Наталья Нестерова - Отпуск по уходу

У Марины Игоревны стали отпрашиваться с работы подчиненные, ссылаясь на поводы, с которыми прежде было немыслимо к ней обратиться. Ребенка нужно вести к врачу, на прослушивание в музыкальную школу, записывать в спортивную секцию, плясать на детсадовском празднике… — как только звучало «ребенок», Марина Игоревна давала согласие.

Народ, который сплетничал, как ты его ни дави, и будет сплетничать всегда, быстро просек — у Марины Игоревны появилась слабость к детям. Был сделан вывод — беременна. До главы фирмы слух дошел через неделю. Он всполошился — как же, терять такого работника! — вызвал Марину и прямо спросил:

— Какой срок?

— Средиземноморских круизов? Десять дней, не больше. Подобные вояжи могут себе позволить обеспеченные люди, для которых оторваться от бизнеса на больший срок немыслимо. Судовладельцы настаивают на двух неделях, но переговоры…

— Я спрашиваю: какой у тебя срок беременности?

Марина вытаращила глаза.

— Брось, все уже знают, у охранников только и разговоров, когда ты родишь. Почему меня ставят в известность последним?

— Да я, собственно… если уж речь зашла… вовсе и не беременна, — растерялась Марина. Потом собралась и конспективно (имеет же начальник право знать) обрисовала ситуацию. — Забеременеть еще только собираюсь, ребенку скоро будет восемь месяцев, иными словами, выхожу замуж.

Столь противоречивая информация повергла шефа в растерянность, будто ему сказали: вот тебе элементарная система из пяти уравнений, быстренько в уме реши.

— Вы не волнуйтесь, — успокоила Марина Игоревна. — Перед декретом все дела приведу в порядок и подготовлю себе хорошую замену.

Мария Ивановна давно забыла, что нанималась в няньки ребенку-сиротке, забыла и Ольгино обещание: она в квартире будет одна, папа младенца работает круглосуточно, никакого общения с посторонними людьми не предвидится. Теперь их было пятеро: Петечка, Семен Алексеевич, Андрей и Марина, плюс она, Мария Ивановна. И все не посторонние, а родные! Никакой неловкости или смущения!

Маринино поселение — как резкая смена воздуха. В квартире по-другому запахло и точно посветлело, хотя окна по случаю морозной зимы регулярно не мыли и дополнительных лампочек не вкручивали. Андрея не узнать! Загадочная недоступность Марины пропадает, когда девушка ВОЗИТСЯ с Петей и постоянно спрашивает: так правильно? это верно? И можно ей ответить со знанием дела.

По квартире разносится аромат чудесных духов, а в ванной полочка не вмещает Марининых баночек и скляночек. Неужели столько нужно современной женщине? Скраб для лица, скраб для тела, скраб для ног… Что такое «скраб»? Одна жидкость — для снятия макияжа с лица, другая — для снятия макияжа с глаз. Крем дневной, ночной, для глаз, для шеи… тоник, косметическое молочко… и еще несколько склянок с непонятным содержимым, на этикетках написано не по-русски. Мария Ивановна тайком, в отсутствие молодых, крутила в руках, отвинчивала крышки, подносила к лицу Маринины скляночки, нюхала и млела.

А шампуни и гели для душа, которыми Марина уставила бортики ванны! Они пахнут ландышевой поляной, и сосновым бором, и букетом неведомых цветов, и цитрусовой свежестью, и ванильной сладостью, и терпкостью роз, и весенней торопливостью крокусов, и… и… И можно пользоваться! Ложишься спать после душа и чувствуешь, что сама источаешь нектарный аромат.

В туалете стояла батарея аэрозольных баллончиков — освежителей воздуха. Ими следует пользоваться, как на бегу пояснила Марина, после каждого посещения клозета: нас много, и вытяжной вентилятор не справится.

«Как далеко шагнула цивилизация!» — поражалась Мария Ивановна.

«Химией несет», — тянул носом, прохаживаясь по квартире, невосприимчивый и равнодушный к запахам Семен Алексеевич.

Но Мария Ивановна, долгие годы вынужденно пребывавшая в тяжелой атмосфере человеческого умирания-гниения, пьянела от чудесных ароматов. У нее было острое от природы обоняние. Сложись судьба по-другому, она бы теряла голову, обнимаясь с молодым человеком, от которого пахнет мужским потом, сдобренным одеколоном «Шипр». Но она ни с кем не обнималась в молодости, а обоняние за много лет онемело, защищаясь от зловония. Как ты ни ухаживай, как ни обмывай лежачих больных, все равно дух умирания не истребить, он вопьется в стены, в каждую нитку ковра или штор, станет вечным спутником, с которым ты обязана жить.

Новые чудные запахи были для Марии Ивановны тем же, что для музыкально одаренного человека после тюремного безмолвия соната или симфония гениального композитора. Она никогда не смогла бы, да и не рискнула, объяснить кому-то, что парфюмерные ароматы отбросили ее на много лет назад, в пору грез и мечтаний, возвратили способность чувственно реагировать на мужскую ласку.

Семен Алексеевич. Конечно, он — несчастный вдовец, убитый горем, только в Петечке-младенце, продолжателе рода, и видевший смысл существования. Только такой, как Семен Алексеевич, мог растрогать Марию Ивановну, сколь бы ни был для нее восхитителен праздник обоняния.

