Наталья Нестерова - Отпуск по уходу

А если он заболел, сломал ногу, попал в больницу? Я бы за ним ухаживала. Позвонить в больничную справочную, узнать, не поступал ли в московские стационары Доброкладов? Не сходи с ума! Ты еще в моргах поинтересуйся! О ужас! Вдруг он умер?

Марина подхватилась, быстро оделась и выскочила на улицу. Запрыгнула в машину и помчалась к дому Андрея. Через двадцать минут она знала — не умер. Во всех окнах свет — на кухне яркий и чья-то тень мелькает, в маленькой комнате свет приглушенный, как от настольной лампы, окно большой комнаты светится голубым — телевизор работает. Покойники телевизор не смотрят. Злясь на свой идиотский порыв, Марина развернула машину и поехала обратно.

Есть еще один способ, сохраняя лицо и не травмируя гордость, выяснить ситуацию. Это из опыта ее подруги Наташи, которая несколько лет назад вдрызг поссорилась с женихом. Неделю они выдерживали паузу, не звонили друг другу и не виделись. Наталья сдалась первой, набрала номер и задала гениальный вопрос, тщательно стараясь говорить небрежно:

— Ты мне, кажется, звонил?

—» Наташка! — простонал он в ответ. — Хватит нам дурью маяться! Я без тебя не могу…

Сейчас их сынишке три года и ждут второго. Наташа убеждена, что, если бы тогда не позвонила, их судьбы разнесло бы в разные стороны, жизнь бы покатилась враскорячку. Она бы за нелюбимого вышла, он бы женился на каракатице, и до гробовой доски тосковали из-за собственной глупости.

Повторить Наташин подвиг? Придержим его как последнее оружие.

Следующие три дня, семьдесят два часа, слились в памяти Андрея и Марии Ивановны в сплошной мрак отчаяния, в ни на секунду не прекращающийся приступ сердечной боли, в кошмар угрызений совести.

— Андрей! — затарабанила рано утром в его дверь Мариванна. — С Петей плохо!

— Что? — спросонья отозвался он. — Опять зубы?

— Нет, гораздо серьезнее. Температура тридцать восемь и пять, весь он, весь…

Мария Ивановна заплакала, так и не решившись переступить порог. Она поставила себе за правило входить в комнату Андрея, только если там находился Петечка. Андрей вскочил и быстро натянул спортивные штаны.

— Вызываем «скорую»?

— Лучше Клавдию Тимофеевну.

На первый взгляд, Петька выглядел молодцом — румянец во всю щеку. Но Андрей уже научился различать оттенки состояния ребенка. Петька дышал мелко и часто, как из последних сил, ногами и руками не дрыгал, не улыбался, не пускал пузырей и не нес своей односложной тарабарщины вроде «тю, ню, ку, му…» Он явно страдал.

Клавдия Тимофеевна пришла через полчаса. Ахнула — вчера ребенка видела, он был полностью здоров. И тут же, противореча себе, как вначале показалось Андрею, заявила, что инфекцию ребенок мог подхватить и три дня, и пять часов назад, что простудные болезни у младенцев развиваются стремительно, потому что дыхательные пути короткие, из бронхов зараза быстро на легкие может перекинуться, а там и круп… Сейчас ничего сказать нельзя, у маленьких детей картина меняется каждый час, надо наблюдать… А с Петей вчера не гуляли?

— Нет, — ответила Мария Ивановна.

— Да! — сказал Андрей.

— Сколько времени пробыли на улице? — спросила врач.

— Больше трех часов.

— Что же вы творите! — возмущенно воскликнула доктор. — Русским по белому! Человеческим языком вам, Мария Ивановна, объясняла! При температуре минус десять не более тридцати минут гулять! А вчера было минус семнадцать!

Андрей мысленно выругался. Мария Ивановна обомлела. Инструкции врача не довела до Андрея, помчалась деньги получать, и Андрей наверняка одел Петечку только в комбинезон, не укрыл одеялом, не укутал носик шарфом, не закрыл коляску специальной накидкой, сохраняющей вокруг ребенка тепло…

— Берите бумагу и пишите! — приказала Клавдия Тимофеевна.

Посмотрела на часы: до приема в поликлинике осталось двадцать минут. Проще всего выписать ребенку направление в больницу: и себя подстрахует, и младенца там не упустят. Но Мария Ивановна давеча говорила, что папаша только привыкает к сыну, постепенно начинает его любить. Если их разлучить, то неизвестно, чем дело кончится. Бронхотрахеит у маленького — папаша хлебнет по полной. Больных детей любят больше, чем здоровых.

Клавдия Тимофеевна диктовала, Андрей записывал… Какие лекарства купить в аптеке, как давать, при одних симптомах делать то-то, при других это…

И началась гонка за Петькино выживание. В том, что Петьку вырывают из лап смерти, не сомневались ни Андрей, ни Мария Ивановна. И оба чувствовали за собой вину.

Она — в том, что последнее время находилась в эгоистически счастливом расслабленном состоянии, а подобная эйфория не могла не кончиться крахом. Мария Ивановна мысленно и презрительно называла себя «зайчиком». Раньше она, будто крот, жила во мраке, под землей. Выскочила на поверхность и обнаружила, что не слепой крот она, но другое существо, зрячее. И на радостях принялась зайчиком скакать. Восхищенная красками мира, прыгала и допрыгалась. Если бы Мария Ивановна поделилась своими терзаниями с Андреем, он бы развеял их в прах. Потому что никакой вины Мариванны в Петькиной болезни не было.

