Солнечные лучи позолотили десятки его окон, отразившихся в зеркальной глади озера.

Он любил Баквуд: с ним было связано так много детских радостей и воспоминаний об отце.

Теперь он вернулся домой и должен посвятить всего себя служению ему и сохранению фамильных традиций, как это делали его предки.

Перед парадной дверью он увидел несколько карет.

Значит, в гостиной уже собрались родственники, и до него донесется гул их голосов, когда он войдет в огромный, облицованный мрамором зал со знакомыми изваяниями богов и богинь, украшенный знаменами, напоминающими о битвах, в которых отважно сражались его предки.

Что бы ни случилось, радостное или печальное событие, особняк Баквуд был местом сбора всех Вудов, где они могли встретиться и обсудить свои дела.

Уоррен не ошибся.

Войдя в зал, он услышал их голоса, долетавшие из гостиной, и увидел ряд шляп-цилиндров, расставленных на столе, что стоял под лестницей.

Он слегка улыбнулся, подумав о необычности происходящего, открыл дверь и присоединился к родственникам.

Лишь спустя час ему удалось вырваться из душных объятий тетушек и кузин, которые были в любую минуту не прочь поцеловать столь красивого молодого человека, и освободиться из плена крепких мужских рукопожатий.

У него потеплело на сердце, когда он ощутил их неподдельную радость от того, что он займет положение главы рода.

Они любили лорда Джона, его покойного отца, достойного, благородного человека, с которым за всю его жизнь никому не довелось поссориться, и, естественно, все обожали и баловали Уоррена с момента его рождения.

Когда он направился к кабинету, где дядя Артур всегда решал дела, связанные с поместьем, он вспомнил, что они пока не ведают о его помолвке, и ему было весьма интересно, что они подумают о Наде.

Он недвусмысленно дал понять слугам леди Вуд, что не надо будить девушку, пока та сама не проснется.

Уоррен решил, что ей не следует присутствовать на похоронах, хотя она будет на завтраке и обеде вместе со всем семейством, где он представит ее как свою будущую жену.

Это, несомненно, удивит родственников, но в гораздо меньшей степени, чем это поразило бы Магнолию.

Уоррен положил перед собой список дел на завтра и уже отпечатанный экземпляр с изложением порядка будущей церковной службы с траурной каймой на обложке, а также перечень гостей, приглашенных на завтрак.

— Остальные члены семейства прибудут сегодня после полудня, — объяснил мистер Грейшотт, — и я попозже вручу вам список гостей, приглашенных на обед, с указанием места за столом.

— Вы говорили с мисс Кин?

— Да, говорил, но она отказывается съехать, не повидавшись с вами.

— У меня нет желания… — только и успел произнести Уоррен.

В этот миг отворилась дверь, и в кабинет вошла Магнолия.

Уоррену достаточно было беглого взгляда, чтобы понять? она стала еще красивее с тех пор, как он видел ее в последний раз.

Однако он ощутил, когда она устремилась к нему с чувственной грацией, загадочные образом придававшей ее черному платью до неприличия соблазнительный вид, что единственное чувство, которое он питает к ней, — это ненависть.

Пробормотав извинения, мистер Грейшотт быстро вышел из кабинета.

Как только за ним закрылась дверь, Магнолия проворковала мягким, ласкающим голосом, столь хорошо знакомым Уоррену:

— Ты вернулся! О дорогой, мне кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я видела тебя в прошлый раз!

Во время ее монолога он встал, но не вышел из-за стола и холодно ответил:

— Меня удивляет, что ты здесь!

— Если б я уехала сразу после похорон Реймонда, я бы не увиделась с тобой. Ты не получил моего письма в Париже?

— Я получил твое письмо, оно пришло в Париж за три дня до моего приезда!

Он заметил, что такого она не могла предвидеть и ее длинные ресницы дрогнули.

Тем не менее ей достало находчивости, чтобы после небольшой заминки возразить:

— Я написала письмо вскоре после твоего отъезда, но не было смысла отправлять его, пока я не узнала, что ты на обратном пути.

— И очень кстати отправился в обратный путь после несчастья с Реймондом.

Магнолия весьма выразительно развела руки, а затем спросила:

— Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне? Я говорила, Уоррен, что люблю тебя, и я всегда тебя любила. Ты можешь простить мне минутное помешательство?

Она глубоко вдохнула.

— Когда я увидела этот дом, он показался мне таким прекрасным, что я не могла думать ни о чем другом, кроме как жить в нем и чувствовать свою принадлежность к…

Она говорила с нарочитой нежностью, как бы пытаясь окутать его сетью колдовских чар, из которой не так легко освободиться.

Однако он решительно перебил ее.

— Бесполезно, Магнолия! Я не собираюсь стоять здесь и выслушивать твои капризы. Я велел мистеру Грейшотту попросить тебя съехать, и именно это ты обязана сделать.

— Он также сказал мне, что ты привез с собой невесту, — вкрадчиво произнесла Магнолия. — Это правда?

— Грейшотт всегда говорит правду, и я тоже!

