздник его не справляли. Она позвонила по указанному телефону. Очень сильный и красивый женский голос ответил по-русски, но с сильным акцентом. Анна почувствовала, что ревнует Микеля Позолини к чужой итальянке с таким ослепительным звучным контральто.

– Мой муж Сергей Краснопевцев, – сказала Анна, – не сможет прийти, он в командировке.

– Но мы приглашаем ведь вас и без мужа, – улыбаясь в трубку, пропело контральто. – И можем прислать вам машину.

– Не нужно, – ответила Анна. – Тут близко. Что это за праздник? Вы меня извините, я никогда о нем не слышала.

– О, это прелестный, – старательно выговаривая слова, ответила ей итальянка, – и очень волнующий праздник. Мне жаль, что в России его не справляют. Император Клавдий запретил своим легионерам выходить замуж, потому что солдаты, которые имели жен и детей, не мечтали о победах Римской империи, а мечтали и очень беспокоились про свои семьи. А империя все время совершала свои военные походы, и ей нужны были так преданные солдаты. И был один священник из города Терни, епископ, вернее, и он – как это? – переводил язычных людей в христианскую веру. Я понимаю, что в вашей стране сейчас не нужно об этом говорить, но я вам рассказываю нашу национальную легенду, и, как говорят, «из песни не выкинешь слова». Я не ошибаюсь?

– Да, так говорят, – пробормотала Анна.

– Император Клавдий приказал отцу Валентину прекратить его религиозные службы и отдать свою веру. Но Валентин хотел перевести в христианство самого императора и долго беседовал с ним. Но император пожелал оставаться в язычниках и сначала хотел казнить Валентина, но потом пожалел его, и Валентин стал жить в благородном римском семействе и там оставаться в христианстве.