Большую часть своих усилий Джессика направила на смягчение приговора Яна. Она дважды встречалась с должностным лицом, в чьем ведении находилось его дело, а также день и ночь преследовала Мартина. Что он делал? Что он задумал? Разговаривал ли он с этим должностным лицом? Каково было его впечатление? Должен ли Мартин поговорить с его начальством?

Однажды во время ленча она даже осмелилась подойти к судье.

Он выразил ей сочувствие, но не хотел, чтобы на него оказывалось давление. Она также получила весточки от нескольких друзей издалека, отмечавших положительные качества Яна. Пришло письмо и от его агента, в котором выражалась надежда, что Ян будет освобожден и сможет завершить свою книгу, тогда как тюремное заключение положит конец его карьере.

Пришел День Благодарения, прошедший как и любой другой день. По крайней мере Джессика старалась делать вид, что так и было. Она провела его как обычный выходной вместе с Астрид. В тот день не было посещений. Ян отметил его засохшим сандвичем с цыпленком, читая письмо от Джесси. Она съела бифштекс у Астрид, которая в этот раз не поехала на ранчо своей матери.

Джессика работала день и ночь, прикидывая, что еще сделать для смягчения приговора, и неожиданно перенося всю энергию опять на «Леди Джей», как никогда прежде. Дома она сделала все: убралась в подвале, вычистила гараж, перебрала одежду, вымыла кабинет — все, что угодно, лишь бы не думать. Может быть, в конце месяца он вернется домой. Может быть, они дадут ему условно… Ее постоянно преследовал страх. Некуда скрыться от него. Острый, пронизывающий, нескончаемый ужас. За рамками человеческого понимания. Но Джессика больше не была человеком. Она мало ела, мало спала. Она не позволит себе чувствовать. Она не отважится быть человеком. Люди ломались, и это пугало ее больше всего. Сломаться. Как Шалтай-Болтай. И вся королевская конница, вся королевская рать.., вот чего она боялась.

Ян все понимал, но не мог протянуть ей руку. Он не мог прикоснуться к ней, обнять ее, снова вернуть к жизни. Он ничего не мог сделать, разве что смотреть на нее через окно и разговаривать по телефону, когда она нервно играла со шнуром и рассеянно сдергивала наушники.

Ян продолжал таять на ее глазах — небритый, немытый, плохо кормленный, с темными кругами под глазами, которые казались с каждым разом темнее.

— Ты что, там не спишь? — В ее голосе звучала нескрываемая боль.

Он жалел Джессику, но не мог ей помочь. Они оба отдавали себе в этом отчет. Ян боялся, что она начнет ненавидеть его за все мучения. Он ужасался при одной мысли об этом.

— Сплю время от времени. — Он попытался улыбнуться. — А что с тобой? Похоже, у тебя под глазами многовато грима. Я прав?

— А ты бываешь когда-нибудь не прав? — Она улыбнулась в ответ и пожала плечами, опять сдернув наушники.

Джессика похудела на двенадцать фунтов, но спала лучше, хотя ее внешний вид оставлял желать лучшего. Помогли новые красные таблетки. Они оказались эффективнее желтых и даже более сильных синих. Красные — это уже что-то другое. Она не обсуждала лекарства с Яном. Он придерживался иного мнения на этот счет. Джессика была осторожна. Таблетки облегчали ей жизнь. Встречи с Яном были ее единственной отрадой, а в перерывах ей приходилось с трудом продираться сквозь застывшие дни. Таблетки делали это за нее. Астрид выдавала их по одной, никогда не оставляя пузырек.

Ян сошел бы с ума, если бы узнал. Она торжественно пообещала ему после смерти Джейка больше не употреблять никаких таблеток. Он простоял у ее кровати всю ночь, пока ей промывали желудок, после чего Джессика и поклялась. Она вспоминала об этом иногда, проглатывая очередную таблетку. Но ей приходилось их принимать. В противном случае она бы умерла. Так или иначе. Джессика боялась выпрыгнуть из окна против своей воли. Боялась маленьких демонов, хватающих ее и заставляющих делать то, чего она не хотела. Она избегала разговоров с покупателями в магазине, боясь сказать что-нибудь невпопад. Она больше не могла сдерживать себя. Ни в чем. Джессика более не держала в своих руках бразды правления.

* * *

Четыре недели между вынесением вердикта и приговором превратились в затянувшийся кошмар, но в итоге подошел к концу и он. Просьба о помиловании была выслушана судьей, на этот раз Джессика стояла рядом с Яном, пока они ждали. Процедура была менее пугающей. Она то и дело трогала его руки, лицо. Первый раз за целый месяц Джессика прикоснулась к мужу.

От Яна ужасно пахло, и у него отросли длинные ногти. В тюрьме ему дали электробритву, которая поранила его лицо. Но это был Ян. Близкий человек в совершенно чужом мире. Она почти забыла о серьезности момента. Но формальности судебного заседания вернули ее к жизни. Помощник шерифа, судебный репортер, флаг. Тот же самый зал и тот же судья.