Обычно, разговаривая за столом на кухне, пока Петя спит, они сидели друг против друга. Семен Алексеевич на табуретке, а Мария Ивановна — на краешке углового диванчика (удобно к плите подходить и тарелки менять). И однажды, рассказывая, как жену с новорожденной дочкой вез домой, а сугробы в ту зиму намело выше человеческого роста, Семен Алексеевич встал с табурета и сел на диванчик рядом с Марией Ивановной, взял ее руки. Поглаживая, продолжил рассказ.

Он не заигрывал, не соблазнял и не пытался влезть в душу! Привычка! Была у него с покойной женой многолетняя привычка — за разговором (в последнее время — все про неудалую дочь) держаться за руки. Как бы друг друга подпитывали и утешали. Теплоты добрых женских рук Семену Алексеевичу настоятельно не хватало.

Мария Ивановна ничего этого не знала. Она только безропотно отдала свои руки. Семен Алексеевич гладил каждый пальчик… Она не слышала его слов, не понимала сути рассказа, кажется, твердила что-то подбадривающее… И переживала невероятное — горячие сладкие волны (пахнущие самыми изысканными ароматами) гуляли по ее телу, прибой ударялся то в ноги, то в голову, то под грудину, то накрывал ее девятым валом — и не получалось дышать, но какие-то правильные слова она произносила…

Про чувственные удовольствия Мария Ивановна читала в книгах. И полагала, что все горячечные ощущения героинь в объятиях героев — авторский вымысел, закон жанра. Как в сказке должно быть волшебство, так в романе — любовная страсть. И то, и другое в жизни не встречается, но бывает в кино, где сцены поцелуев героев затянуты и откровенно скучны. Подруги в молодости не делились с ней своими эротическими переживаниями, чтобы не раздразнивать. А когда стали бабушками и эта сторона жизни порядком надоела, — делились. Шутили вроде: вчера мужа уберегла от изнасилования, поддалась на уговоры. И Марии Ивановне интимная жизнь супругов казалась постылой обязанностью, взваленной на женские плечи в добавление к ведению хозяйства.

Но теперь сказка обернулась былью. Причем Мария Ивановна была уверена, что испытала максимум возможного удовольствия.

Заплакал Петечка. Будто почувствовал — надо спасать няню, еще минута — и она утонет в шторме новых ощущений.

Мария Ивановна вскочила, с излишней поспешностью рванула из кухни, не вписалась в проем, стукнулась о косяк двери… застонала — не то ушибла лоб, не то по другим причинам… понеслась в детскую… Схватила Петю на руки, в чем не было необходимости, прижала к груди и забормотала:

— Мое счастье тебе не повредит! Солнышко! Только не болей из-за меня!

— Сходил, наверное, по-большому, уже по времени, — раздался рядом голос Семена Алексеевича, который прибежал вслед. — Надо памперс поменять.

Мария Ивановна отдала внука дедушке. Сама поспешила в ванную — ополоснуться холодной водой. Быстро — несколько плесков на лицо и вытереться полотенцем. Сейчас сюда придет Семен Алексеевич подмывать Петю после «по-большому». Дедушка прекрасно пеленает ребенка, но при этом называет его «засранцем». Будет ли правильным попросить Семена Алексеевича не употреблять грубых слов, способных, как написано в книге, закрепиться в подсознании ребенка?

Марина, у которой взыграло женское естество (не путать с чувственностью!), которая пребывала в состоянии любви-влюбленности и отзывалась на девичьи горести подчиненных, чего никогда не было и даже не подразумевалось, нюхом самки учуяла — между Марией Ивановной и Семеном Алексеевичем что-то происходит…

Последнее время ей доставляло удовольствие делиться всякой мыслью, даже глупостью несусветной, с Андреем. Он терпеливо находил всему разумные объяснения. Но тут покрутил пальцем у виска.

— Между Мариванной и дедушкой что-то происходит! — сообщила Марина. — Шуры-муры, лямур-тужур.

— Глупости! Мариванна не по этой части, а Семен Алексеевич в глубоком горе после смерти пламенно любимой жены.

— Но ты заметил, как переменилась Мариванна?

— Кажется, постриглась?

О, эти слепые мужчины!

Марина уговорила Мариванну, отвела к своему мастеру. В салоне на два голоса Мариванну убедили покраситься, пегие с сединой волосы превратились в русые красивые волны. Мариванна полностью изменилась! А Семен Алексеевич, вроде Андрея, увидел ее и ничего не заметил. Впрочем, Марию Ивановну отсутствие внимания к ее персоне только радовало. Комплименты, похвалы вызвали бы большое смущение, до них она еще недоразвилась.

Марина накупила Мариванне косметики, как она выразилась, «для старшего школьного возраста», то есть для стареющей, увядающей кожи. Все, как у самой Марины, — крем дневной, ночной, для кожи вокруг глаз, для шеи, питательное молочко для тела, смазывать себя после душа. Мариванна, сраженная натиском Марины и сознанием того, что мази, очевидно, дорого стоят, решительно уперлась и противостояла попыткам украсить себя макияжем. Многие годы она использовала единственно бесцветную гигиеническую помаду и восстала против жидкой пудры, румян и блеска для губ.