— И ты в самом деле способен жениться на ком-нибудь, кроме меня?

Она задала этот вопрос с издевкой, смешок прозвучал в ее голосе.

Потом рассчитанными движениями, дабы застать Уоррена врасплох, она незаметно обошла стол и оказалась рядом.

Откинув голову назад, посмотрела ему в глаза, приблизила губы к его губам и прошептала:

— Уоррен! Уоррен! Я люблю тебя так же, как ты меня. Возможно ли забыть то неземное блаженство, которое мы испытывали, когда ты целовал меня?

Прежде чем Уоррен успел отстраниться, она притянула его голову к себе и прильнула губами к его губам.

Он почувствовал страстность, таившуюся в ее губах, мягкое прикосновение ее тела и соблазнительный аромат духов с примесью чего-то экзотического.

Но когда она целовала его, впиваясь в его губы, он понял — ее власть над ним закончилась.

Соприкосновение с ней развеяло остатки сомнений на этот счет.

Он снял ее руки со своей шеи.

— Бесполезно, Магнолия.

Когда она осознала, что он совершенно не поддается на ее чары, в ее глазах появилось недоумение, вскоре уступившее место отчаянию и гневу.

На миг воцарилось гробовое молчание, как будто она едва могла поверить, что действительно слышала эти слова.

— Ты в самом деле гонишь меня прочь? — спросила она наконец.

— Я настаиваю, чтобы ты покинула мой дом?

Твое присутствие причиняет одни неудобства, а поскольку о твоей помолвке с Реймондом не было объявлено, у тебя нет никаких оснований находиться здесь.

— Я верила, что ты любишь меня.

— Да, я любил тебя, — ответил Уоррен. — Любил беззаветно, всем сердцем, пока не узнал, что ты всего-навсего использовала меня для удовлетворения своего тщеславия и светских амбиций, вовсе не интересуясь мною как человеком.

— Это не правда! — закричала Магнолия. — А теперь я люблю тебя, как никогда прежде!

— Только потому, что ты меня потеряла, — иронично усмехнулся Уоррен. — Просто тебе не нравится быть в проигрыше.

— Я в самом деле тебя потеряла?

Теперь ее голос звучал очень нежно, завораживающе, и он понял, что она предприняла последнюю отчаянную попытку.

— Как ты уже знаешь, я помолвлен с женщиной, которую люблю и которой могу верить!

Его голос снова обрел жесткость.

— Прощай, Магнолия! Видишь ли, у меня уйма дел. Смею надеяться, ты извинишь меня, если я не пойду тебя проводить.

Его холодная вежливость производила еще более ошеломляющий эффект, чем если бы он орал на нее.

Магнолия медленно пошла к выходу, у самой двери обернулась и сказала:

— Ты еще пожалеешь, Уоррен, что так обошелся со мной. Не думаю, что тебе удастся легко забыть меня или найти другую женщину, которая возбуждала бы тебя так, как я!

Она многозначительно помолчала, прежде чем произнести вибрирующим голосом, который, казалось, волнами катился к нему:

— Когда будешь целовать свою невесту, ты вспомнишь мои поцелуи. Когда будешь касаться ее кожи, ты ощутишь, что она не такая, как у меня. Ты будешь тосковать по биению моего сердца и звуку моего голоса, говорящего тебе о любви!

Теперь ее интонации были гипнотизирующими, но, слушая ее, Уоррен понимал: это всего лишь искусный спектакль, а аудиторией, для которой он предназначался, был не лично он сам, а новый маркиз Баквуд.

— Прощай, Магнолия! — твердо повторил он и сел за стол.

Она мгновение помедлила и удалилась.

Только убедившись, что она не вернется, он встал и прошел через комнату к открытому окну.

Он испытывал потребность в свежем воздухе.

У него было ощущение, будто он сражается с некой силой, пытающейся связать его по рукам и ногам; если он не проявит бдительность, то будет уничтожен.

Потом он поймал себя на мысли, что выглядел так же театрально, как и Магнолия, и чем скорее вернется к здравому рассудку, тем лучше.

Ему казалось, будто воротник рубашки сдавливает горло, от чего стало трудно дышать.


Надя сошла вниз в начале двенадцатого, испытывая неловкость от того, что спала так долго.

Дворецкий встретил ее в зале со словами:

— Ее светлость просила принести извинения от ее имени, ибо вчера не ложилась допоздна, и передать, что не спустится вниз до ленча.

— Я все понимаю, — ответила Надя. — Я тоже встала поздно.

— Этого следовало ожидать, миледи, — кивнул дворецкий. — Путь из Парижа был очень утомителен, понимаю.

— Да, очень, — подтвердила девушка.

Дворецкий открыл дверь в гостиную, окна ее доходили до пола и открывались в сад.

Надя увидела розарий с французской планировкой.

Стояло лето, и все розы цвели малиновым, белым, желтым, розовым, золотистым цветом, создавая восхитительное зрелище.

Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь жужжанием пчел над цветами да пением птиц, прячущихся в ветвях розовых кустов.