Барбара Картленд - Отомщенное сердце

Уоррен на минуту задумался.

— Но вы должны понимать: было бы странно для окружающих, если б я не дарил вам, как моей невесте, прекрасные вещи, которые выразили бы мою любовь намного красноречивее слов.

— Нет!

Она произнесла эта так твердо, что Уоррен удивился.

Как бы почувствовав, что должна объясниться, девушка промолвила:

— Обратившись ко мне за помощью, вы сказали, что считаете меня настоящей леди. Так вот, как истинная леди, я не считаю возможным принять от вас что-либо, что не является абсолютно необходимым для роли, которая мне предназначена.

Достоинство, сквозившее в каждом ее слове, производило сильное впечатление.

А завершила она свой монолог по-детски умилительно:

— Я знаю, моя мама это не одобрила бы… а потому, пожалуйста… не смущайте меня.

Уоррену осталось только капитулировать.

— Очень хорошо, Надя, — произнес он, — но я могу лишь сказать, что вы необычная и удивительная девушка. Я уважаю вас и восхищаюсь вашим мужеством, которое вы сейчас проявили.

От его прямодушия щеки Нади вспыхнули румянцем.

У нее дрогнули ресницы — она слишком оробела, чтобы смотреть ему в; глаза.

«Как она мила, обворожительна и ни в малейшей степени не похожа на Магнолию», — подумал он.

Надя ходила по гостиной, разглядывая картины и безделушки.

Она думала о том, что каждая из них очень красива и наверняка имеет свою, неповторимую историю.

Она уже расспрашивала Уоррена о картинах, и он поведал ей, каким образом они стали достоянием семейства.

Вот эта, например, была подарена его родителям по случаю их свадьбы.

— Всем, что есть в этом доме, мама дорожит как существенной частью ее жизни с моим отцом И, конечно, моей жизнью, — с улыбкой объяснил Уоррен.

— Чувствуется, что все эти вещи выбраны с любовью, — мягко произнесла Надя.

Он вновь отметил душевную тонкость этой девушки — только она была способна на замечание в таком роде; и позднее он вспомнил об этом невольно, когда ночью размышлял о ней.

Для нее, вне всякого сомнения, каждый день был полон нового очарования и новых впечатлений, не умещавшихся в обычных словах.

И ее страдания должны были оставаться тайной, так как, видимо, были связаны с трагической судьбой ее матери.

Но он не мог не понимать, что для Нади оказаться в Баквуде означало вознестись из ужасающего ада в некое подобие рая, наполненного солнечным сиянием.

«Как могла я желать себе смерти, если существует такая жизнь?» — вопрошала себя Надя.

Но, размышляя над тем, как чудесно все вокруг, она почувствовала, как кольнуло в сердце при мысли, что всему этому вдруг может наступить конец.

Она просыпалась ночью, с удивлением вспоминая минувший день и думая о новых чудесах, Которые сулит ей день наступающий.

Затем она начинала гадать, сколько дней еще осталось до того момента, когда Уоррен скажет, что польза от ее пребывания здесь исчерпана до конца.

Было ужасной мукой думать об этом, я потому она старалась жить одним днем, одним часом, даже одной секундой — и ничего не упускать.

Глядя сейчас на картину работы сэра Джошуа Рейнолдса, висящую над каминной полкой, она сознавала, что уже никогда ее не забудет и где бы потом ни была, эта картина всегда будет перед ее мысленным взором.

То же относилось к семейному портрету, имевшему особую важность, так как он изображал предка Уоррена в окружении его родных, с Баквуд-Хаусом на заднем плане.

«У него есть все», — подумала она.

И тут же она устыдилась минутной зависти, которую испытала, вспомнив о своей бездомности.

«Хочу, чтобы ч была на картине, хочу жить той же жизнью, что и эти люди, изображенные художником. Тогда я была бы бессмертна!»

Эта фантазия казалась ей заманчивой.

И она вообразила себя если не на этой именно картине, то запечатленной каким-нибудь знаменитым художником, который при помощи красок увековечил бы не только ее облик, но и душу.

Эта идея волновала ее, и она пыталась придумать для своего портрета подходящий тон.

«Поскольку у меня нет дома, — размышляла она, — мне больше подойдет какой-нибудь сад».

Разыгравшееся воображение побудило ее выйти из окна в сад к солнечным часам.

Стоя перед ними, как раньше стояла вместе с Уорреном, она прикоснулась к фигуркам, высеченным на циферблате.

Внезапно из-за двери в красной кирпичной стене послышался какой-то странный звук.

Дверь вела во фруктовый сад, где на яблонях только что начали подрумяниваться зреющие плоды.

Ее разбирало любопытство, и она прошла по вымощенной каменными плитами» дорожке, по обеим сторонам которой тянулась аккуратно подстриженная прямоугольная живая изгородь, до старинной двери, ровесницы самих стен.

Ничего не услышав, она потянула на себя ручку и сделала несколько шагов в глубь фруктового сада, все еще недоумевая, что бы это мог быть за звук.

В следующее мгновение она издала крик невыразимого ужаса, ибо ей на голову набросили что-то темное и тяжелое.