Его грызли собственные демоны. Андрей мысленно обзывал себя словами, среди которых «зайчиков» не встречалось, а самым ласковым было «фашист». Фильм «Семнадцать мгновений весны», там радистку Кэт фашист пытает, раздев ее новорожденного ребенка и открыв окно. Фашист получает пулю в лоб. Правильно! И Андрей тоже расстрела заслуживает. Вчера сам оделся как на зимнюю рыбалку — в толстый пуховый анорак, волчью ушанку натянул… И три часа морозил Петьку! Садист! Убивал ребенка! Отец-палач! Папа-ублюдок! Он не замечал, что впервые называет себя отцом и папой.

Множество раз в последующие дни повторенный знакомыми, родственниками, то есть Ольгой, и друзьями довод: все дети болеют — ни Андрей, ни Мария Ивановна во внимание не принимали. Их вина была явной, доказанной и требовала кары.

По сравнению с бронхитом прорезывание зубов вспоминалось легкой разминкой. Хотя Петька не плакал и не капризничал. Наоборот, был вял и бессилен, отказывался от еды, молочная пухлость его тельца опала, ручки и ножки потеряли мускулистую упругость, болтались, как у ватной куклы. И особенно мучительным для взрослых был кашель малыша — лающий, щенячий, раздирающий не только грудь младенца, но и их сердца.

Трое суток Петька не сходил с рук, потому что лежа он задыхался и особенно сильно кашлял. Мария Ивановна и Андрей не знали ни минуты расслабления. То давали лекарство, то закапывали в нос, то мерили температуру, если она поднималась выше тридцати восьми, вставляли жаропонижающую свечку, если свечка не помогала, обтирали Петьку разбавленной водкой, чтобы обеспечить механический отъем тепла. Каждый час, днем и ночью, — ингаляции, Андрей сидел с Петькой на руках в заполненной паром ванной.

Приходила медсестра и делала Петьке уколы антибиотиков. Клавдия Тимофеевна наведывалась дважды в день. Теперь Андрей знал график ее работы. По четным — с восьми утра прием в поликлинике, потом идет на вызовы. По нечетным — прием с двух часов пополудни, утром на вызовах. По четным она заглянет до приема, в семь утра, и придет к ним на последний вызов. По нечетным — после девяти и после приема. Ожидания прихода педиатра — как сошествия божества-спасителя.

Андрею было противно вспоминать, что он окрысился на Клавдию Тимофеевну при первом знакомстве. Теперь, будь у него финансовая возможность, заказал бы ей прижизненный памятник. Педиатр толково и внятно объясняла им каждый симптом и этап болезни ребенка, прописывала методы лечения. Все это успокаивало — наука умеет бороться с подобными детскими недугами.

Внимание Клавдии Тимофеевны к заболевшему Пете явно повышенное. У нее на участке, как сама говорила, детей, включая непрописанных, — почти две сотни. К каждому так не побегаешь. Что ею двигало? Обещание Марии Ивановны устроить внучку к театральному педагогу? Но эти обещания ничем не закончились. Подруга позвонила Марии Ивановне и сказала, что девочка — полный нуль и поступать в театральный не стоит: ни способностей, ни внешности.

— Как же так, Наденька! — заплакала от огорчения Мария Ивановна. Слезы у нее теперь были близко, повод представлялся каждую минуту, она едва сдерживалась. — Ведь Клавдия Тимофеевна спасает Петю! Приходит дважды в день! Надя! Умоляю! Я тебя никогда ни о чем не просила…

— Машенька! Успокойся! Что ты так переживаешь за постороннего человека?

— У меня родных не осталось, и ближе, любимее Пети никого нет. Клавдия Тимофеевна его с того света…

— Да пойми ты! Это разные вещи! Затолкнуть ее внучку на актерский факультет — значит исковеркать девушке жизнь. Хочешь, попробую ее устроить на экономический? Будет бухгалтером, но называться директором, а там и продюсером.

— А это реально?

— Если у нее хотя бы четверка по математике.

В субботу вечером градусник термометра, засунутый Петьке под мышку, застыл на тридцать семь и семь. И более не поднимался, хотя предыдущие дни неуклонно полз вверх.

— Кризис миновал? — спросил Андрей врача.

Клавдия Тимофеевна не по-докторски научно, а суеверно, по-бабьи, сплюнула через плечо:

— Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

И тут же предупредила: не расслабляться, корректируем прием лекарств, ингаляции продолжить, но через каждые три часа…

Наставлениям педиатра Андрей внимал с повышенным вниманием, они врезались в память, как на камне высекались. Его мозг и был камнем — безучастным ко всему, кроме Петькиной болезни.

— Клавдия Тимофеевна, — подала робкий голос Мариванна, — к сожалению, у вашей внучки нет нужных актерских способностей, которые необходимы, чтобы… чтобы… — сбилась на полуслове. — Вы столько для нас сделали, но мы не можем…

— Вы что же думаете, что только из-за собственной внучки с вашим Петей валандаюсь? — оскорбилась Клавдия Тимофеевна.