— Это был смелый поступок! — воскликнул Уоррен.

— Очень смелый, потому что царевич панически боялся своего отца. Так или иначе, как только папа получил это предупреждение, он спешно переправил меня и маму через границу, зная, что его арест и этапирование в Санкт-Петербург — вопрос нескольких дней, возможно, даже нескольких часов.

— Он не уехал вместе с вами?

— Мы уговаривали его, однако он был непреклонен. «Я не собираюсь бежать из родной страны! — заявил он. — Не верю, что царь осмелится казнить меня за доброту, проявленную к старому другу».

— Но ведь он погиб?

— Его умертвили, однако весть об этом мы получили, лишь когда узнали, что царь велел маму и меня вернуть в Россию и предать суду за помощь врагам нашей страны, то есть евреям!

— Так вот почему вы скрывались!

— Мы вынуждены были скрываться, чтобы не разделить участь отца.

Голос девушки надломился, и Уоррен крепко прижал ее к себе.

— Расскажешь мне в другой раз, если тебе это причиняет боль, — ласково сказал он.

— Нет, нет! — возразила она. — Я хочу досказать, я и раньше хотела открыться тебе, но мне было слишком страшно.

Уоррен поцеловал ее в лоб, и она продолжала с решимостью, достойной восхищения:

— После этого вся наша жизнь превратилась в кошмар. Мы остановились в Венгрии у друзей, но, конечно, не могли допустить, чтобы они оказались вовлеченными в наши невзгоды. Тогда мы сочли целесообразным перебраться во Францию, а оттуда — в Англию, к родственникам мамы.

— По-моему, это было мудрое решение.

— Именно так мы и думали с самого начала, пускаясь в путь, — ответила Надя, — но вскоре поняли, что у тайной полиции, одержимой жаждой мести, не в обычае признавать свое поражение. Нас преследовали чуть ли не по пятам по всей Венгрии и мелким германским княжествам» а потом во Франции.

Она слегка всхлипнула.

— Трудно упомнить все подробности, но это было ужасно. Мы лишь знали — русские тайные агенты, выслеживавшие нас, полны решимости не дать нам ускользнуть, а мы старались, чтобы наши неприятности затрагивали как можно меньше людей.

Она помолчала немного и вновь продолжала свой рассказ:

— Тем не менее все были к нам очень добры, и мы перебирались от одних друзей к другим. Но деньги таяли, поэтому нам пришлось продать драгоценности, которые мама захватила с собой. Это было опасно — преследующие нас агенты русской охранки узнали драгоценности в ювелирных лавках и сообразили, что мы опережаем их всего на несколько дней.

— Значит, когда вы наконец добрались до Парижа, у вас уже почти ничего не осталось, — заключил Уоррен.

— Только одежда, что была на нас, и немного франков, которых хватило, чтобы снять мансарду в грязном, убогом доходном доме; все это способствовало ухудшению и без того подорванного здоровья мамы.

Надя развела руки.

— Остальное ты знаешь. Мама умерла, а у меня ничего не было, и мне захотелось тоже умереть.

— Слава Богу, я помешал тебе! — воскликнул Уоррен. — Но теперь, моя ненаглядная, все беды позади. Царевич тебе друг, и я уверен, программа жестоких мер против евреев будет пресечена, как только он взойдет на престол.

— Ты действительно думаешь, что я в безопасности?

— Ты будешь в безопасности, когда станешь моей женой, — заверил ее Уоррен, — и мы даже не будем ждать, пока нынешний царь умрет. Мы поженимся безотлагательно, но все, кроме моей матери, будут по-прежнему знать тебя под именем, Которое мы придумали.

Он прикоснулся губами к ее щеке.

— Потом, когда опасность минует, мы скажем правду, и я не сомневаюсь, всякий сочтет эту историю подвигом, примером большого мужества.

— Что до меня, это было не очень мужественно — пожелать себе смерти.

— С твоей стороны было большим героизмом позволить мне спасти тебя, приехать сюда и делать все, о чем я просил.

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Я боготворю тебя, моя прекрасная маленькая русская княжна, а все ужасы и напасти позади. Здесь, в Англии, ты будешь вести размеренную, спокойную жизнь, которая, вероятно, покажется тебе скучной после всех пережитых драм.

Он шутил, но Надя слегка всхлипнула, потом обвила его шею руками и сказала:

— Неужели мне правда позволено жить такой жизнью? Твои слова звучат так чудесно, так благостно, что все это кажется сном.

— Это сбывшийся сон, — ответил Уоррен, — и смею тебя заверить, когда ты станешь моей женой и маркизой Баквуд, тебя не будут преследовать тайные агенты, а я позабочусь о том, чтобы ревнивые женщины тоже оставили тебя в покое.

— Как можно быть уверенным в этом?

Уоррен улыбнулся.

Он применил против Магнолии самую действенную из всех возможных угроз, чем навсегда избавил Надю и себя от ее козней.

Ее безупречное лицо являлось единственным, что имело для нее существенное значение: потерять свою красоту было для нее немыслимо.

— Она больше никогда не доставит неприятностей ни тебе, ни мне, — ободряюще сказал Уоррен.