Прежде чем она успела подумать о противодействии, ее подхватили и проворно понесли в неизвестном направлении.

Уоррен у себя в кабинете разбирал кипу бумаг, которые мистер Грейшотт оставил ему на подпись.

Здесь было несколько договоров с новыми арендаторами — они заняли фермы, пустовавшие со времени болезни дяди, а также отчет управляющего имением Уоррена в Девоншире, требующий серьезного прочтения.

Занимаясь всем этим, он подумал, что вскоре ему придется посетить другие свои поместья, причем особое внимание следует уделить имению в Ньюмаркете, где дядя Артур держал большинство скаковых лошадей.

Однако до той поры и здесь предстояло сделать немало.

К нему уже явились с визитом несколько видных деятелей графства, приглашая занять целый ряд важных должностей, от которых ему не подобало отказываться.

Он как раз читал письмо от заместителя лорда, который принял на себя обязанности последнего на время его болезни, когда в кабинет вошел мистер Грейшотт.

Уоррен поднял голову.

— Думаю, вам будет интересно узнать, милорд, — сказал секретарь, — я только что видел ветеринара, и он подтверждает, что яд, впрыснутый в шоколадки, был взят, как я и подозревал, отсюда!

Уоррен нахмурился.

Он уже и раньше слышал высказанную Грейшоттом догадку, что яд, который мог убить Надю, в действительности взят из его дома.

Дяде явно претило убивать выстрелом своих лошадей и собак, когда они становились слишком дряхлыми или неизлечимо больными, и он никому не доверял, кроме самого себя, столь ответственную операцию, как их усыпление.

Поэтому дядя уговорил ветеринара найти сильный, быстродействующий яд, чтобы животное, проглотив его, могло умереть мгновенно, без мучений.

Во-первых, для Уоррена было загадкой, как удалось Магнолии с такой скоростью найти смертоносный яд, убивший Берту.

И вот тогда Грейшотт, единственный, кого посвятили в тайну отравленных шоколадок, сказал, что узнает коробку от Гантеров, которую покойный маркиз заказал до своей болезни.

Во-вторых, Грейшотт высказал подозрение, что сам яд был выкраден из запертого шкафчика в оружейной комнате, где хранил его маркиз, будучи абсолютно уверенным, что никто не сможет завладеть ядом без его разрешения.

— А откуда мисс Кин было об этом известно? — спросил Уоррен.

— Полагаю, ей сказал ваш кузен, — ответил Грейшотт, — или, возможно, его светлость сам проговорился. Они оба имели обыкновение сетовать на необходимость избавляться от животных, к которым были так привязаны.

На мгновение он задумался и добавил:

— Теперь я припоминаю: когда мисс Кин гостила здесь, маркиз избавил от страданий одну собаку, которая ужасно мучилась из-за опухоли в горле.

— Значит, можно предположить, что мисс Кин захватила яд с собой, когда я выставил ее из дома.

Грейшотт несколько помедлил с ответом.

— На самом деле шкафчик был взломан» а замок сбит!

Больше сказать было нечего.

Тем не менее Уоррен еще раньше настоял на вскрытии, результат которого Грейшотт сейчас вручил ему.

Поскольку он лишь подтверждал то, что уже было известно, Уоррен отложил этот документ в сторону и вернулся к делам, касающимся имения.

Вскоре Грейшотт направился к выходу, и Уоррен, оставшись в одиночестве, должен был закончить подписание бумаг и писем.

— Я вернусь за ними через полчаса, милорд.

Некоторые письма были весьма пространны, и Уоррен успел прочитать только с полдюжины, когда дверь вновь отворилась.

Он обронил, не поднимая глаз:

— Мне за вами не поспеть, Грейшотт! Я еще не закончил!

Ответа не последовало, в, взглянула вверх»

Уоррен окаменел.

В кабинет вошел не кто иной, как Магнолия.

Она выглядела крайне соблазнительно, причем на ней больше не было траура.

Платье из светло-розового шифона со вставками из кружев, выполненное с необычайным мастерством, придавало ей еще более экзотический вид, чем обычно; широкополая шляпа была украшена цветами и перьями того же цвета.

Уоррен тупо уставился на нее, затем медленно поднялся со стула.

Магнолия неторопливо подошла к письменному столу, беззастенчиво выставляя себя напоказ.

Когда она приблизилась, Уоррен осведомился:

— Что ты здесь делаешь. Магнолия? Ты ведь знаешь, у меня нет желания видеть тебя.

— Зато я горю желанием видеть тебя, драгоценнейший Уоррен, — пропела она. — Думаю, когда услышишь мое сообщение, ты поймешь, что поступаешь разумно, не останавливая меня.

— Я вовсе не хочу ничего слышать, нам нечего друг другу сказать, — твердо произнес он. — Уходи, Магнолия, оставь меня в покое!

Он снова сел, прикидывая, стоит ли обвинить ее в покушении на убийство Нади или лучше ничего не говорить.

Она кокетливо смотрела на него, и ему показалось, будто в ее глазах, полуприкрытых длинными ресницами, светится огонек торжества; природу его он не мог понять.