…Всё это называлось новой жизнью.

Всё это и было её новой жизнью. В ней было достаточно и радостей, и печалей. И жаловаться Ксении было не на что. Всё у неё в последнее время получалось. С такой лёгкостью, с какой не получалось никогда. Только Андрея рядом не было.

Она жила в бешеном ритме, заботилась о сыне, старалась быть для него примером, делала карьеру, начав с нуля, меняла себя, больше не впадала в оторопь от комплиментов и похвалы… Она могла собой гордиться. Только поплакать было не с кем. Для всех она была сильной, и жаловаться ей было не на что. У неё ведь всё получается, ей везёт, о каких недовольствах может идти речь?

Всем нужно было бы объяснять своё состояние, открывать душу, потом выслушивать советы и наставления… Вытирать слёзы и благодарить за понимание. Обещать, что всё непременно исправит и плакать больше не будет. У неё всё будет замечательно. По-другому ведь быть не может.

А с Андреем… Ему ничего не нужно было объяснять. К нему можно было подойти, уткнуться носом в его плечо и поплакать. А он не будет успокаивать и спрашивать, что случилось. Просто обнимет, и будет укачивать, как маленькую, до последнего всхлипа и последней слезинки. И перед ним не будет стыдно за свою слабость, наоборот станет легко и просто. И всё останется между ними, станет ещё одной маленькой, их общей, тайной.

А теперь она снова была одна, плакала, уткнувшись в подушку, спрятавшись ото всех, потому что поделиться своей болью было не с кем. Потому что никто этой боли знать и видеть не хотел.

Ксения снова была предоставлена сама себе. Это было очень тяжело, особенно сейчас, когда ей было что рассказать и чем поделиться, очень тайным и её беспокоящим, но о чём не должен знать никто посторонний. А в некоторых вопросах, посторонними были все, даже родители и Лена.

А вот Андрею бы она рассказала, поделилась с ним… Своими сокровенными мыслями и страданиями.

Рассказала бы, как она скучает, и что никак не забудет, и что продолжает просыпаться ночью от безумных, смущающих снов и как хочется кричать, зная, что не почувствует его прикосновения…

Она бы рассказала ему, что любит… рассказала бы это по очень большому секрету. И только ему.

…

— Ксюш. Ксюша!

Степнова вздрогнула, нервно сглотнула и испуганно посмотрела на подругу. Та едва заметно усмехнулась, встретив её отрешённый взгляд.

— Приехали.

Ксения пару раз растерянно моргнула, а потом уже по привычке широко улыбнулась.


--*--*--*--


Андрей Говоров вышел из ванной комнаты, небрежно подтянул пояс халата и приостановился, разглядывая спящую в постели женщину. Она лежала на спине, одна рука была откинута в сторону, лёгкое одеяло сползло с груди. Говоров невольно задержал взгляд на этой красоте, потом ухмыльнулся уголком губ и вышел из спальни.

В гостиной царил лёгкий беспорядок, по полу была разбросана женская одежда, на столе бутылка вина и испорченная этим вином скатерть. Всё романтично и до бездарности банально.

Андрей наклонился и поднял с пола практически невесомую кофточку. Аккуратно развесил её на спинке кресла. Взял бутылку и побултыхал в ней оставшееся вино. Потом вылил всё в бокал. Он наполнился почти до краев, и Андрей взял его и тут же отхлебнул. Потом подошёл к окну, отдёрнул занавеску и посмотрел на Эйфелеву башню, сияющую огнями в вечерних сумерках. Упёрся рукой в стену, сделал ещё один глоток вина и вздохнул.

Вид из окна был потрясающим. Можно было долго стоять и смотреть, наслаждаться. Говорова красивый вид из окна успокаивал.

Андрей всегда старался останавливаться именно здесь. Этот парижский отель уже несколько поколений принадлежал русской семье, типично французский, но с русской душой. Даже персонал в большинстве своём говорил по-русски, с недавних пор знание языка входило в их обязанности из-за наплыва русской публики. Да и расположен отель был очень удобно — в двух шагах от Триумфальной Арки и Елисейских полей, рядом со знаменитой площадью Звезды.

Когда Говоров приезжал в Париж один, обязательно останавливался здесь, а не в квартире жены. А когда был со Светой, всё равно снимал номер, пусть и на пару ночей. Так что "Napoleon" как-то незаметно стал его вторым адресом в Париже. Офис — отель, офис — квартира жены — отель. Здесь ему определённо нравилось больше. Он любил сидеть у окна и смотреть на город, вот только то, о чём он в эти моменты думал, знать никому не нужно.

В эти минуты он всегда вспоминал женщину, которая любила вот так сидеть и любоваться городом. Только не Парижем. Она смотрела на Москву, а Андрей теперь всегда думал, понравилась бы ей французская столица? Что бы она сказала, как бы улыбнулась или нахмурилась…

Просто хотелось услышать её голос.

До сих пор хотелось.