И вдруг его осенила идея.

Он вспомнил о специальном разрешении на брак, которым бравировала Магнолия, когда пыталась его шантажировать.

Покойный дядя Артур был близким другом архиепископа Кентерберийского, и Уоррен несколько раз лично встречался с ним.

Он знал, в данный момент его высокопреосвященство находится в; Лондоне, так как сообщалось, что он отправлял поминальную службу по недавно умершему известному политическому деятелю.

Уоррен не сомневался, если он напишет архиепископу письмо с просьбой выдать специальное разрешение на брак с Надей, объяснив это невозможностью обратиться к нему лично, ибо только что прибыл из-за границы, его высокопреосвященство проявит понимание.

Тогда он сможет безотлагательно обвенчаться с Надей в часовне, пристроенной к его дому, чтобы никто, за исключением матери, не знал о их бракосочетании.

Позднее о нем можно будет объявить официально, мотивируя секретность его трауром.

Затем по этому случаю устроить торжественный прием для родственников, как Уоррен и обещал.

Сердце в его груди радостно забилось в предвкушении будущего.

— Предоставь все мне, любимая, — улыбнулся он. — Больше нет проблем, нет непреодолимых трудностей. Тебе остается только любить меня.

— Я в самом деле тебя люблю. Я очень тебя люблю, но ты уверен, что поступишь разумно, женившись на мне? В конце концов, может случиться так, что тебе каким-то образом повредит женитьба на русской, которую разыскивает тайная полиция.

— Мне ничто не может повредить, кроме потери тебя, — ответил он. — Все, чего я хочу, моя дорогая, — так это заставить тебя забыть все ужасы, которые ты пережила на пути из России, и еще напомнить тебе, что твоя матушка была англичанкой.

Он прижался губами к ее щеке.

— Мы найдем родных твоей матери, и они помогут тебе почувствовать себя в Англии, как дома. У тебя до сих пор не было возможности полюбить эту страну… Но ведь эта мая родина, а мы с тобой теперь неразделимы и сделаем все, чтобы она стала родным домом, для нас и, наших детей.

— Именно этого я и хочу! — воскликнула Надя. — Но я до сих пор не могу поверить, что после всех этих невзгод и страхов я действительно попала домой.

— Скоро ты убедишься в этом, — заявил Уоррен. — Ах, дорогая, я люблю тебя и клянусь — ты никогда больше не узнаешь горя.

Он прильнул губами к ее губам и целовал до тех пор, пока ему не показалось, будто весь зал закружился вокруг них.

Лишь разомкнув объятия, они заметили, что солнце садится за горизонт, залитый розовым светом, а грачи устраиваются в ветвях на ночлег.

— Я припоминаю, — прошептала Надя. — ты говорил, будто ради своего наследника намерен заключить брак по расчету, как это водится у французов.

— Я женюсь, потому что люблю тебя и ты мне желанна. И это мое чувство очень сильно отличается от всего, что я когда-либо испытывал или мог себе представить.

— Что же ты чувствуешь?

— Я чувствую себя очень взволнованным, очень влюбленным и еще что-то.

— Что именно?

— У меня такое ощущение, будто я нашел уникальное, величайшее в мире сокровище, которое я буду хранить и беречь.

— И это сокровище — я?

— Ты, моя прекрасная, моя дорогая.

Уоррен встал с дивана и помог подняться Наде.

— Я отвезу тебя опять к моей матери, — сказал он. — Ей я хочу сказать правду, но никому больше. Потом я пошлю письмо архиепископу, и послезавтра мы поженимся.

Он улыбнулся.

— Потом мы уедем отсюда, якобы для посещения других имений, которые я унаследовал, но на самом деле это будет свадебное путешествие, чтоб мы могли провести наш медовый месяц наедине.

Надя всплеснула руками и прошептала:

— Это будет чудесно.

— Сначала мы поедем в Девоншир, там у меня есть прекрасный дом, где царит благодатная тишина, а потом — в Лестершир, чтобы взглянуть на…

Надя вскрикнула, и он умолк.

— Ты всегда действуешь так быстро? Мне страшно.

— Ты боишься меня?

— Нет, я бы никогда не стала бояться тебя, — помотала она головой, — просто опасаюсь, что ты не обдумал все как следует.

— Мне нечего обдумывать, — твердо произнес Уоррен. — Я так счастлив, я самый счастливый человек на свете, и по-настоящему имеет значение только то, моя ненаглядная, что мы живы, что мы вместе, и я приму все меры, чтобы больше никогда тебя не потерять!

Уоррен обнял ее.

Он ничего не говорил, но она поняла — он думает об отравленном шоколаде, который презентовала ей Магнолия, и о похитителях, спрятавших ее в сланцевой шахте.

Но больше всего он думал о том, как спас ее на берегу Сены, когда она готовилась сделать роковой шаг в темную пучину забвения.

— Я трижды была спасена, — пролепетала она, — теперь я твоя.

— Уж об этом я позабочусь, — улыбнулся Уоррен. — Судьба или Бог подарили мне тебя, но я не мог даже мечтать о такой восхитительной, идеальной женщине, ибо это казалось невозможным.