Ян не получил условного освобождения. Судья посчитал обвинения слишком серьезными. Мартин позднее объяснил, что, с царящими в обществе настроениями, судья едва ли мог поступить иначе. Яна приговорили к четырем годам лишения свободы с отбыванием наказания в тюрьме штата; он должен был провести за решеткой не менее четверти срока: один год.

Помощник шерифа увел его, на этот раз Джессика не плакала.

Глава 22

Три дня спустя Яна перевели из окружной тюрьмы в тюрьму штата. Как и всех заключенных мужского пола, для оценки пригодности его отправили в Северную Калифорнию в Калифорнийский медицинский комплекс в Вакавилле.

Джесси приехала туда через два дня с Астрид на ее черном «ягуаре» и с двумя желтыми таблетками в желудке. Астрид предупредила, что не даст больше никаких таблеток, но она всегда так говорила. Джессика знала, что подруга жалеет ее.

За исключением вышки с вооруженной охраной у главных ворот и металлоискателя, где их проверили на наличие оружия, тюрьма в Вакавилле выглядела безобидно. Внутри, в сувенирной лавке, продавались неказистые изделия, производимые в тюрьме, а если судить по столу регистрации, то они вполне могли оказаться в больнице. Все блестело хромом, сверкало стеклом и было покрыто линолеумом. Снаружи здание казалось современным гаражом. Для людей.

Они попросили разрешения увидеть Яна и заполнили разнообразные бланки. Им предложили пройти в комнату ожидания или прогуляться в вестибюле. Десять минут спустя появился охранник, чтобы отпереть дверь во внутренний дворик тюрьмы. Он проинструктировал их, как пройти через двор и войти в другую дверь, которая будет открыта.

Обитатели внутреннего дворика были одеты в синие джинсы, футболки и разностильную обувь — начиная от ботинок и заканчивая теннисными туфлями. Астрид удивленно посмотрела на Джессику. Прогуливаясь, заключенные разговаривали с подругами. Это было похоже на среднюю школу, если не считать мелькавших то тут, то там угрюмых лиц или матерей с заплаканными глазами.

Увиденное несколько обнадежило Джессику. Она могла встречаться с Яном во дворе, могла снова прикоснуться к нему, смеяться, держать его за руки. Сумасшествие опуститься до такого после семи лет брака, но это лучше, чем свидания через стекло в окружной тюрьме.

Как оказалось, им таких свиданий ждать не приходилось.

От посещений во дворике Яна отделяли месяцы, если он вообще останется в этом исправительном учреждении. Всегда была вероятность попасть в Фолсом или Сан-Квентин. Все возможно. В настоящее время продолжались свидания через стекло, с разговорами по телефону. Джессика испытывала невыносимое желание разбить окно трубкой, когда пыталась улыбнуться, глядя на мужа. Она умирала от желания дотронуться до его лица, оказаться в его объятиях, почувствовать его запах. А вместо этого в ее руках находился лишь синий пластмассовый телефон. Рядом с ней стоял розовый, дальше — желтый. Кто-то, несомненно обладавший чувством юмора, расставил окрашенные в пастельные тона аппараты вдоль всего ряда. Как в детской, со стеклянной перегородкой.

Можно было разговаривать с дорогими детками по телефону.

Однако Джессике был нужен муж, а не приятель, с которым можно поговорить по телефону.

Ян выглядел лучше — худее, но наконец-то чистый. Он даже побрился, рассчитывая на свидание. Они стали повторять избитые шутки, время от времени Астрид подключалась к разговору. Было так странно сидеть здесь, разговаривая через стекло. В его глазах проглядывало напряжение, а в шутках, которыми они обменивались, звучали грустные нотки.

— Это настоящий гарем. Для насильника. — Он нервно ухмыльнулся своей неудачной шутке.

— Может быть, они подумают, что ты — сутенер.

Их смех звучал, как шуршание парчи. Ему предстояло провести здесь по крайней мере год. Джесси спрашивала себя, сколь долго она сможет выдерживать такое. Но, возможно, судьба сжалится над ними. Она хотела поговорить с Яном об апелляции.

— Ты разговаривал с Мартином по поводу апелляции?

— Да. Ее не будет, — произнес он мрачно, но с уверенностью в голосе.

— Что? — взвизгнула Джессика.

— Ты слышала. Я знаю, что делаю, Джесси. И в следующий раз ничего не изменится. Мартин тоже так думает. Потратив пять или десять тысяч долларов, мы еще больше увязнем в долгах, а когда придет время второго суда, нам нечего будет сказать. Предположения относительно ее мужа, хлипкие доказательства, которые не принимаются судом. У нас есть только старая фотография и масса идей. Никто не даст показания.

Нет ничего, на что можно было опереться, только слабая надежда. Один раз мы так поступили, но у нас не было выбора.

Новый суд пройдет точно так же и только разозлит этих людей. Мартин считает, что мне легче пережить приговор, хорошо себя вести, и, возможно, меня выпустят досрочно. В любом случае я принял решение, и я — прав.

— Кто сказал, что ты — прав, черт возьми, и почему никто не спросил моего мнения?

— Потому что мы говорим о моем заключении, а не о твоем. Я так решил.

— Но оно влияет и на мою жизнь. — Глаза Джессики наполнились слезами.