Говоров старался на своих воспоминаниях и несбывшихся мечтаниях не зацикливаться. У него не было на это времени, он намеренно отгораживался от тоскливых мыслей и непривычных душевных терзаний. Поставил для себя точку в той истории на первый день семейной жизни. Точку поставил жирную, была бы возможность — и ногой бы наступил, чтобы расползлась в разные стороны и закрыла собой всё, что лезло наружу — воспоминания, печаль, волнение…

Для себя он эту историю закончил после слов Сазоновой, точнее, Ксении. Она его поздравила, а у него внутри всё оборвалось. Почему-то эти слова задели сильнее всего. Ударили, обидели, и Андрей остался со своей обидой, не зная, что с ней делать и как от неё излечиться.

Стало обидно, что Ксения от него отгородилась, а он не может поступить так же. Он не только трус, но и слабак, он даже с самим собой справиться не может. Потому что не знает, в какой угол забиться, чтобы его никто не трогал. В первый момент, когда Лена ему это сказала, Говоров почувствовал такую злость и досаду, что если бы Ксения была рядом, он бы… схватил её и хорошенько встряхнул. Чтобы она поняла, что для него всё происходящее тоже тяжело. Что ему не просто было решиться. А она этого, кажется, не понимает.

Свадьба его вымотала. Ему было не до гостей и не до невесты. Хотелось на ком-то выместить свой гнев, мстительно поглядывал в сторону Сазоновой, но та после их разговора потеряла к нему всякий интерес. Её поведение вызывало ещё большее раздражение.

За тот день Андрей очень многое про себя понял. И те открытия, которые он сделал, его совсем не порадовали. Выходило так, что человек он… прямо скажем, так себе. Неплохой, но и хорошего никому ничего не сделал. Не стремился он никогда быть хорошим. Его всё устраивало, больших проблем и препятствий в жизни не возникало, и он жил так, как жилось, особо не напрягаясь и совесть свою лишний раз не тревожа. Считал, что не обязан отчитываться. Это и было смыслом — объяснить всем, что те границы его свободы, которые он сам установил, нарушать нельзя. Только не понимал, что границы он создал, и расширять их не устаёт, а вот свободы уже давно и в помине нет. Были регулярные дерзкие вылазки на волю и неловкие, суетные возвращения, признание собственных ошибок, но как бы нехотя, свысока…

Всё это самообман. Наверное, свободных людей и нет в мире, а если они есть, то им не завидовать, их жалеть надо. Если ты свободен как ветер, то ты никому не нужен.

Этот вывод Говоров сделал неожиданно и не совсем своевременно. На собственной свадьбе. Когда нужно было всем улыбаться, чувствовать себя счастливым, а Андрей вдруг понял, что чуть ли не всю жизнь врал самому себе, прикрывал тем самым свои слабости. Ему удобно было заблуждаться. И вот к каким последствиям этот самообман привёл. Он перестал себе принадлежать.

К концу вечера он заметно набрался, запивал тоску и страшные выводы, которые сделал, и опьянел. Света без конца его теребила, заставляла улыбаться и наступала ему на ногу, когда он принимался нести откровенную ахинею, под стать своему настроению. Под конец торжества Света и сама начала томиться, и когда пришло время оставить гостей одних, вздохнула с облегчением. Взяла новоиспеченного супруга под руку, и они направились к выходу из банкетного зала. Говоров ухмылялся. Он не был безобразно пьян, даже сильно пьян не был, не качался и не спотыкался, но мозг был затуманен и идеи выдавал сплошь негативные.

Хорошо хоть ехать никуда не пришлось. Номер для новобрачных был заказан в том же отеле, и Свете пришлось лишь втолкнуть Андрея в лифт, чтобы скрыться с чужих глаз. Но прежде чем двери лифта успели закрыться, в кабину вошла Людмила Алексеевна. Посмотрела на сына, укоряюще качнула головой и принялась нервно обмахиваться платком.

Андрей прислонился к стене кабины, сунул руки в карманы и сначала посмотрел на жену, потом на мать. Вздохнул.

— Ну что вы в самом деле… — начал он со второй попытки. — Всё ведь в порядке…

— В порядке? — Света от негодования даже ногой топнула. — Как ты мог напиться?

Говоров обиженно выпятил нижнюю губу и снова глянул на мать.

— Мам, чего она от меня хочет?

— Андрей, прекрати, — одёрнула его Людмила Алексеевна. Потом вздохнула. — Ты сегодня ел?

Он деловито кивнул.

— Утром.

Мать его ответу неожиданно обрадовалась, повернулась к Свете.

— Вот видишь? Вот он и опьянел, — а затем снова принялась за него. — Ты как маленький! Почему за тобой постоянно приходится следить? Теперь ещё и за тем, ел ты или нет?

— Я же женился, мамуль, мне некогда было. Разве я мог думать о чём-то другом?.. И когда мы вообще приедем? Или мы сразу в райские кущи поднимаемся?

— Замолчи, — попросила Света, одёргивая юбку свадебного платья. Говоров зевнул и послушно примолк.

Номер был шикарный. Просторный, с огромной кроватью под балдахином и атласными подушками. Андрей перед постелью в задумчивости остановился. С интересом разглядывал, но думал совсем не о молодой жене. Подумал о том, что бы он с Ксенией на этой постели сделал… попадись она ему после её дурацких поздравлений.